Йозефик вздрогнул и проснулся. Сердце тряслось, как мышонок, а колени горели от жара печки.
– Ты тут не угорел? – раздался голос Сьомирины и скрип открываемого окна.
В комнату сразу хлынул мокрый и холодный, как лягушка, воздух. Шум дождя стал невероятно громким. Йозефик подошел к окну и высунулся наружу по пояс под поток льющейся с темных небес влаги. С каждой каплей ему становилось лучше. Лицо больше не раздирала боль от жестокого огня, и, кажется, лопнувшая кожа обратно наползала на начинающую подпекаться плоть. Стоп! Какие еще ожоги? Какая еще кожа? Йозефик осторожно отошел от окна, опасливо вглядываясь в темноту.
– Уф! Приснится же такое! Чертовы похороны, – зло сказал вир Тонхлейн.
– А ты почаще спи в такой жаре, да еще с включенным газолином под ванной. И не такое привидится. Если жив останешься, конечно же, – ехидно заметила Сьомирина.
Йозефик наконец обернулся к ней. Она в огромном толстом халате с крайне озабоченным видом шуршала бумажными пакетами и какими-то предметами одежды. Мешок из-под картошки, аккуратно сложенный, лежал на стуле. Почувствовав взгляд Йозефика, она смутилась.
– Кажется, я потратила больше, чем рассчитывала. Я все верну, как только…
– Не будешь мерзнуть теперь?
– Не буду.
– Замечательно! – с какой-то напускной веселостью сказал Йозефик и зашагал к двери, усердно не смотря в глаза Сьомирине. – Давай это отметим. Пойду попрошу у Гуйома вина.
– Он уже спит. Ночь на дворе, – сказала Сьомирина и сделала несколько неуверенных шагов к молодому человеку. – Что с тобой?
– Мне приснился очень дрянной сон. Знаешь, такие вот сны, когда…
– Ага. Проснулся, а все одно плохо.
– Угу.
– Знаешь, что в них хорошего?
– Ничего?
Сьомирина мягко улыбнулась и сказала:
– Они крайне редко снятся. Так что давай, марш в постель, и чтобы я никаких воплей ужаса до утра не слышала.
На душе у Йозефика расступились тучи и засияло солнышко. Точнее, луна, ночь ведь на дворе. Густая россыпь звезд в разрывах облаков вызывала сладкую зевоту и настойчиво рекомендовала дрыхнуть покрепче.
Вир Тонхлейн подошел к постели и скользнул под одеяло. После этого на пол, брякнув ременной пряжкой, шмякнулись брюки и скользнула рубашка.
– Как маленький, честное слово, – всплеснула руками Сьомирина, после чего подняла брюки и рубашку и повесила их на вешалку. – Чума.
– И тебе спокойной ночи, – промурчал Йозефик и свернулся клубочком. Ему пришлось крепко вцепиться в одеяло, так как по его противоположному концу на кровать карабкался Йойк. Оказавшись наверху, белка, важно выставляя лапы, перелезла через Йозефика и спрыгнула на пол. Половица глухо треснула.
Сьомирина погасила газолиновую люстру, немного постояла у раскрытого окна, улавливая запахи сырого леса и горящих очагов, и закрыла окно. Она подошла к мирно сопящему Йозефику и быстро чмокнула в щеку. Он себя по этой щеке шлепнул и что-то промычал.
– Спасибо, что меня спас, Йозефик вир Тонхлейн, – прошептала она.
– Ммм… Сажай корову в кашпо… Крась прозрачным…
– Знать даже не хочу, что тебе там снится.
Утром тучи начали потихоньку расходиться по своим небесным гаражам. Все еще мутное пятно солнца цедило надежду на хорошую погоду всем желающим. Защебетали дурными голосами местные птицы, судя по всему, сильно пьющие и вообще опустившиеся. С истошным воплем с крыши сверзился толстый кот и кулем рухнул на подоконник. Придя в себя и увидев Йойка, он злобно зашипел и отважно выпрыгнул обратно в окно.
– Доброе утро. – Сьомирина с удовольствием потянулась и соскочила с кровати.
Никакого отклика не последовало.
– Эй, ты, хвостатый, – с издевкой сказала она. – Если будешь так дрыхнуть, завтрак пропустишь.
Через пару мгновений Йойк уже сидел на подоконнике по стойке (по сидке – раз сидел) смирно и таращил сонные неморгающие глаза на одевающуюся Сьомирину. Существенные видовые различия не позволяли ему хоть чуточку заинтересоваться происходящим, и он обратил свой взор в окно.
Кот с ужасом смотрел на появившийся над краем карниза беличий нос. Нос медленно прошелся по азимуту, а торчащие в разные стороны жесткие усы шевелились, как пальцы коварного фокусника. Еще чуть-чуть, и он, кот, попадет в поле зрения этой отвратительной чуждой твари. В некогда храбром хищнике инстинкт самосохранения боролся с отвращением к этой серо-бурой мрази с холодным, полным смерти взглядом. В конце концов кот убрал когти из древесины карниза и со сдавленным криком полетел вниз на пустые металлические бочки из-под яблочного повидла.
Раздался страшный грохот, и по двору мелькнула пушистая молния. За ней вторая. Жуткие вопли разнеслись по двору. Охотник и жертва вели переговоры прямо на ходу. Снося по пути плетни, поленницы и курятники. Бардак разрастался и наконец накрыл весь город. Небольшой унылый Муцрюг впервые почувствовал себя настоящим мегаполисом. Хотя бы только и по уровню шума и преступности, но все же приятно.
