«Это что же за заслуги у герцога Януша были перед этим сборищем зверей? – зло подумал Йозефик. – И насколько глубоко он сам в этой благости купался? Это я к тому все думаю, дорогой мой, чтобы знать, как тщательно надо мне отмываться».
Конвоир раскидал песок в центре зала и достал из него массивное черное кольцо, к которому пристегнул цепь. Он повозился с замком и, когда тот щелкнул, с гадкой улыбкой отряхнул руки. Конвой удалился, и Йозефик наконец увидел столь тщательно охраняемого, а значит, невероятно опасного преступника. Прибойная волна гнева из сердца окрасила его лицо, а плотно сжатые губы, напротив, побелели.
– Обвинение, – прогнусил судья, прикрыв глаза, тем самым показывая свое полное безразличие к происходящему. Когда ему объясняли, что судья должен быть беспристрастным, то явно перегнули палку. – Обвиняйте.
Государственный обвинитель бодро вскочил из-за стола. Отточенными движениями ног он нацепил ботинки. Он сделал несколько шагов к центру зала и встал лицом к судье. К мокрым ботинкам лип песок, а закатанные штанины, о которых обвинитель, кажется, позабыл, нелепо болтались около его бледных тощих ножек.
– Я…
– Протестую!
– Но…
– Протестую!!! – прорычал Йозефик. Он тоже весьма бодро выскочил под светлые очи судьи Амеха и как бы невзначай наступил на ногу государственному обвинителю.
– Можете протестовать, – сказал судья и медленно взмахнул дряблой рукой, с которой незамедлительно сорвалась горсть потных капель.
– Но папа! – воскликнул Лингнум Амех, будто ребенок, у которого отняли игрушку. В ответ судья бросил на него неожиданно острый взгляд и недовольно скривил жирные губы. Обвинитель съежился и поспешил укрыться за своим столом. В своем смятении он забыл снять ботинки, перед тем как снова поставить ноги в таз со льдом.
– Я требую, чтобы суд уважал честь и достоинство моей подзащитной, – твердо сказал Йозефик подхваченную где-то фразу. Он старался не смотреть в сторону своей подзащитной и по совместительству лингнумской обвиняемой. О судах он знал мало, но предполагал, что перед складом жира за кафедрой надо изображать глубокое уважение, что не очень удобно делать, когда тебя колотит от гнева. А именно пресветлое чувство гнева вызывало у него происходящее в суде Заячьего Ручья. Йозефик выдохнул и добавил как можно мягче: – Я требую, чтобы с моей подзащитной сняли цепи… – Тут он сорвался: – Потому что это не коза какая-то, а человек и мы в суде, а не на скотобойне!
– Извольте себя в суде соответствующе, – сказал судья Амех и вяло стукнул молоточком. В зале все затихли, как мышки, укравшие у кота нечто ценное, допустим, то, чего так любят хозяева лишать своих котов. Он медленно кивнул в сторону Йозефика: – Принимается. Проследуйте на свое место. Конвой!
Йозефик шел по песку зала к своему столу, и его обуревали очень разнообразные чувства. Первый успех в судебных делах заставил его побаиваться провала. Он опустился на свое место и зачем-то ткнул спящего Йойка в бок пером. Наверное, хотел, чтобы не ему одному было неудобно. Тот только перевернулся на спину.
В зал с важным видом вошел конвойный, но как только судья сделал намек на то, что задумывается над тем, не стоит ли повернуть голову в его сторону, чтобы одним глазком взглянуть, как тот выполняет свои обязанности, тот метнулся бледной серой тенью и дрожащими руками вцепился в замок на шее обвиняемой. От волнения он не мог вставить ключ в замок и грохотал цепью, как дурак банкой с горохом. Судья все же посмотрел на конвойного. Из того весь пот в один момент вышел, форма потемнела от влаги, а кожа стала бледной и полупрозрачной, как лучший свечной воск. Такого испуганного существа Йозефик в жизни не видел. Конвойный, как сомнабула, медленно поднял восковые руки, вставил ключ в замок и повернул до щелчка. Судья отвернулся. Цепь с лязгом упала на песок.
Йозефик вир Тонхлейн теперь смог найти в себе силы посмотреть на свою подзащитную. Она шла к нему босиком по песку. Да, песок все же скрадывал печальность ситуации. По песку приятно ходить босиком. Это даже ассоциируется с чем-то хорошим и приятным, например с морем. Но тут-то моря не было, а вот подзащитная была боса. Она действительно была одета в мешок из-под картошки, подпоясанный бумажной бечевкой. Трудно носить мешок из-под картошки так, чтобы он не выглядел как мешок из-под картошки, но только если вы мужчина или картошка. На ней он смотрелся скорее как карнавальный костюм первобытной женщины. Но по-прежнему был мешком из-под картошки. В волосах торчала солома, хотя по цвету она от них не отличалась. Ссадины на шее и общая чумазость завершали работу над ее образом. Бедная, несчастная, испуганная – и, естественно, невиновная.
Она должна была просеменить, как мышка, к столу своего адвоката и смотреть на происходящее печальными глазами с осознанием своей полной беззащитности. Вместо этого она уверенно шла с гордо поднятой головой и пренебрежительно прикрытыми глазами. Даже королевы[11], пока им всем не порубили в свое время головы, не могли вести себя так величественно. Да и не все богини могли из-за своей, как правило, узкой специализации. Ну и, до кучи, она была красива.
