Управляя грудой раскаленной рычащей стали, Йозефик нашел себя в совершенно новом качестве. Он почувствовал себя свободным. Только теперь он понял, что то, что он раньше принимал за свободу, было лишь неприкаянностью. Раньше он был лишней деталькой в конструкторе жизни. НО ТЕПЕРЬ!
Они неслись по пыльным витиеватым дорожкам верещатника, оставляя за собой клубы пыли и стекла. Влетали в повороты на полной скорости и радостно визжали, как дети, впервые познавшие прелести качелей или каруселей.
Солнце намекало, что вот оно уже клонится к закату и сейчас вообще закатится, а они все мчались и мчались среди удивленных холмов сквозь сиреневое море вереска. Йозефик пребывал в газолиново-адреналиновом трансе, а вот Сьомирине как пассажиру бездумная гонка, по правде сказать, наскучила. Она смотрела в окно на единственный более или менее неподвижный объект в полном агрессивного движения мире – небо.
И тут ее осенило.
– Тонхлейн, идиот! Ты куда едешь?
Йозефик лишь на мгновение оторвал остекленевшие глаза от дороги и очень удивился, увидев рядом Сьомирину.
– Солнце должно быть с другой стороны, ты едешь обратно.
– Не может этого быть, я все время ехал вперед! – огрызнулся он.
И тут он затормозил. Они стояли в распадке, усыпанном спорами бабкиной махорки, где в некоторых воронках еще плескался желтый дым.
– Еще как может, да? – зло и ехидно спросила Сьомирина и сама ядовито ответила: – Еще как может.
Йозефик смутился.
– Кажется, я увлекся.
– Еще как… – начала атаку Сьомирина.
– Но, с другой стороны, это было весело, и мы же не в Лупри вернулись!
Он засмеялся и вышел из машины. Ходил вокруг нее кругами, засунув руки в карманы и радостно насвистывая. Запах газолина, разогретой стали и резины щекотал ноздри и сердце. Вот уж действительно свободен. Хоть это и глупо.
Из-за холма послышалось недовольное порыкивание понукаемых моторов.
– Йозефик, приди в себя! – нервно крикнула Сьомирина. – Давай поскорее уберемся отсюда. Может, ты и не напрасно параноишь.
Счастливая улыбка сползла с виртонхлейновского лица. Он спешно сел в машину и повернул ключ в замке зажигания.
– Чих… Чих… Х-р-р-р-р… Пчих! – сказал двигатель и умолк.
– Я не понял!
– Газолин на нуле. Вир Тонхлейн, ты вообще на приборы хоть раз смотрел? – В голосе Сьомирины смешивалось раздражение и волнение беглого преступника.
– Чтобы врезаться в первый же столб? На дорогу смотреть надо! – огрызнулся Йозефик и еще раз попробовал завести машину.
«Клоперблох-Ажимо» остался нем как могила. И вполне возможно, вскоре бы он ей и стал для двух человеков разумных (вновь напоминаю, что это самоназвание этого вида) и одной Луприанской парковой белки. К счастью, у авто был достаточно торжественный и величественный вид для выполнения подобных функций.
– Вот влипли! – хором заявили человеки разумные.
Луприанская белка задумалась о перспективах своего дальнейшего пребывания в компании этих дылд. Мир вокруг так прекрасен и по большей части съедобен, а Йойк еще так молод.
– Что делать, что делать, что делать, что делать? – истерично запричитала одна из дылд, заламывая руки.
– Успокойся, Тонхлейн! – рявкнула другая дылда.
Вот ради этой дылды Йойк решил остаться. На принятое решение сильно повлияло ожидание Наказания от этой светлой дылды, которое, несомненно, последует за его предательством.
– Ты говорил, что эта прожорливая железяка работает на всем, что горит? У нас есть бружская клубничная бормотуха!
– Точно!
Они выскочили из машины в обнимку с бутылками бружского вина. Йозефик отбивал горлышки бутылок подхваченным с обочины булыжником, а Сьомирина опустошала их в бензобак. Оба щурились и морщили носы от невыносимого клубничного духа.
– Боги! А эти несчастные эту дрянь еще и пьют. Они вообще люди? – спросила Сьомирина, усаживаясь на свое место.
– Кто ж их знает. Они же прямо у Леса живут, – ответил Йозефик и тщательно высморкался. – Такое ощущение, что мне клубничным сверлом в мозги лезут. О боги… Дрянь-то какая! Куда вы смотрели?
– Все, успокойся. Не три – само пройдет. И давай уже заводи!!!
Ключ повернулся в замке зажигания. Двигатель засосал первые капли клубничного пойла. Вместо привычного урчания разной степени довольства раздались равномерные чихи. Машина чихала, как палата хронических сопливцев, но ехала ничем не хуже, чем на чистейшем газолине.
В лучах закатного солнца на край распадка выскочила черная машина, затем другая, третья. Угрюмые, низколобые и тяжеловесные – в общем, типичные детища фабрикаты «Облыг». Хрипя шестернями, выполз огромный лесовоз, чья порода затерялась под напором кустарного ремонта. Они стояли неподвижно, чтобы все желающие успели насладиться театральностью композиции.
Первая машина тронулась с места и быстро набрала скорость на склоне. Она двигалась чудовищно неизящно, но эффективно.
Йозефик впал в оцепенение наивного кролика, которому кажется, что со стаей волков можно договориться и потом вместе в старости со смехом вспоминать это забавное недоразумение. «Клоперблох-Ажимо» продолжал медленно ползти по дороге, несмотря на протесты Сьомирины и то, что Йойк уже принял бойцовскую стойку на заднем сиденье.
