Движение таких огромных объектов, как четырехэтажный поезд, нарушает восприятие людьми реальности, а может, и саму реальность. Йозефику показалось, что это не поезд движется, а он сам скользит в пространстве. От этого в голове будто надулся какой-то пузырек и медленно пополз к переносице. По телу растеклась неприятная слабость. Как во сне, когда хочешь бежать, но не можешь (а еще во сне постоянно подсовывают патроны не того калибра).
Йозефик так и стоял в состоянии кота, ожидающего, что в него швырнут тапок, подавленный грандиозностью человеческого гения и тщеславия. Он был не одинок. Весь перрон застыл, охваченный священным трепетом, за исключением железняков, которые нахохлились от гордости.
Состав медленно полз вдоль платформы, от чего ощущение неправильности только усилилось. Йозефик даже испугался, не ковырнется ли он прямо под огромные колеса, которые перемелют его без сожаления и уж тем более без затруднений.
Поезд занял положенное ему место и замер. Очень монументально замер. Лоцманская мотодрезина отцепила свою тяжкую, но почетную ношу и юркнула в ворота машинного уровня, которые тут же стыдливо захлопнулись. Там подземными железными тропами она будет добираться до следующего состава, чтобы проводить его в большой мир. С палуб на платформы опустились трапы, возле которых, как по мановению волшебной палочки (на самом деле у железняков было предостаточно времени, пока все глазели на прибытие поезда), появились заграждения из красных бархатных канатов, протянутых между позолоченными столбиками. У каждого трапа стоял железный офицер вагона в парадной форме и при оружии. На их портупеях висело по кортику и револьверу с длинным стволом.
Началась посадка, и, поскольку продолжаться она должна ограниченный отправлением поезда промежуток времени, Йозефик поспешил на свою палубу. По пути он из чувства гражданского долга схватил Йойка, занятого удушением очередного солнечного зайчика, и, пока тот не успел опомниться от такой несусветной наглости, засунул его в чемодан. Солнечный зайчик пришел в себя и ускакал вдаль на неслушающихся, трясущихся лапках. По его солнечным щекам лились слезы полоумного горя: так много его сородичей осталось навечно лежать на платформе. В борьбе за сердце Йозефика между лестницей и лифтом победил последний. По лестнице надо было подниматься чинно и медленно, как и вся почтенная и большей частью ведущая малоподвижный образ жизни публика. Сама мысль о ходьбе со скоростью дохлого верблюда была противна Йозефику.
Как ни странно, перед лифтом очереди не было, и молодому человеку удалось погрузиться с первой партией живого товара, как наверняка представлял себе своих пассажиров лифтер. Раскатистый грохот и затянувший низ кабины непроницаемо-черный дым, в котором промелькивали яркие искорки, доходчиво объяснили, почему очередь отсутствует. Как правило, лифтом на вокзале пользовались только один раз в жизни, а потом либо предпочитали подниматься пешком, либо становились смертельно безразличны.
Лифт полз вверх невыносимо медленно. Так медленно, что Йозефику пришлось отказаться от идеи не дышать до приезда на третий этаж. Едкий дым сухо царапнул по горлу, и Йозефик закашлялся, чем только усугубил поражающий эффект продуктов жизнедеятельности двигателя лифта. Кашель набирал обороты, и вскоре этому занятию отдался весь организм.
Йозефик судорожно схватился за решетку кабины и согнулся в очередном приступе кашля. Ему стало по-настоящему страшно, ведь еще несколько минут в этой душегубке, и последнему вир Тонхлейну настал бы конец. Несмотря на свои мучения, Йозефик вновь заметил в толпе на лестнице подозрительную высокую фигуру. Незнакомец двигался немыслимым образом. Он будто перешагивал через несколько человек сразу и иногда промелькивал на несколько шагов вперед. Йозефик проглотил искру и на некоторое время стал совсем плох.
Когда лифт достиг-таки пункта назначения и его узники вырвались на свежий воздух, глашатай объявил об окончании посадки на «Темную ночь». Вот тут-то и началась транспортная лихорадка. Йозефику надо было достать документы из чемодана, да так, чтобы пушистое зло не вырвалось на свободу, найти свой вагон, приготовить билет, естественно, засунутый в «не помню какой» карман, и при этом попытаться очистить легкие от хлопьев сажи.
Громом среди ясного неба грянул оркестр. Заводная какофония, извлекаемая неказистыми музыкантами в потертых красно-золотых сюртуках не по размеру, чудеснейшим образом подействовала на Йозефика. Ритм его сердца раза в три превысил норму. Не только на него оказала благоприятное влияние музыка. То тут, то там в массе пассажиров попадалась ритмично дрыгающаяся коленка, притопывающий в такт ботинок и даже несколько комплектов щелкающих пальцев. Это привносило в серьезное мероприятие толику абсурда, чем делало его терпимо торжественным.