Проходя мимо Йозефика, она посмотрела на него краем глаза. Одно лишь мгновение, но такого мгновения может хватить на всю жизнь средней паршивости. Сапфировое солнце, чей свет пробивается сквозь золото пушистых ресниц, опалил и без того смущенного молодого человека. Звучит это немного грубо, но он совершенно не знал, как себя вести рядом с такой фифой.
– Благодарю вас, – тихо сказала она бесконечно усталым голосом и на краткое мгновение поникла. Тогда Йозефик понял, что она измотана донельзя и в любой момент может сломаться или, что, может, даже хуже, сдаться. И тогда сапфировое солнце потухнет и превратится в синюю лужу.
– Я вас вытащу. В любом случае, – хрипло сказал Йозефик.
– Вы имеете в виду, что и мертвую? – устало улыбнулась она. – Мне это немного не подходит. Именно потому, что предыдущий мой защитник как раз это и собирался сделать, я была вынуждена отказаться от его услуг и провести здесь целые две недели. И почему вы так долго добирались?
– Вообще-то я здесь случайно оказался. Можно сказать, вам повезло, – ответил удивленный Йозефик.
– Вот же сукин сын!
– ?..
– Прокурор. Он обещал вызвать адвоката немедленно. Сколько бы я здесь торчала, если бы вы не подвернулись? – тоном прозревшего сказала она и откинулась на спинку стула. Потом слегка наклонила голову и посмотрела на нелепо извернувшегося, чтобы ее видеть, Йозефика.
– Лето, между прочим, не бесконечное.
– Кхм… Да. Я тоже тороплюсь, так что давайте с этим побыстрее закончим. – Йозефик хотел было выровнять бумажки на столе или еще как-то скрыть неловкость при общении с содержимым мешка из-под картошки, – Я Йозефик вир Тонхлейн, а это вот Йойк. Он белка.
– Сьомирина Похлада, – представилась она, будто от комара отмахнулась. Ее любопытство привлек Йойк, и любопытство это было внушительных размеров. Белка без всяких церемоний была поставлена на все четыре лапы, а ее хвост оттянут строго вертикально вверх, кроме того, тонкие пальцы неожиданно цепко держали ее за шею. – Луприанская парковая? Замечательный экземпляр, и так далеко от гнезда. Любопытно… Может, постоянное сопровождение источника или движение вдоль линий поля разломов? Нет, последнее маловероятно, слишком много совпадений… – полностью отрешившись от происходящего вокруг, сама с собой начала беседу подзащитная Йозефика.
– Очень приятно… – только и успел сказать молодой человек, как по залу суда заметалась тишина, шугаемая волнами аплодисментов.
В центр зала вышел Лингнум Амех. На кончике его левого ботинка томно таял кубик льда. Он заложил руки за спину и осмотрел почтенную публику. Многие восторженно махали флажками и заливисто свистели. Шайка детей умудрилась проскользнуть под скамейками и перепрыгнуть через барьер, отделяющий публику от суда. Песка они так и не коснулись – их в последний момент сгреб в охапку комиссар Вальж. Справиться с целой горстью извивающихся и брыкающихся детей, да еще так, чтобы им не навредить и самому не покалечиться, задача крайне непростая, но комиссар даже улучил момент, чтобы подмигнуть Йозефику, которому сразу же дышать стало легче.
– Я государственный обвинитель округа и города Заячий Ручей Лингнум Амех, – начал поставленным голосом прокурор. – Вы все меня знаете, и я знаю вас с младых ногтей. Мы все живем как горошины в стручке и папиросы в пачке. Видят боги, я никому не желаю худого, но сегодня… Сегодня… – Он артистично прикрыл глаза ладонью, а другой рукой указал на то место, где, согласно его профессиональной привычке, находился обвиняемый. Однако сегодня там не было ничего, кроме мокрой лужи, оставленной конвойным. Пришлось ему, подглядывая из-под ладони, пытаться указать на Сьомирину, да так, чтобы этот жест не утерял своей невзначайности.
– Но сегодня я расскажу вам о преступлении столь темном и страшном… столь глубоком в своем коварстве и аморальности, что другого, кроме смерти, и нельзя требовать от закона и справедливости.
Амех пошел вокруг арены с видом погруженного в серьезные думы властного человека. Зрители на лепестках, мимо которых он проходил, погружались в липкие мыслительные процессы фрагмента толпы и упорно морщили лбы.
– Вот заливает, – шепнул Йозефик своей подзащитной. – Мы точно в суде? А как мне проводить линию защиты? Сплясать или фокусы показывать?
– Я буду рада, если вы сможете исполнить фокус с моим исчезновением, – горько улыбнувшись, ответила Сьомирина. – Слушайте внимательно, что он говорит, и ищите слабые места.
– Какие еще слабые места? – удивился Йозефик.
– Оговорки, нестыковки – все такое. Словом, придирайтесь к словам. Суд здесь архаичный. Сначала свою версию произошедшего расскажет обвинитель. – Она зло сжала губы. – Вон тот усатый в мокрых ботинках. В конце своей речи он все же должен будет сказать, в чем именно меня обвиняют.