ку с деревянными палками, изображающими убербронебойные гранат-пулеметы, не позволяли почти взрослому мужчине добровольно избавиться от такой замечательной игрушки. Он сунул револьвер в карман брюк и окунулся в дымовую завесу диванного зала.
В сигарной атмосфере Йозефик просто не мог добраться до двери, ведущей в ресторан. Все законы Вселенского Равновесия, а в простонародье – подлости работали против него, и весьма успешно. Да и его только что потрепанный стрессом разум тоже решил поразвлечься. По-другому объяснить ту настойчивость, с которой вир Тонхлейн протискивался в узенькую дверцу, при этом отчетливо помня, что в ресторан ведут двустворчатые ворота, объяснить нельзя.
Он оказался на узкой винтовой лестнице, двигаться по которой мог только бочком. Слишком яркое освещение, да еще со склонностью к подозрительному мерцанию, действовало раздражающе. Кроме освещения, что-то еще действовало на нервы. Йозефик не сразу понял, что это характерный стук колес поезда и еще какие-то машинные звуки. За недолгую поездку с полным сервисом он успел привыкнуть к полной звукоизоляции и прочему комфорту.
Йозефик начал осторожно спускаться по узким высоким ступенькам, которые отзывались низким стальным гудением. С каждой ступенью воздух становился все жарче и влажнее, на металлических стенах появились капли конденсата. В нос нагло лезли запахи кухни. Вскоре показалась чуть приоткрытая дверца, ничуть не шире той, через которую Йозефик проник на лестницу. Поддавшись любопытству, молодой человек, стараясь поменьше грохотать по ступеням, подкрался к узкой щели, будто специально оставленной для любителей совать нос не в свое дело.
За дверью царил четко организованный хаос, свойственный кухням больших ресторанов. Множество людей, невероятно мешая друг другу, совершали малопонятные постороннему человеку манипуляции с ножами, кастрюлями, сковородами, венчиками, пестиками и даже едой. Если повар, готовящий изысканное блюдо, вызывает искреннее восхищение, то конвейерная сборка сотен заказов одновременно ничего, кроме мигрени, у наблюдателя вызвать не может. Йозефик быстро поморгал, чтобы глаза отдохнули, и уже собирался идти дальше, когда внезапно из его поля зрения исчез загораживавший широкий обзор поваренок, заспешивший куда-то с дымящейся кастрюлей, а за ним вдруг открылось отвратительное зрелище.
Толстый метрдотель без пиджака и с закатанными рукавами рубашки, из-под воротничка которой торчали вялые кончики галстука-бабочки, быстро докуривал сигарету. Ему что-то говорил человек в помятом костюме, раскачивающийся с пятки на носок. Полы его расстегнутого пиджака были откинуты назад засунутыми в карманы руками. На поясе блестел прицепленный значок с замысловатой эмблемой и надписью «Комитет имени самого Каввоча». Метрдотель дослушал продолжительную тираду и затушил сигарету в соусник. Он махнул рукой, и из клубов пара выскользнул крюк для транспортировки туш, к которому за руки был привязан Грюшо. По щекам официанта лились слезы, он причитал и молил богов – покровителей официантов о спасении.
Человек со значком кивнул, и метрдотель замахнулся невесть откуда взявшейся плетью. В парах готовящихся яств она влажно блестела и казалась пучком змей. Метрдотель глубоко вдохнул и нанес первый удар. Грюшо заорал и задергался, рубашка на его спине превратилась в багровые лохмотья, а человек Каввоча загнул один палец.
Для Йозефика время потекло как слишком густой кисель. Он даже представить не мог, каково же было Грюшо. Когда человек из комитета загнул четвертый палец, на кафельном полу под официантом растекалась клюквенная лужа. Метрдотель вытирал руки полотенцем и старался не смотреть на вздрагивающее тело.
Йозефик сбросил оцепенение и быстро побежал вниз по лестнице, ничего не видя и не слыша.
«Никаких ресторанов! Никогда и никаких! В гробу я видал это фрикасе, если за него людей калечат! Все, дальше придорожных забегаловок – никуда! Там поваренку, если он даже в суп сапог уронит, максимум подзатыльник светит, а тут на ровном месте… А люди вообще знают об этом? Должны! – Йозефика всего трясло. – Надо, чтобы все знали! Это же что такое, в наше-то время? Нет! Нет! Нет! Нужен Талецки, пусть и баран, но сойдет! Да им место на каторге. И тем, кто жрет все это. Звери какие-то».
В конце лестницы он налетел на железную дверь, усеянную крупными заклепками. Она была настойчива в своем нежелании открываться. Непредвиденное препятствие заставило Йозефика обратить внимание на что-то за пределами его души, переполненной терзаниями. Виртонхлейновское сердце так усердно работало и гнало кровь по его жилам, что в ушах ясно слышалась отбиваемая им чечетка. Так же он услышал отзвуки чьих-то шагов. Кто-то быстро спускался по лестнице.
Сперва Йозефик подумал затаиться, но идея была нежизнеспособна. Прятаться на узкой лестнице было негде. Надо было принять бой. Эта мысль не вызвала никаких возражений у здравого смысла. Где он, здравый смысл, в этот момент пребывал, одним богам известно. Йозефик полез в карман за револьвером. Опасная игрушка в руки не давалась и, проявив свой скверный характер, зацепилась мушкой за край кармана. Нервничая, вир Тонхлейн особой деликатности в решении этой проблемы не проявил и чуть не порвал себе штаны. Тут незнакомец наконец настиг его.