– Мы должны хотя бы спросить, что им от нас нужно. Может, ничего плохого они и не задумали. Вдруг я еще одно наследство получил. Или ты, – пытался сторговаться с Сьомириной Йозефик, но было ясно, что торгуется он в первую очередь с собой. Сьомирина поджала губы. По ее лицу пробегали отзвуки внутренней борьбы. Она тяжело выдохнула и вытащила револьвер из бардачка.
– Мы влипли, Йозефик. Как еще никто из нас не влипал.
Подъехавший слева «Облыг» рядом с «Клоперблох-Ажимо» смотрелся как угрюмый громила из кабака с сомнительной репутацией. Несмотря на несомненный мезальянс, они продолжали ехать бок о бок. За ними глотали пыль еще два автомобиля и лесовоз.
Наконец стекло железного уродца опустилось, и из него высунулся уродец мясной. Его лицо было сплошным ожогом. Оплавленная свеча желтой плоти с ужасающими розовыми пятнами. Никаких ресниц, бровей и волос. Только ожог и один злой, сверлящий глаз. Второй был похож на громадную подгнившую икринку.
– Чудесный вечерок для прогулки на авто, не так ли, господин вир Тонхлейн? – прохрипел-проклекотал огарок.
От его изуродованного голоса Йозефику стало не по себе. Это был голос выплюнутого загробным миром покойника.
– Да, погода чудесная, – сглотнув комок в горле, ответил Йозефик.
Ему показалось, что этот цепкий взгляд он уже где-то видел. Только удвоенный.
– Мы с вами знакомы?
– О, да, господин вир Тонхлейн. Вы приняли активное участие в становлении меня как личности. Также вы дали сильный толчок в развитии моей карьеры. Мы теперь коллеги не только, хе-хе, духовно, но и практически. Я теперь тоже работаю на земле. Чудеснейшие ощущения. Если бы еще не этот небольшой казус.
Огарок провел по лицу тыльной стороной изуродованной огнем и лишенной мизинца и указательного пальца ладони. Некоторые сухожилия, казалось, лежали поверх кожи. Сьомирина тихо пискнула и отвернулась.
– Молю о прощении. Где же мои манеры? – забулькал, что, должно быть, изображало у него смех, огарок. – Как я мог забыть поприветствовать вас, госпожа Похлада. Как замечательно, что мы все здесь встретились. Совершенно случайно, естественно. Ведь так принято говорить у нас, не так ли, господин вир Тонхлейн? Должен сказать, ваша подозрительная активность в последнее время беспокоит определенный круг лиц.
Сьомирина, услышав свое имя из безгубого рта, гадливо поежилась и резко бросила:
– Вечер чудесный и вправду. И мы бы хотели провести его друг с другом наедине, если вы нас извините.
Огарок откинулся на сиденье и зашелся диким, исступленным хохотом. Это была смесь свистков закипающего чайника и астматических хрипов. Он хохотал, пока не зашелся сильным кашлем. Он сплюнул на дорогу какую-то гнойную массу.
– У вас определенно есть чувство юмора, госпожа Похлада. Дело в том, что я не в силах извинить господина вир Тонхлейна. И вас тоже, раз уж вы путешествуете вместе.
– Кхм. Послушайте, уважаемый, я решительно не понимаю, чего вам от нас надо. – В Йозефике начала разгораться ярость. Ему крайне не понравилось, что Сьомирине угрожают.
– Забавная ситуация. Я вот тоже решительно не понимаю, зачем некоему вир Тонхлейну понадобилось пустить под откос целый поезд. Со всеми пассажирами. Вы помните «Темную ночь»? – Тут огарок перешел на хрипящий захлебывающийся крик. – Зачем, Тонхлейн?! Зачем!? Зачем ты это сделал, Тонхле-е-е-е-е-ейн?! Кха-кха-хр-тьфу!!! Зачем, Тонхле-е-е-е-е-е-йн?! Что тебе было нужно, Тонхле-е-е-е-ейн?!!!
Огарок снова закашлялся и сплюнул. Вдруг он высунул в окно курносый револьвер и рявкнул:
– Останавливай машину!
Йозефик не понимал, почему его обвиняют в крушении «Темной ночи». Он сам спасся с превеликим трудом. Зато он понял, с кем он имеет дело. Журналист-неудачник, склонный к истерикам и падениям в блюда с лососем со второго этажа ресторана, удостоенного четырех улыбок Каввоча, по имени Хампфри Талецки.
Молодой человек сразу успокоился. Он помнил о феноменально паршивом зрении Талецки. Даже сейчас тот направлял револьвер в вершину холма.
– Вот теперь я вас узнал, сударь, – с издевкой процедил молодой человек. – Дерьмово выглядишь, Хампфри.
Он вдавил педаль газа в пол. Раздалось три громких хлопка. С корявой сосенки вдалеке упала муха с огнестрельным ранением и две шишки.
– Тонхле-е-е-е-е-ейн! Ты не скроешься, нигде не скроешься, Тонхле-е-е-е-ейн!!!
Затихающий позади в клубах пыли вопль сопроводили еще четыре хлопка, но Йозефику было уже глубоко плевать. Он снова был свободен. В ушах снова свистел Ветер. И пусть из патрубков вместо струй пламени летело что-то напоминающее розовую сладкую вату – немного буффонады иногда идет на пользу.
– Он стрелял, ты заметил? Он стрелял, потому что ты повинен в крушении поезда и гибели пассажиров? – осведомилась Сьомирина.