– Робинсона ранило, и его отправили в тыл. А его место занял сержант Тозер, – прошептал он.
Вскоре подошел и сам Тозер. Он посмотрел на Берна, как тот, глядя перед собой пустыми глазами, сидит и медленно прихлебывает чай, поговорил с Джейксом о текущих делах и о том, что им предстоит в дальнейшем.
– Поговаривают о возобновлении атаки, – коротко подытожил он.
В ответ Джейкс улыбнулся и с циничной прямотой объявил:
– А ты как думал! Это ж мы, блядь, накосячили.
Сержант Тозер не ответил, а повернулся к Берну и с беспощадной прямотой спросил:
– Неохота и думать о таких вещах, так ведь? Ну чего ж теперь. Сделанного не воротишь.
Берн посмотрел на него с тупым безразличием, допил чай, пристроил котелок на сидушке, поднялся и направился к своему месту у входа. Там он сел, оперся затылком о земляную стену, закрыл глаза и сложил расслабленные руки на коленях. Ему все казалось, что он приподнимает чье-то тело и заглядывает в маленькое озорное личико с недоуменно задранными бровями, перепачканными кровью из раны на виске. Затылок почти начисто снесен, но лицо остается спокойным и невозмутимым. Он просидел так несколько часов, неподвижный и безразличный, не замечая, что сержант Тозер время от времени поглядывает на него. Обстрел потихоньку стихал, но он не замечал и этого. Сержант Тозер поднялся и сердито сказал:
– Эй, Берн, давай на пост. Другим пора отдохнуть.
Подхватив винтовку, он вслед за сержантом вылез наружу. Вскоре сержант вернулся в блиндаж, и Берн остался в одиночестве. В морозной ночной темноте клубился туман. Он внутренне подобрался, сосредоточился и снова был готов тащить службу. Примерно через полчаса послышались звуки приближавшихся по траншее людей, они были уже за ближайшим поворотом.
– Стой! – предупреждающе крикнул он низким голосом.
– Вестшир. Офицер с раздатчиками пайков.
Он увидел, как капитан Марсден подошел к мистеру Уайту и заговорил с ним. Мимо проходили какие-то люди, дневальные и дополнительный наряд, несли свертки и коробки с пайками. Внезапно перед ним возникло растянутое в улыбочке лицо Снобби Хайнса из сапожной мастерской.
– Ну, как оно было? – на ходу спросил тот.
– Ад, – коротко ответил Берн.
Снобби двинулся дальше, а остальных Берн вроде как и не замечал. Дурацкий вопрос. Как можно спрашивать человека, каково оно было. Он поднял лицо кверху и сквозь летящую туманную дымку увидел месяц, окруженный огромным светящимся нимбом. Невероятный покой разлился вокруг, и он ощущался еще острее, когда изредка его прорезал свист летящего снаряда.
Глава XVII
…неся дозор в безжизненной пустыне полуночи.
Весь следующий день их сильно обстреливали, да и свои орудия вели интенсивный ответный огонь.
– На этой ебаной войне слишком уж много ебаной артиллерии, – раздраженно объяснил им Джейкс, как будто они сами не могли до этого додуматься. – Не дают, блядь, поспать.
Он спокойно проспал все свое дежурство. Ближе к вечеру стало тише, и они, сменившись, двинулись обратно в Бю-ле-Артуа. Погруженный в тишину поселок, с полосками света, пробивавшимися сквозь щели в ставнях, словно вымер и выглядел неприятно. Во всем ощущалась жестокая и холодная реалистичность, убогая и безрадостная, как правда.
Берну было приказано оставаться пока в роте, и он отправился к связистам за своими вещами и постелью. Он повидался с капралом Хэмли и столкнулся с неизбежными расспросами и рассказами. Он узнал, что Глейзер был убит прямо в окопах первой линии, а Мэдли ранен, верно, тем же снарядом. Плакса, бросив свои дурацкие флажки, взял на себя обязанности Мэдли. Плакса был единственным, кто расположился неподалеку от закутка, где обитал капрал, и все слышал, хотя сам в разговор не вступал. Берн, в свою очередь, рассказал им про Мартлоу. Он старался рассказывать ровным, безразличным тоном, в голосе не было и следа волнения, и все же ему казалось, что парень так и стоит у него перед глазами. Капрал Хэмли проявил гораздо больше чувств, и, когда Берн начал рассказывать о Шэме, он резко встал и поднял ранец Мартлоу, который Берн старался не замечать. Было одно дело, за которое Берну никак не хотелось браться, хоть он и знал, что все равно придется это сделать, как ни противься. Капрал Хэмли держал в руке письмо, и Берн смог разглядеть адрес, а дальше, слева, твердым, прямо-таки деловым почерком через всю страницу: «Мой дорогой мальчик». Стараясь скрыть набежавшие слезы, Берн с напускным безразличием озирался по сторонам в полутемной хибарке, но строчки письма, казалось, отпечатались в воздухе.
– Бедный старина Шэм, – тихо проговорил он. – Рад, что для него все закончилось.
– Везет же некоторым. Так и прет удача до сраной жопы, – с завистью произнес капрал.
А Берн не мог понять, почему это мертвые всегда остаются немым укором выжившим; они же такие безобидные и безразличные ко всему, эти мертвые. Не сказав ни слова, капрал Хэмли вышел на улицу, забрав ранец парнишки; канцелярия роты была в соседнем помещении. Берн собрал свои шмотки и направился к выходу. Когда он проходил мимо Плаксы, тот протянул руку:
– Я взаправду страшно как огорчен, – только и смог сказать он, и они обменялись рукопожатием.
– Спасибо тебе. Будь здоров, Смарт, – ответил Берн дрогнувшим голосом, отпустив его руку.