– Йози, ради каких богов ты тут оказался?
– Вил? Ты ли это, мой друг? – слабым голосом спросил Йозефик и почувствовал, что у него начинают дрожать губы.
– Что с тобой такое, Йози? – подозрительно глядя на револьвер в руке Йозефика, спросил Вил. – И что это за игрушка у тебя такая?
Йозефика захлестнула волна счастья и облегчения, в носу приятно защипало, и, кажется, он даже обронил одну крупную слезу, впрочем, не замеченную Вилом, так что виртонхлейновская репутация не пострадала.
– Это зажигалка, тут так темно, не могу ручку разглядеть, – беззастенчиво соврал Йозефик, щурясь от слепящего света ламп.
– Понятно все с тобой. Небось дряни какой-то в ресторане наелся. Отвечай, жрал?
– Ты меня за кого принимаешь? – возмутился Йозефик. – Ты хоть знаешь, что они с людьми делают? – Голос его сорвался и дал петуха. – Плетьми хлещут. Клац-клац!
Для наглядности молодой человек помахал у себя перед лицом расслабленной кистью.
– Ну и что? Тебе-то какая разница?
– Такая, что я не желаю участвовать в этом! Это… это… зверство!
– Ты бы это, Йози, убрал свою, коли настаиваешь, зажигалку, пока не продырявил кого.
– Это подарок, все нормально, – отмахнулся Йозефик, но револьвер в карман убрал. Руки его оказались пустыми, и теперь он не мог их никуда деть, сразу же и разговор стало поддерживать трудно.
– Ты… это…
– А? – откликнулся Вил, которому тоже почему-то стало скучно и неловко.
– Ну, пожрать… это…
– А! Давай-давай! Пошли к столу. Я как раз собирался за тобой идти, а ты вот он тут. Ты только голову береги.
Вил с трудом протиснулся мимо Йозефика к двери и нажал на одну из заклепок. Дверь скользнула в сторону, и из-за нее прямо им на головы упал столб сухого теплого воздуха.
– Давай залезай скорее, нечего туда эту дрянь кухонную запускать, а то по шея́м получим.
Они оказались в одном большом помещении, протянувшемся во всю длину вагона. Оно было заполнено огромным количеством механизмов, большей частью, конечно, мерно рокочущими двигателями. Сложное переплетение шкивов, шестерен и валов передавало усилия двигателей к множеству приспособлений на пассажирских палубах. Остатки свободного пространства были забиты разнокалиберными трубами, ощетинившимися манометрами и вентилями, коих было такое множество, что сразу закрадывалась мысль об их чисто декоративной функции. Освещать машинный уровень было доверено нескольким чахлым лампочкам, замазанным красной краской. От такого освещения Йозефику показалось, что он находится в чреве огромного чудовища.
– Голову береги, – вновь проинструктировал Вил и повел Йозефика через машинные джунгли. – Тут обычно никого нет. Кому охота сидеть в этом грохоте? В этом вагоне только эти, с кухни, могут находиться. Сейчас в наш вагон пройдем – там потише.
Йозефику вновь пришлось пройти по стеклянному мостику над мелькающими шпалами, и он оказался на машинной палубе родного третьего вагона. Здесь и правда было не в пример тише, чище и светлее. Механизмов было меньше, и они были скрыты отполированными металлическими кожухами, трубы дисциплинированными макаронинами тянулись под потолком, а в самом центре зала стоял длинный стол, вдоль которого выстроились круглые табуретки, сделанные из вентилей и манометров. Каждая заклепка на каждой детали сияла, подобно звезде.
– Похоже, мы рано, – почему-то огорченно сказал Вил.
– А что такое-то?
– Ну, могли бы прийти и пожрать, да. А теперь придется помогать на стол накрывать.
Позади товарищей раздался тихий шелест, это сдвинулся в сторону кусок металлической стены, ничем не отличающийся от других, и из крывшейся за ней темноты вылез огромный человек в мешковатом комбинезоне и каске, с фонариком на голове. Он был чумаз, как работник мазутной шахты.
– Ах вот оно что, крыса ты ливрейная, – пробасил он. – К нему как к человеку, а ты!
– Господин Глауз, это ж я для проформы смекалкой блеснуть решил. Перед старым другом покуражиться. Йози, знакомься, это господин Глауз, старший механик третьего вагона. Человек-шестеренка, без него эта махина с места не сдвинется.
Механик расстегнул комбинезон и скорее не вылез, а вышел из него. Под первым комбинезоном оказался второй, не в пример чище и меньше. Затем механик вытер лицо и руки тряпочкой, которую достал из-под каски. Он посмотрел на свое отражение в стене, послюнил палец и потер щеку. После процедур огромное мазутное чудище превратилось в человека, по виду напоминавшего старый дуб, только лысый. Мускулы бугрились даже на его мозолистых пальцах, а канаты жил должны были бы гудеть на ветру.
– Пабси я, а ты так и есть Йози или еще что добавить можешь?
– Йозефик вир Тонхлейн, рад познакомиться, господин Глауз.