Когда на улице перед трактиром остановился со страшным скрипом тормозов грузовик молочника, Йозефик сел на кровати и, рассеянно глядя в окно, пробормотал:
– Не пускай его сюда, он таракан…
– Боги, я даже представить не могу, что у тебя в голове творится и что за дьявольщина тебе снится, – удрученно сказала Сьомирина. – Но все равно доброе утро.
– Доброе утро, доброе утро. Кажется, мне кто-то говорил, что плохие сны редко снятся.
– Какие-то претензии? Предъяви тогда расписку, – фыркнула Сьомирина.
– Да я же шучу, – махнул рукой Йозефик и, завернувшись в одеяло, потопал к вешалке.
– Кстати, вчера я так не успела спросить: как тебе?
– Что? – не оборачиваясь и копошась под одеялом, без всякого энтузиазма спросил Йозефик.
– Мои обновки, конечно!
– Подожди секундочку. Я не могу быть объективным, пока сам не одет. Любая одежда на другом человеке кажется мне неприкрытым оскорблением. – Сейчас он был похож на высвобождающуюся из куколки бабочку. По поверхности одеяла проходили омерзительные спазмы. – Самый трудный момент… Опля!
Йозефик театрально отбросил одеяло и предстал перед Сьомириной в надетой наизнанку рубашке. Она подняла брови и покачала головой.
– Да что ты в этом вообще понимаешь. Это очень трудно, – обиделся Йозефик.
– Так как тебе?
Йозефик наконец обратил внимание на Сьомирину и сглотнул. На ней были плотные бежевые брюки, заправленные в высокие коричневой кожи сапоги на низком каблуке. Белая шелковая блузка широко распахивала высокий ворот, чтобы дать насладиться свободой шелковому же красному платку. Поверх блузки была надета длинная, до середины бедра, бледная как покойник кожаная куртка с поясом. На золотых волосах свободно лежала широкополая шляпа сочного гранатового цвета с отливающим зеленым лентой, за которую было заткнуто несколько узких длинных перьев. Йозефик заметил, что перья эти торчат в том же самом направлении, в котором еще вчера торчала тюремная солома.
– Шляпа, конечно, вырви глаз, – сказала Сьомирина. – Но это только чтобы ты слишком эпатажно не выглядел. Гангстер выгуливает на каникулах свой лучший единственный костюм. Нечего в глаза бросаться.
– Ты собралась на львов охотиться? – еще раз сглотнув, спросил Йозефик.
– Это практичная одежда. Если бы ее надел мужчина, ты бы и слова не сказал!
– Да я и так слова сказать не могу…
– Ты такой же, как…
Йозефик не дал ей договорить.
– Чудесно выглядишь, тебе идет. Но льва все-таки не хватает.
– Одолжу у тебя белку, – с ехидной улыбочкой ответила она. – Давай переодевайся по-человечески и спускайся. Я закажу Гуйому прощальный завтрак. – И она, постукивая каблуками, покинула комнату.
Из коридора донесся ее заискивающе-ласковый голос:
– Йойк, где же ты, мальчик? Где же Йойк?.. Где ты, собака, чтоб у тебя хвост облез?
После свалившейся на его костюм, несомненно, безосновательной критики Йозефик, прежде чем спуститься в зал, внимательно осмотрел себя в зеркале.
– И правда… Слишком кричаще для этих мест. Ну а чего же ты хотел, дорогой мой друг Йозефик? – спросил он у своего отражения. – Это ведь похоронный костюм как-никак.
– Но он мне нравится, – слегка изменив голос, отвечал он себе.
– А ей нет.
– Так ты теперь будешь подстраиваться под мнения каждой встречной?
– Кхм… Это. Там завтрак готов, и госпожа Сьомирина вас ожидает и даже просит поторопиться, – вмешался в монолог-диалог Йозефика невесть откуда взявшийся Гуйом. – Хороша, э? Не грех из-за нее и на разные голоса запеть. Э?
Сказать, что Йозефик почувствовал себя неловко, будет мало. Он готов был провалиться от стыда под землю, по пути прошибив перекрытия этажей и даже прохладный бетонный пол подвала. Уши его заалели, как маки.
– Господин Гуйом, я…
– Сам молодой был. Э. – «Э» в этот раз было таким ностальгическим! Гуйом шмыгнул носом и утер глаза своей волосатой, как обувная щетка, рукой.
– Вы бы побрились. Стоит того. Э?
– Э, – уверенно заявил Йозефик и направился в ванную.
– Я скажу, что вы скоро будете.
Так аккуратно Йозефик не брился ни разу в жизни. Он водил бритвой по щекам и подбородку так, будто она отравлена. А все ради того, чтобы не пришлось заклеивать порезы обрывками газет. Пока он держал себя за кончик носа и хирургическими движениями соскребал щетину, у него вдруг возникло то самое ощущение, которое уже приходило к нему, когда он шел по горящей крыше «Темной ночи». Неутолимая жажда настоящей жизни.
Йозефик вир Тонхлейн снова почувствовал Ветер и распушил свои паруса.
Внизу за тем же столом, что и вчера, сидела Сьомирина и уже приканчивала яичницу. На столе стояла также большая банка из-под персиков. В ней, как газ, занимая весь предоставленный объем, клубился Йойк. В крышке были проделаны отверстия, в которые грызун пытался протиснуть то свой нос, то пальцы. На этикетке поверх изображения румяных персиков изящным, невесомым почерком было написано: «Я провинился». Грызун и правда был крайне смущен.