– Назад, будь вы прокляты! Ей нужен воздух. Назад, я сказал, иначе я вас всех разорву на куски!
Он высвободил меня из ремней и подхватил, прежде чем я сползла на землю. Я кивнула в сторону жгута у себя на руке.
– Слишком туго, – пробормотала я. – Больно.
– Лучше так, чем потерять много крови, – ответил он. Он поднял меня на руки, ласково, будто нес младенца, и встал. Он протолкнулся к выходу из шатра, пинаясь и ругаясь, а потом быстро донес меня до нашего фургона. Там он перевернул все вверх дном в поисках иголки, ниток и других необходимых ему вещей.
– Необязательно устраивать такой беспорядок, – сонно заметила я. – Мне же придется потом за вами убирать.
– Заткнись, – прорычал он. – Я не могу найти иголки. Почему, черт возьми, я не могу найти иголки?!
– Они у вас в руках, – с готовностью ответила я.
В этот момент колокольчики на двери зазвенели, и Леопольд просунул голову в фургон.
– Я пришел помочь. Саломея несет горячую воду, а Тилли кипятит чай. Я попросил сделать его очень сладким и добавить бренди. Чем я могу помочь?
Мистер Стокер продел нитку в иголку, и я заметила, как сильно он сжал губы.
– Может быть, вы зашьете рану? – с надеждой спросила я Леопольда. – Кажется, мистер Стокер немного расстроен.
– Я сам зашью, – не согласился мистер Стокер. – Лежи смирно.
Я снова потеряла сознание, провалившись в черноту, но боль не давала мне полностью отключиться. Я открыла глаза и увидела его с иглой в руке; испугавшись, я попыталась вырваться, и тогда он попросил Леопольда держать меня, пока он работает. К тому моменту я уже начала бредить, и мне запомнились лишь обрывки этой ночи: ужасная головная боль, поднимавшаяся все выше температура и мистер Стокер, насильно разжимающий мне зубы и вливающий в рот противное, но знакомое лекарство.
Но были и приятные воспоминания: холодный компресс на лбу и успокаивающее бормотание, когда я стонала и металась по постели. В какой-то момент мне показалось, что я на борту корабля, корабль плывет в открытом море, берега не видно, и мы качаемся на черных, страшных волнах моей боли, от которой никак не спастись. Я хотела в них утонуть, прыгнуть за борт и погрузиться на дно, но каждый раз, когда я делала шаг навстречу бушующим волнам, что-то звало меня обратно: ощущение, что у меня остались какие-то незаконченные дела. В конце концов я уснула, и море тоже наконец успокоилось.
Когда я пробудилась, голова все еще болела, но гораздо слабее, была лишь тянущая боль, а не острый нож в висках. Я пошевелилась и удивилась, почему моя рука онемела и болит, но потом увидела, что она забинтована, чисто и аккуратно, будто профессиональной медсестрой, и на меня волной накатили воспоминания о том, что случилось. В фургоне стоял полумрак, и я с облегчением выдохнула. Значит, припадок был коротким.
– Ты была без сознания два дня, – сообщил мне мистер Стокер. Я взглянула на маленькое кресло, на котором он примостился. Его глаза ввалились от усталости, вокруг них залегли серые тени.
– Ужасно выглядите, – заметила я.
– Ну, я все-таки выгляжу лучше, чем ты. Сможешь съесть супа? Там есть немного, на плите, а тебе нужно чем-то подкрепиться.
Я кивнула, он сразу засуетился и уже через минуту подошел ко мне с помятой оловянной кружкой и ложкой. Из кружки поднимался ароматный пар, и мой живот одобрительно заурчал.
– Это хороший знак.
Нежно, как мать-гусыня, он кормил меня с ложечки супом, пока кружка не опустела.
– Еще? – с надеждой спросила я.
– Пока хватит. Пусть эта порция уляжется, и, если она не попросится обратно, через час я дам тебе еще.
Я повернула голову к подоконнику и увидела, что моя банка пуста.
– А где мои бабочки? Vanessa и Gonepteryx? – спросила я.
– Я их отпустил. Они совсем поникли, и мне стало их жалко. Полежи спокойно.
Он потрогал мне лоб, а затем взял за руку. Пальцами измерив мне пульс на запястье, он откинулся назад с выражением удовлетворенности на лице.
– И давно у тебя малярия? – спросил он тоном светской беседы. Он, очевидно, был очень доволен тем, что поставил диагноз, и за это действительно заслуживал правды.
– Три года. А давно вы стали врачом? – Мне тоже хотелось немного правды.
Он улыбнулся мне очень приятной улыбкой, которая так ему шла, несмотря на усталость.
– Немного больше, чем три года назад. И, строго говоря, я не врач, я хирург. Как ты это поняла?
Я указала на его правую руку.
– Ваши татуировки. Змея, обвивающая посох Асклепия. Ни один человек, далекий от медицины, не стал бы мучиться ради такого изображения. А если прибавить сюда якорь на другой руке и китайского дракона на спине, я бы сказала, что когда-то вы были еще и моряком.
– Помощником хирурга на корабле военно-морского флота «Луна». В основном мы ходили в тропических морях, но я бывал почти во всех уголках света.
