родителей, другого просто не могло быть, но при этом они были самыми зыбкими и нечеткими в общей круговерти образов.
– Я зажмурилась и высыпала свои камушки из корзинки на маленький алтарь перед служителем. До этого он только чуть-чуть склонял голову и сразу принимался искать в Книге надлежащее Имя, но в этот раз он опустился на одно колено и даже перевернул несколько камушков. «Ты не смотрела в чаши?» – строго спросил он. У меня сразу сердце ушло в пятки. Я смогла только мотнуть головой. «Это очень интересно, посмотри, не бойся. Все девять камней лунные, – сказал он и улыбнулся. – У тебя будет очень красивое и редкое Имя, дитя. – И после этого он открыл одну из первых страниц Книги. – Очень древнее Имя, – говорил он и вел пальцем по пыльной странице. – Ах, вот и оно!» Я открыла глаза, навострила ушки, не желая упустить ни единого звука своего имени. Служитель покашлял и облизал губы, я не выдержала и посмотрела на алтарь с собранными мной камушками. Они были такие бледные и прохладные. Мне стало очень спокойно. «Сьомирина!» – торжественно сказал служитель. Я одними губами повторила свое Имя и не переставала это делать всю дорогу домой. А камушки я зажала в ладонях и не отпускала их до конца дня, и даже когда уснула. У меня было настоящее Имя. Теперь я все о себе знала. И уж тем более я уже никогда не стала бы «бяшкой-безымяшкой».
На следующий день мой отец продал несколько книг, с которыми раньше не хотел расставаться. Это были очень редкие и красивые книги, он ими очень дорожил. «Я рассчитывал, что выручу больше, Поганка, – покачал он головой, но потом ласково улыбнулся, погладил меня по голове и добавил: – Не сердись, я знаю, что ты теперь Сьомирина. И скоро у тебя будет очень красивый браслет». Он взял мои камушки и отнес к ювелиру. Странно, я получила эти бледные осколки только вчера, но уже не могла представить свою жизнь без них. Каждое утро я просыпалась и бежала из своей комнаты вниз быстрее любого ветра в ожидании украшения, которое будет вместе со мной всю мою жизнь.
Неожиданно весь песок упал вниз. Голос Сьомирины разительно изменился. Печальные и тоскливые напевы сменились стальным и жестоким холодом. Она смотрела в глаза каждому на лепестках зала суда и будто выносила этим людям приговор.
– Я спала чутко. Как каждый ребенок, ожидающий чуда. Одной душной, безветренной ночью я услышала громкий шум внизу на кухне. Потом я слышала шаги своего отца на лестнице и шепот матери, которая просила его не ходить вниз. Потом был ужасный звериный рык и грохот. Мама закричала, но ее голос вдруг затих. От ужаса мое сердце забилось как мотылек. Я закуталась в одеяло и вылезла из кровати. Пол был очень холодным. Если бы я была еще маленькой, то спряталась бы в шкафу и сидела тихо, как мышка. Но теперь у меня было Имя. И вдруг я поняла, что это родители проверяют меня. Достаточно ли я смелая, чтобы зваться своим настоящим Именем.
Сьомирина закуталась в вымышленное одеяло и на цыпочках пошла по арене.
– Лестница в нашем доме была старая и скрипучая, но я знала, куда нужно ступать. Я спустилась вниз и увидела странную тень, которую кто-то отбрасывал в слабом рыжем свете тлеющего на кухне очага. Я сделала шаг и застыла.
Голос Сьомирины стал сухим колючим льдом с не покоренных никем гор. Всякие человеческие эмоции в нем начисто отсутствовали.
– Мертвый отец с разорванной грудью лежал в очаге. От углей начинала заниматься его сорочка. Мать, вся в крови, лежала на столе, и огромная косматая тварь пожирала ее лицо. Я закричала. Тварь испугалась и убежала, снося все на своем пути.
По песку арены пронесся вихрь, в котором, будто корчась от боли, двигался уродливый силуэт.
– Боги, это же оборотень! – прошептал Йозефик.
Йойк проснулся и стал не мигая следить за метавшейся в вихре песчаной тварью.
– В такие вещи не веришь. Ни до, ни после. Я плакала и просила отца проснуться, хотя только что сама с трудом вытащила его обгоревшее тело из очага. От него пахло жарким, которое иногда готовила мать. Не веришь, когда смотришь в упор на обломки костей, торчащие из самого дорогого лица на свете. Не замечаешь, что ногам стало тепло потому, что на них льется кровь твоей матери. Внимание куда-то переключается. На любую мелочь, которая когда-то могла казаться безумно важной. Я нашла свой браслет с камнями. Он вывалился из кармана отца, когда я его вытаскивала. Я надела его и стала совсем взрослой.
Неприятие спасает. Но длится оно недолго. Плотину прорывает, и все это дерьмо, которое просто не может быть правдой, валится на тебя со страшной скоростью. Я справилась. И пришла в Заячий Ручей за правосудием. Здесь убийца моих родителей, и я пришла требовать суда над ним.
Сьомирина гордо вскинула голову и безразличным взглядом обвела зрителей.
– Горящий дом, приют, годы поисков – все почти стерто из памяти. Знаете, что я помню лучше всего?
