– Небольшая коллекция, – сообщил он.
Он еще что-то говорил, но я его уже не слушала. Я увидела ее краем глаза, манящую, сверкающую где– то на своем месте. Я сделала несколько шагов на ватных ногах, совершенно не обращая внимания на хозяина дома. Должно быть, они со Стокером завязали какой-то разговор, потому что я слышала их голоса, то громкие, то тихие, но я ничего вокруг себя не видела, кроме нее.
Я остановилась всего в дюйме от стекла и протянула руку. Послышался тихий стон, и я осознала, что он вырвался у меня.
– Мисс Спидвелл, с вами все в порядке?
– Trogonoptera brookiana, – благоговейно произнесла я, – «птицекрыл Брука».
Его светлость подошел ко мне.
– А, да. Милая, правда?
Она была потрясающей: семь дюймов в размахе крыльев, переливающихся на свету. Крылья чернее ночи, а по краям изумрудно – зеленые полоски такой красоты, что даже у королевы не имелось столь прекрасного драгоценного камня. Аккуратная красная головка завершала картину, из нее вверх торчали два черных усика, будто специально изящно закрученных на концах. Зеленые полоски заканчивались точками, как перья у птиц, по яркому цвету шли изящные черные капилляры, будто кто-то нарисовал их там чернилами и тончайшей кистью. Именно за этой удивительной бабочкой меня занесло на Суматру, несмотря на беспокойство вулкана Кракатау. Такое маленькое и хрупкое создание изменило всю мою жизнь, подумала я.
Я с благоговением смотрела на эту увековеченную красоту, а его светлость продолжал:
– Представляете, с Суматры. Альфред Рассел Уоллес.
– Да, он открыл ее и дал ей название в 1855 году, – сказала я.
– Да, кажется, мой отец приобрел ее у него в 1860-м или около того.
Я медленно повернулась и посмотрела на него.
– Вы говорите, именно этот экземпляр…
– Прибыл с Суматры с Уоллесом, да. Уоллес привез несколько штук домой, и одну из них купил мой отец. Серьезный мужчина, правда?
Он говорил вежливо и беззаботно, но, посмотрев на Стокера, я увидела: он-то осознает всю значимость этого экземпляра. Граф Розморран был добрым человеком и, вероятно, увлекающимся ученым, но он ни в малейшей степени не понимал редкости своих коллекций. Я вновь повернулась к бабочке и даже вздрогнула, когда заметила, что она одна из сотен пришпиленных образцов. Их монтировали при помощи континентальных булавок; я тоже предпочитаю пользоваться именно такими, потому что длинная булавка позволяет снабдить образец более подробной подписью. Впрочем, экземпляр, который привлек мое внимание на этот раз, был печально безымянен.
– Lycaena dispar, – сказала я немного сдавленным голосом, – «червонец непарный». Эти бабочки вымерли около тридцати лет назад.
– Да что вы говорите? – удивился его светлость. – Боюсь, многие ярлыки отвалились, а я не большой в этом специалист. А вам нравятся бабочки, не правда ли, мисс Спидвелл?
Стокер заметил, как я застыла, не зная, что ответить, и пожалел меня.
– Мисс Спидвелл – профессиональный лепидоптеролог, – напомнил он графу.
Его светлость слегка приподнял брови.
– А, да, теперь я припоминаю, что вы уже что-то об этом говорили. А что, это очень интересно: леди– ученый. – В его голосе слышалось искреннее изумление. – Никогда не знаешь, что еще может прийти людям в голову.
– Дамы, интересующиеся наукой, существовали еще со времен Мэри Шелли[21], – послышался у нас за спиной немного строгий голос. Мы все обернулись и увидели леди Корделию; по ее лицу невозможно было понять, что она думает. И только резковатый тон выдавал некоторое раздражение, но оно смягчалось искренней любовью к брату, ясно читавшейся во взгляде.
– Я вижу, ты обнаружил моих гостей, Амброуз.
– Твоих гостей? Но они мне ничего не сказали. Мисс Спидвелл сообщила, что они здесь проездом.
– Мисс Спидвелл, без сомнения, решила оградить меня от возможных неприятностей, ведь я предоставила убежище человеку, который скрывается от правосудия, – сказала она с прежней теплотой в голосе. – Но на самом деле они со Стокером здесь по моему приглашению.