Потихоньку приходящий в себя Йозефик с намертво зажатыми в руке документами и посадочным билетом дождался своей очереди и предстал перед железным офицером. Перед этим прямым как палка человеком с жесткими усами и цепкими глазами он почувствовал себя неловко, если не сказать виновато. Почему, как и в чем, уже было не важно. Пока офицер проверял документы и билет, Йозефик старательно смотрел по сторонам и даже пытался подсвистывать оркестру. Любой по этому специфическому усердно изображаемому спокойствию определил бы, что у него за пазухой как минимум батон взрывчатки.
Неожиданный запах царапнул по раздраженному нюху Йозефика. Странный соленый аромат, с нотками тлена и пепла. Йозефик, как гончая, повел носом по сторонам. По пути он наткнулся на приторно-сладкие женские духи, передозировку одеколоном и выдержанный коньячный перегар, но в конце концов обнаружил, откуда несет соленым пожарищем могилы. Далеко внизу, в клубах дыма машинной платформы, медленно двигалась не очень-то вписывающаяся в технологический колорит процессия. Люди в просторных черных одеяниях несли большой паланкин, задрапированный темной тканью. Из-под его занавесей курился дым, который и привлек внимание Йозефика. По странному ритму шагов этих, иначе не сказать, темных людей Йозефик предположил, что они двигаются под какой-то жизнерадостный кладбищенский напев. Любопытство неожиданно сильно впиявилось в виртонхлейновский мозг. Его прямо-таки тянуло плюнуть на все и побежать вниз, чтобы хоть краем уха услышать, о чем же поют эти странные люди. Лишь врожденная сознательность и укоренившаяся привычка сливаться с серой массой удержали его от этого нелепого поступка. Процессия начала медленно втягиваться в машинное отделение локомотива, и тут же по всему поезду прошла легкая дрожь, очень похожая на судорогу. Йозефик вспомнил жуткий рассказ Смитти Шелка о темных людях. Он попытался припомнить рассказ в деталях, даже лоб нахмурил. Детали были слишком юркие и ускользали от него, а вот образ, запечатленный в подкорке, никуда деться не мог. Молодой человек понял, что это те самые темные. И значит, творятся тут темные дела, и похоже, это будет та еще поездочка.
У него еще был шанс убежать, но железный офицер сразу, как только заметил, куда глазеет молодой человек, настойчиво вернул ему документы.
– Приветствуем вас на борту «Темной ночи», господин вир Тонхлейн. Надеемся, вам понравится поездка, – отчеканил он уже навязшую в зубах формулу приветствия и перебросил свой жесткий взгляд на следующего пассажира.
Йозефик напряженным шагом двинулся по трапу. Он косился через левое плечо и не мог отвести глаз от начищенного до блеска револьвера на поясе у железного офицера. От этой относительно маленькой штуки исходила такая опасность, что Йозефик на чисто подсознательном уровне боялся поворачиваться к ее обладателю спиной. В конце трапа, у самой двери вагона, он все же смог расслабиться на скорую руку, внушив себе, что просто глупо вести себя так по отношению к людям, которым он и так уже доверил свою жизнь. Он перестал коситься. Когда его взор был на полпути в нормальное прямоглядящее положение, в поле зрения беспардонно ворвался странный высокий незнакомец, также поднимавшийся по трапу другого вагона.
– Вот дылда треклятая! И чего тебе от меня нужно? – разозленный собственным необъяснимым страхом, буркнул Йозефик.
– Ваш багаж, сударь! – слишком бодро и дружелюбно, чтобы это было правдой, ответил как из-под земли выросший железняк. Как назло, ростом железняк был выше среднего. – Следуйте за мной, я провожу вас в вашу каюту.
Йозефик и моргнуть не успел, как железняк неуловимым движением выхватил у него чемодан и зашагал по коридору. В чемодане что-то стало очень недовольным и готовым в любой момент взорваться.
Стены коридора были обиты полированными панелями из дерева, породу которого Йозефик ни в жизнь бы не разобрал. Двери кают по обе стороны коридора отделкой не отличались от стен и были бы и вовсе незаметны, если бы не легкомысленно блестящие ручки и таблички с номерами. Паркетный пол, натертый мастикой до полного озеркаливания, перемигивался с миниатюрными хрустальными люстрами, полностью скрывающими потолок за своими льдистыми очертаниями. Эти люстры состояли из таких крохотных кристалликов, что собирать их могли только дети в специально не оборудованных подвалах.
Железняк бесшумно скользил по паркету, а может, этот жулик просто парил в одном волоске от пола. За ним, цокая каблуками, как конь на параде, следовал Йозефик. Он всерьез опасался повторения беличьего инцидента и не сводил глаз с чемодана, из которого отчетливо слышалось раздраженное молчание Йойка, а потому даже не заметил, как его осанка облагородилась от его же печатного шага. Загадочная память крови или еще какая-нибудь трансцендентальная афера была всему виной. По трапу всходил усталый и издерганный студент, а к каюте подошел как минимум дипломат, путешествующий с тайной миссией. Если вспомнить его отбытие от берегов Лужи Гранде, то можно предположить, что так на него действовали большие и малые трапы.
Железняк отыскал нужную каюту, открыл дверь и забросил чемодан на багажную полку. Потом он на пятках повернулся к Йозефику с фальшивой улыбкой.