Над ареной за спиной Сьомириной медленно поднялись два изувеченных лица с распахнутыми в пустоту глазами. Жуткий утробный голос, который никак не мог ей принадлежать, провозгласил:
– Лучше всего я помню лица своих родителей. И как я кричала.
И тут Сьомирина закричала. Повинуясь кошмарному, разрывающему горло крику, две маски смерти рванулись на зрителей. На лепестках началась настоящая паника. С тонким повизгиванием только что такие довольные зрелищем зеваки пытались убраться подальше от страшного голоса. Кого повалили в давке, зажимали уши и корчились, молотя пустоту ногами. Везунчики лезли наверх и переваливались через край лепестков. Судья Амех наклонил голову, как огромный недовольный зверь, которому пытается угрожать сбрендившая полевка. Он громыхал молотком об стол, призывая толпу к порядку, но безрезультатно. Такое безобразие остановить невозможно, пока оно само не выдохнется.
Сьомирина резко замолкла и спокойно вернулась за стол. Она налила стакан гадкой теплой воды и выпила большими глотками. В ее выражении лица было столько безмятежности, что его было впору соскабливать и продавать в бутылках как успокоительное. Йозефик смотрел на нее со смесью ужаса и… Впрочем, ужас был ни с чем не смешан. Он судорожно гладил прижавшегося к его груди испуганного Йойка и мечтал отделиться от этого места не только расстоянием, но и временем. И, пожалуй, парой бутылок самого лютого рома. Ежедневно в течение всей оставшейся жизни. Позже он очень удивился, когда не обнаружил у себя седых волос.
– Есть какие-нибудь вопросы, господин адвокат? – как ни в чем не бывало спросила Сьомирина.
Йозефик постарался сделать вид, что сохранил самообладание во время феерического финала речи Сьомирины. Он тщательно прокашлялся и подрагивающими руками отодрал от себя Йойка, который, будучи зверем, не имеющим оснований гордиться логичностью своего мышления, тут же спрятался на руках существа, которое его только что и напугало.
– Кхм… Кхм… Так, получается, родители звали тебя Поганкой…
– Да у вас дар, господин адвокат, отделять зерна от плевел. Я все это рассказывала, только чтобы объявить во всеуслышание, что родители звали меня Поганкой.
– Зачем?
– «Эй ты, которая моя дочь» – звучит как-то не по-семейному, – строго ответила Сьомирина.
Зрители постепенно приходили в себя. Их число, конечно, сильно сократилось из-за выпавших за лепесток. Многие, в основном с детьми, пошатываясь, спешно покидали зал суда. Судья Амех продолжал молотить по столу, но его производительность труда постепенно падала, а потоотделение, напротив, выдавало три дневные нормы. Вконец умаявшись, он махнул рукой серым охранникам, и те неуверенной походкой отправились наводить порядок, хотя сами в нем не пребывали.
– Я еще не вполне уловил суть судебного процесса. Что это за фокусы с голосом прокурора и что, всем богам псов на палке, это за шоу вы устроили?
Сьомирина посмотрела на Йозефика как на не очень умного собеседника и призадумалась, как бы донести до столь примитивного создания прописные истины.
– Это место когда-то было театральной площадкой. Раньше этого города здесь была крепость времен Доминатората Егисии. Чтобы храбрые воины не скучали, сюда привезли песок из Мигрензи, который очень чутко реагирует на эмоции и мысли. И воздух тут особый. Чудесное место, если бы еще не эти конструкции Глюкло…
Йозефик почувствовал себя как в родном университете на лекции и сладко зевнул, нагло глядя в глаза продолжавшей разъяснения Сьомирины. Она увлеклась и уже начала рассказывать об экономических и политических проблемах Доминатората Егисии времен правления Палепония Егисиира, которые вынудили снять гарнизон и всю крепость по камешку и перенести ее поближе к метрополии, но тут она заметила восьмой дерзкий зевок и сердито умолкла.
– Это очень интересно, правда, но как это поможет мне помочь вам? – спросил Йозефик и посмотрел на лепестки, на которых уже почти навели порядок. – Есть инструкция к этому всему бардаку?
– Тебе поможет сам театр. – Сьомирина пожала плечами. – Это не объяснить словами. Поймешь, как выйдешь на песок.
– С этим разобрались, отлично, – кивнул Йозефик и мысленно поставил галочку напротив соответствующего места на абсолютно чистом листе. – Но как мне вас отсюда вытащить, если я до сих пор не знаю, в чем суть дела?
Он неопределенно помахал кистями рук, что должно было символизировать некую несовместимость понятий.
– Речь прокурора и ваше выступление… Они же не пересекаются практически! Это бред… какой-то браслет, госпожа Сьомирина Похлада. – Он указал на нее двумя руками. – И эти оборотни.
– Не пойму, чего тебе не хватает, – искренне удивилась Сьомирина. – Ты вполне правильно все понял. Три основные вещи в этом деле: я, – она указала на себя изящным движением, – мой браслет и эти… кхм… твари.
Выдохшийся судья Амех удовлетворился наведенным среди бледных зашуганных зрителей на лепестках порядком и начал обессиленной рукой поднимать молоток. Несколько раз молоток выскальзывал и падал на стол, однако высота была недостаточна для издания порядочного стука даже во вновь ставшем неподвижном воздухе. Сьомирина заметила потуги судьи. Она наклонилась к Йозефику, взяла его за обе руки и прямо уставилась в его глаза.