– Перестань параноить, Йозефик, – неожиданно мягко сказала Сьомирина. Молодой человек готов был поклясться, что уловил в ее голосе виноватые нотки. По-видимому, слова простоватого рыбака оказали на нее благотворное действие. Неожиданно Йозефик почувствовал благодарность к Паскару, которая согрела его изнутри, как глоток горячего сладкого чая.
– Жаль из такой красоты вылезать, – смущенно сказал Паскар, – но коли приехали, так что же у порога мерзнуть? Или желаете еще денек на открытом воздухе провести?
По его открытому лицу расползлась лукавая улыбка.
– Нет уж, дорогой Паскар. Пристройте нас поскорее. Да так, чтобы было потеплее. Я за горячую ванну руку готова отдать.
– Боюсь, вдова Гренн продуктами плату не принимает.
Йозефик довольно хрюкнул. Шутка пришлась ему по вкусу.
– Ну что ж, выгружаемся, – сказал он и, поскрипывая задеревеневшей спиной, вылез из машины.
– Эх, жаль из такой красоты вылезать, – снова пожаловался рыбак, но все же вылез и огласил улицу плеском воды в сапогах.
Улица полнилась запахами всевозможных рыбных оттенков, от которых никуда было не деться в рыбацком поселке, и горящего угля. Еще пахло стылым соленым морем. Сьомирина съежилась, постаралась поглубже залезть в поднятый воротник и с надеждой посмотрела на бледно-зеленый дом, выгодно отличающийся от соседних всепроникающей заботой и аккуратностью. Краска, несмотря на свой паскудный цвет, нигде не шелушилась, крыльцо было чисто выметено, а перед домом цвели розы – единственные розы в Ацедьё. Таких глубоко-бордовых роз девушка еще не видела. Бархатистые бутоны источали благородство в чистом виде.
– Красивые, а запаха от них не дождешься, – заметив взгляд девушки, сказал Паскар. – Я, было дело, срезал несколько для… неважно. Срезал, а потом стыдно было.
Йозефик тем временем открыл багажник, чтобы достать чемодан. Там в гнезде из ободранной обивки сопел взъерошенный Йойк.
– Вот ты где. Выле-е-е-е-езай, – поднатужившись, Йозефик вытащил лохматую гирю из ее логова. – Учти, морда, котов здесь не трогай.
Белка смерила его усталым взглядом и вывернулась из рук. После серии внушающих опаску потягиваний зверь, беспардонно цепляясь за одежду, вскарабкался по Сьомирине и уселся у нее на плече. Девушку перекосило от тяжести.
Молодой человек вытащил чемодан из кожи не священных шаунских крокодилов и подивился тому, что тот нисколько не пострадал, несмотря на то, что крышка багажника была похожа на терку для моркови.
Паскар прохлюпал сапогами на крыльцо и постучал крохотным дверным молоточком в форме изморенного диетами и навязываемыми обществом представлениями о красоте дельфина. Через некоторое время дверь распахнулась, и туман улицы дернулся от мучительно уютного света. И дома пахло жареной рыбой и старой мебелью.
На крыльцо вышла высокая дама тактично умалчиваемого возраста, с суровым лицом, не лишенным, однако, некоторой привлекательности. Она была одета в строгое черное платье с длинными рукавами и высоким воротником. Чем-то она напомнила Йозефику надсмотрщиц из его интерната. Ей разве что длинной хлесткой линейки не хватало.
– Что тебе надо, Паскар? Опять за цветы извиняться пришел?
– Доброе утро, госпожа Гренн. Я тебе постояльцев привел. Жуть какие голодные и холодные.
– Вы, часом, не циркачи? Больно вид у вас придурковатый. Это я про вас по большей части, сударь.
Сьомирина прыснула, за что была испепелена и развеяна по всем сторонам света взглядом Йозефика.
– Зверюга ваша, часом, не медведь? Были у нас тут циркачи с медведем лет двадцать назад. Мы тут особо потехи над зверьем не жалуем, так что погнали их отсюда, а животину отпустили на вольные хлеба. Жаль только, медведь сдох. Не сразу, конечно. Лет через десять.
– У вас десять лет по деревне медведь гулял? – удивилась Сьомирина.
– Это не деревня, а гавань, – гордо поправил девушку Паскар.
– А кому он помешать мог? Знай себе рыбу лопал да на лисапеде катался. Вы зубы-то старухе не заговаривайте. В дом заходите. Думаете, больно мне надо, чтобы вы прямо на крыльце моем преставились? Что тогда люди скажут о бедной вдове? Еще сожгут за ведьмовство, мозги чешуйные. Девочку совсем заморозили! Скорее проходи, родная.
– Вот и пристроили вас. Побегу я, а то папаша небось уже весь извелся. Каждый раз так: сначала за борт бросает, а потом переживает – выплыву или нет. Тихого вам моря и всё такое.
Рыбак развернулся и пошлепал вниз по улице.
– До встречи, милый Паскар. Благодарю, что спас нас, – обернувшись на пороге, крикнула ему вслед Сьомирина.
– Проходи скорее, проходи, – подтолкнула ее хозяйка. – Нечего в дом сырость напускать. И не поощряй этого балбеса. Он и без этого вас в покое не оставит. Приезжих тут не много бывает, а новостей и того меньше. Этот младший Фыч наделен нездоровым любопытством ко всему, что к Ацедьё отношения не имеет, но при этом все его цели и мечты дальше нашей скромной гавани не ведут. Проще говоря, страсть как любит уши погреть.