– Так вот почему вы распознали симптомы малярии.
– Я заметил пузырек с настойкой Варбурга, когда ты искала для меня масло календулы. Ну и горькая же штука. Чаще всего используется при тропических лихорадках, а самая распространенная тропическая лихорадка – малярия. Я пытался распознать в тебе ее симптомы с тех пор, как увидел этот пузырек.
– Ну, она не возвращалась почти целый год. Я очень надеялась, что распрощалась с ней. Настойку хранила просто на всякий случай.
– Жаль, что ты не приняла других мер предосторожности, – многозначительно заметил он.
– Не сказала вам, – догадалась я. – Все очень просто: не хотела, чтобы вы из-за меня волновались. Я хотела общения на равных.
– А тебе никогда не приходило в голову, что можно начать общаться на равных со мной? Вероника, как ты можешь ожидать откровенности, если сама не откровенна?
Я закрыла рот, пораженная правдивостью его слов, а затем кивнула.
– Прямо в цель, мистер Стокер. Хорошо, будем теперь обмениваться откровениями, честная сделка.
– Отлично. Что ты хочешь знать?
– Почему вы скрываете свое настоящее имя? – спросила я.
Он замер, лицо сделалось непроницаемым, похожим на мрамор под резцом скульптора и таким же бледным. Он долго молчал, потом глубоко вздохнул, и мне показалось, будто он сдался.
– Как ты узнала?
– Инициалы на ящиках Уорда в вашей мастерской. Не так много на свете ученых-натуралистов с инициалами Р. Т.-В. Пожалуй, только Ревелсток Темплтон-Вейн. Эти ящики привезены из экспедиции, правда?
– Если ты знаешь мое имя, то знаешь и ответ на этот вопрос.
Его голос был сдавленным и холодным. Наш обмен откровениями явно пошел не так, как он себе это представлял, но я подумала, что надо еще немного попытать счастья.
– Экспедиции Темплтон-Вейна в Амазонию: 1882 и 1883 годы. С целью каталогизации дикой природы в дождевых лесах Амазонии, – процитировала я по памяти.
– Как это солидно звучит в твоем представлении! – с издевкой заметил он. – Так писали газеты и научные журналы. На самом деле мы выслеживали ягуаров. Сама видишь, одного я нашел, – добавил он, указав на шрам, пересекавший его лицо.
Я попыталась зайти с другой стороны.
– Почему вы больше не пользуетесь именем Темплтон-Вейн?
Его улыбка больше напоминала оскал.
– Если ты знаешь, кто такой Темплтон-Вейн, ты, без сомнения, знаешь и ответ на этот вопрос.
Я разгладила простыни, прогоняя нахлынувшие воспоминания.
– В то время я сама была в экспедиции, на Яве. Думаю, вам понятно, почему до меня не в полной мере доходили новости из других частей света.
Он в изумлении приподнял брови.
– Ява? Боже мой. Ты там была? Во время извержения Кракатау[13]?
– Да. Мне хватило ума уехать подальше оттуда, на Суматру, но, как оказалось, это было недостаточно далеко. Мне пришлось… непросто.
– Могу себе представить.
– Нет, – логично заметила я, – не можете. Никто не может. Я бы точно не смогла. Такой ужас невозможно вообразить даже самым впечатлительным из нас. Любопытно, что именно тогда я поняла истинность слов Аристотеля: «В природе всегда есть что-то поразительное» – если правильно истолковать слово «поразительное»: как нечто, что поражает и пугает. Я никогда не казалась себе такой маленькой, а мир не представляла таким огромным и поразительным, как в те часы, когда под моими ногами разверзалась земля.
Я на минуту прервала свой рассказ, а потом завершила его с бодростью, которую не испытывала, просто не могла испытывать при воспоминании о том времени.
– Новости из дома поступали плохо. Я увидела английскую газету только месяцы спустя. Я только слышала, что ваша экспедиция была неуспешной и вы на некоторое время пропали в джунглях.
– Это все, что ты слышала? – спросил он, и в его глазах промелькнул живой интерес.
– Говорю вам, я знала ваше имя и слышала о том, что вы организовали экспедицию на Амазонку, которая обернулась провалом. Но помимо этого я ничего не знаю.
– Да, это объясняет, почему ты осталась со мной, даже когда узнала, кто я такой. Любой другой сбежал бы так быстро, будто за ним гонится дюжина чертей.
Я недоверчиво улыбнулась.
– Да неужели? Что же такое ужасное в вас может быть?
– В действительности, – сказал он, не улыбнувшись в ответ, – все совершенно ужасно. Я погубил свой брак, свою честь и чуть не лишился этого чертова глаза. Газеты называли меня мерзавцем, негодяем и чудовищем и напечатали не меньше сотни историй о том, какое зло я совершил.
Я пожала плечами.
– Ну вы же знаете, что пишут в газетах. Они всегда ошибаются.
Его глаза показались мне темными и бездонными, как полуночное море.
– Да, ошибаются. В данном случае они не рассказали и половины.
Глава пятнадцатая
После этого патетического заявления я с минуту молчала, а затем покачала головой.
– Не могу в это поверить. Хотелось бы услышать правду из ваших уст.
Он заговорил медленно, и казалось, будто его слова – это льдины.