Вернувшись в месторасположение роты А, Берн застал там штаб-сержанта Тозера с «короной» на рукаве.
– Собираешься куда вечерком, сынок? – спросил тот.
– Устал сегодня как собака, – нехотя ответил Берн. – Хотелось бы лечь пораньше.
– Вот и хорошо, – одобрил штаб-сержант. – Но там, в канцелярии роты, затарили немножко рому на бакшиш. Ты и уснешь получше, как бухнешь малость. Айда со мной.
В ротной канцелярии они застали полкового штаб-сержанта за беседой с квартирмейстером. Человеческое горе часто выплескивается в виде гнева и упрямства.
– Ебаный свет! – говорил он хриплым, непослушным голосом. – Я те говорю, хлебну я говна, пока найду такого человека, как Бартон.
Еще не отошедший от своих переживаний Берн, потрясенный и ошеломленный услышанным, пытался понять, как это получается, что раскуроченное тело бедняги Бартона еще не успело окончательно утонуть в грязи, а эти двое уже спокойно говорят о нем, поминая добрыми словами многие его способности и качества, которые у него действительно были. И тут штаб-сержанта снова прорвало:
– Можно было, сука, дать ему хоть какой-то шанс!
– А я считаю, что ни один человек не должен получать больше шансов, чем остальные, – спокойно возразил сержант-квартирмейстер Хейлс.
– Я уже сыт по горло этой ебаной жизнью, – говорил полковой, и по его тону Берн прекрасно понимал, что тот ищет себе неприятностей. Однако они посидели еще некоторое время, попивая ром и вспоминая погибших. Потери были не очень велики. Когда сержант Тозер собрался уходить, Берн с радостью последовал за ним, а вскоре обнаружил, что шагает несколько неуверенно: столько всякой чепухи не могло бы прийти ему в голову еще каких-то полгода назад. Сняв лишь верхнюю одежду, он завернулся в одеяло, чувствуя себя одиноким и несчастным. А потом внезапно провалился в сон. И ощутил себя бредущим в тумане, который был лишь немногим жиже, чем грязь под ногами. Дышать становилось все труднее, воздуха почти не осталось, а грязь начала засасывать его, и уже невозможно было вытаскивать из нее ноги. Снаряды рвались вокруг ломаными красными молниями, и страшные руки, ужасные мертвые руки тянулись к нему из ожившей грязи, хватая его, цепляясь и неумолимо утягивая вниз, а грязь, оказывается, была насквозь пронизана ржавой негнущейся проволокой, и люди со звероподобными лицами с ликующими воплями бросались на него, а он отчаянно боролся, отбиваясь.
– Эй, чо за шухер? – поинтересовался капрал Джейкс. – Чо за хуйня такая?
Вынырнув из сна, Берн обнаружил, что пытается душить ничего не понимающего парня, который спал рядом, а Джейкс пытается оторвать его от несчастной жертвы.
– Не ссы, паря, это он со сна.
– От сна? Да что за еб твою мать? На хуя он сюда спать приперся, весь дом, на хуй, перевернул, – вопрошала озверевшая от злости жертва.
Берн пробормотал какие-то невнятные извинения и, отвернувшись, снова закутался в одеяло.
– Если не ругаться, когда бодрствуешь, то наверстываешь свое во сне, – резюмировал капрал Джейкс, снова погружаясь в прерванный сон.
Первое, о чем узнал Берн утром, была новость о полковом штаб-сержанте. Он, оказывается, поругавшись с Рейнольдсом, сержантом из канцелярии, настаивал на встрече с адъютантом, чтобы доказать тому, что совершенно трезв. Адъютант, в свою очередь, нашел этот вопрос слишком деликатным, чтобы разрешить его без медицинского заключения, и теперь полковой находится под стражей, и его ожидает трибунал, поскольку доктор дал однозначное заключение не в его пользу. Берн нашел его в круглой палатке на заднем дворе под присмотром штаб-сержанта роты D. Он ушел в отказ, отвергал обвинения и был полон презрения к жизни, а с Берном говорил лишь о том ночном кутеже в Милхарборе. Невозможно было не восхищаться его отказом делиться своими горестями с кем бы то ни было.
Утром было только одно построение для переклички, и Берну пришлось подробно доложить капитану Марсдену о гибели Мартлоу и Адамса, а затем о ранении Минтона. Притчард рассказал о ранении Шэма и подтвердил по некоторым пунктам показания Берна в отношении остальных. Это было долгое и безрадостное дело. Во второй половине дня они выдвинулись вперед, чтобы занять новую линию обороны справа от Блаенау. Теперь им все было безразлично, все стало просто рутиной.
Пару дней спустя, в предрассветный час, Берн стоял в стрелковой ячейке траншеи. Рядом, в том же отсеке, дрых капрал Джейкс. В эти дни погода стала значительно лучше, дожди прекратились. Вскоре после начала смены Берн впал в какое-то странное состояние, перестав ощущать себя. Он вовсе не спал и не терял связи с окружающей реальностью; напротив, каждый его нерв был напряжен до предела. Он пристально вглядывался в темноту, полную неумолимой скрытой угрозы, и его сознание проникало сквозь эту тьму, прощупывая шаг за шагом те сорок – пятьдесят ярдов территории, в которой ничто не должно было ускользать от его внимания. За ее пределами лежала совсем уж терра инкогнита, о которой он не мог предположить ничего определенного. Эта попытка обострить свою восприимчивость сверх всякого предела закончилась, по крайней мере на этот момент, не только вытеснением его собственной личности и ее слиянием с теми объектами познания, которые он еще мог воспринимать, но и трансформацией самой реальности во что-то вовсе уж невероятное и фантастическое. Он давно привык к таким фокусам восприятия и перестал придавать им малейшее значение.