Йозефик поторопился за вошедшей в дом Сьомириной. Он не знал, что его мучало больше: то, что она оказалась одна в чужом доме посреди самого мрачного рыбацкого поселка, какой он когда-либо видел, или то, что он остался один на холодной улице все того же поселка. Он взбежал по ступенькам и проскользнул в закрывающуюся дверь. Чемодан грохнул по косяку. Хозяйка и Сьомирина посмотрели на него со снисходительным укором. Йозефик смутился и стал тщательно вытирать ноги о коврик, чтобы хоть чем-то заняться.
Дом внутри выглядел на удивление богато. Стены покрывали темные деревянные панели с барельефами. Ничего связанного с морем на них не было, что странно. Но на второй этаж вела лестница, явно служившая в свои молодые годы на величественном фрегате. С потолка свисала ажурная кованая люстра, которая, однако, не горела. Ее работу выполняли вычурные бронзовые светильники с пузатыми абажурами, разбросанные тут и там. В доме было тепло и сухо.
– Оставьте пока чемодан здесь, юноша. Сперва я должна вас покормить, а то смотреть на вас страшно.
Хозяйка взмахнула рукой и пошла впереди. Они прошли через столовую с длинным столом, на котором одинокой корзинке с розами настойчиво до хамства пытались составить компанию два потемневших серебряных подсвечника. У стены между окон стоял древний сервант со слюдяными окошками, сквозь сепийную чешую которых подмигивали полированными боками соусницы, супницы, бокалы и помятая канистра. Йозефик так и вытаращился на нее. Хозяйка обернулась и увидела замешательство молодого человека.
– Это моего мужа. Не удивляйтесь. Он был крайне обилен и неприхотлив в выпивке последние годы. Как, впрочем, и все, кому довелось очутиться в этой гостеприимной гавани. Это его и сгубило, его и большинство местных уроженцев. Несмотря на то что Ацедьё живет морем, оно забирает куда меньше жизней, чем другие жидкости. Вы пьете, юноша?
– Никогда за собой не замечал, – потупился Йозефик и заалел ушами.
– Значит, даже не замечаете. Бедная девочка, зачем же ты с ним связалась? – Вдова трагично всплеснула руками. – Ведь это все пройдет! И стать его, – при этих словах Йозефик рефлекторно приосанился, – и костюм сносится. Будет свое лохматое брюхо над мешковатыми штанами в клетку носить и подтяжками по брюху этому хлопать. Все они такие, помяни мое слово, девочка. Хотя мне свезло. Господин Гренн до этого не дожил. Святой человек.
– Я попробую найти должный подход в воспитании, чтобы этого не случилось, госпожа Гренн, – серьезно сказала Сьомирина и, когда вдова, что-то обдумав, отвернулась и пошла дальше, показала Йозефику язык.
Они вошли на кухню и с восторгом ощутили жар, исходящий от старомодной чугунной плиты.
– Присаживайтесь. – Вдова указала на стол рядом с окном. На нем лежала белоснежная плотная скатерть и вдруг, как по волшебству, появились серебряные приборы, завернутые в такие же белоснежные салфетки.
– Нам, правда, неловко так навязываться, – замямлил Йозефик, опускаясь на манящий изгибами ротанговый стул.
– Еще один балбес. Сначала усади даму, – холодным тоном сказала вдова и строго зыркнула на молодого человека. Он, чувствуя себя до невозможности неуклюжим, подскочил и придвинул Сьомирине стул. Она сохранила невозмутимое выражение лица, но прямо-таки засветилась изнутри от удовольствия.
– Учитывая, как вы замерзли и оголодали, бедняжки, отложим разговоры на потом. Советую вам налегать на еду, – сказала вдова Гренн и выставила на стол фарфоровую супницу, две тарелки с нежно-кофейными узорами и корзинку с хлебом.
– Налетайте, а я, с вашего позволения, займусь вторым блюдом.
Она мягко удалилась, повязала режущий глаза своей белизной передник и занялась явно нечестивым колдовством у плиты – слишком уж ароматы были завлекательные. У Йозефика, который был убежден, что благодаря кулинарному гению работниц пищеблока интерната, проявлявшемуся в бутербродах с подгулявшей селедкой и похлебке из рыбных голов, в нем воспитался стойкий антагонизм к рыбным блюдам, потекли слюнки. Точнее, потекли дополнительные слюнки вдобавок к тем потокам, которые он еле успевал сглатывать из-за голодухи.
А что, если все это было изощренной ловушкой? Эта мысль с трудом пробилась в сознании Йозефика сквозь столпотворение гастрономических планов на ближайшие полчаса: «А что, если это ловушка, как тот пряничный домик рядом со школой для больных сахарным диабетом детей? Подумай об этом, Йозефик! Потом-то поздно будет, когда старая ведьма выкинет наши обглоданные косточки в свои розовые кусты. Ох, как поздно».
Его размышления, не сразу, конечно, прервало настойчивое покашливание Сьомирины. Когда он обратил на девушку внимание, она недвусмысленно указала взглядом на супницу. Йозефик спохватился и открыл крышку. Над густым варевом вознесся чудесный аромат. Йозефик дрожащими, еще не отогревшимися руками начал орудовать черпаком. На некоторое время весь мир перестал для них существовать. Поедание наваристого, чуть острого супа из всего, что есть в море съедобного и не слишком отвратительного на вид, полностью поглотило их. Они лихо работали ложками и не забывали уминать свежайший хлеб. Иногда они переглядывались с глупыми улыбками, преисполненные истинного счастья. Йозефик наполнял тарелки еще три раза, пока супница не опустела. Молодые люди собрали остатки с тарелок корочками хлеба, при этом опасливо поглядывая в сторону хозяйки. Отчего-то они думали, что подобное нарушение этикета может ее оскорбить. Она, естественно, заметила их кощунственные действия, но, вопреки их ожиданиям, просияла.