– А теперь и по моему, – добавил ее брат. – Знаешь, Корделия, мисс Спидвелл неплохо разбирается в бабочках. Это может нам очень пригодиться. Мы целую вечность говорим о том, что кто-то должен составить каталог этих красавиц, – сказал он, кивнув на коллекцию бабочек.
Леди Корделия наклонила голову.
– Было бы действительно очень мило со стороны мисс Спидвелл проконсультировать нас по этому вопросу, но, боюсь, Амброуз, сейчас ее волнуют более насущные проблемы. Понимаешь, Стокера…
– Разыскивает полиция, считая, что он может помочь им в расследовании, – с негодованием закончил он. – Я знаю. Проклятые нахалы, простите за грубость, мисс Спидвелл.
– Ну что вы. Я совершенно согласна. Действительно нахалы. Но полиция будет разыскивать его до тех пор, пока не найдет. Они убеждены в том, что он замешан в убийстве барона.
– Вы нашли что-нибудь у него в доме? – спросила леди Корделия.
Я открыла было рот, но не успела сказать и слова, как Стокер меня опередил.
– Ничего существенного, – коротко сказал он.
Она расстроенно прищелкнула языком.
– Как жаль… я очень надеялась, что вы там обнаружите что-то, что укажет на настоящего преступника или, по крайней мере, поможет понять мотив убийства.
Стокер ничего на это не ответил, а его светлость, если и удивился тому, что мы были в доме убитого, не стал ничего спрашивать.
– Ну что ж, – энергично сказала леди Корделия, – раз секрет вашего пребывания здесь раскрыт, можете теперь перенести свои вещи в гостевые комнаты в главном особняке. Там много свободного места.
Стокер протестующе поднял руку.
– Это очень мило с вашей стороны, миледи, но нам с мисс Спидвелл будет спокойнее оставаться здесь.
– Конечно, конечно, – благосклонно уступила она.
– Если позволит его светлость, – быстро вставила я.
Граф кивнул; его явно совершенно не интересовали все эти приземленные материи. Подробно обсудив со Стокером своего огромного слона, он откланялся и вернулся к себе в кабинет, а леди Корделия занялась домашними делами. Я повернулась к Стокеру:
– Почему ты так поступил?
– Что?
– Почему ты солгал леди Корделии о том, что мы нашли у барона в кабинете?
Он нахмурился.
– Пока об этом рано говорить. Мы сами еще не поняли, что к чему. Все, что мы пока обнаружили, – что ты дочь актрисы…
– Незаконнорожденная, – добавила я.
– Я как джентльмен не стал на это указывать, но да, к тому же незаконная. Мы знаем также, что барон каким-то образом играл роль посредника в этом союзе. Кроме того, нам известно, что твоя мать по какой-то причине умерла. Может быть, погибла от руки твоего отца, а может быть, и нет. Но после ее смерти ты осталась на попечении сестер Харботтл, которые были так напуганы, что поменяли тебе имя и постоянно переезжали с места на место.
Он в задумчивости потер лоб.
– А не думаешь ли ты, что они могли убить твою мать, чтобы оставить тебя себе?
Я прищурилась, придав лицу самое суровое выражение.
– Не будь дураком. Эти милые старые женщины… Да как ты мог подумать?! И вообще, я не верю, что знание барона о моем рождении могло стать мотивом для убийства. Ведь это все древняя история: все произошло четверть века назад.
– А убийство Макса – только что, – заметил он.
– Да, конечно. Но думать, что это грязное дело как-то связано с моим рождением, можно только с ужасной натяжкой. Ведь ты и сам это видишь.
– А как же твой дядя?
– А что мой дядя? – спросила я.
– Тебе не кажется хоть немного странным такое совпадение, что он выходит на сцену именно сейчас, когда Макс убит? Твое рождение должно быть как-то связано со смертью Макса.
– Должно? Какая опасная гипотеза, – сказала я. – Этому может быть с дюжину других, не менее правдоподобных объяснений.
Он повернулся и уставился на меня хитрым взглядом.
– А хочешь, мы об этом поспорим?
– Поспорим?
– Спорим, что существует связь между твоим рождением и смертью Макса, а еще я готов поспорить, что и твой дядя как-то в этом замешан.
– Отлично, – сказала я и протянула руку. – На гинею.
– Гинею?! Сжалься, я бедный человек, – вскричал он, постучав себя по карману.
– На гинею, – повторила я.
Он пожал мою руку с притворной любезностью.
– Хорошо, гинея. И когда выиграю, я хочу получить милую блестящую новенькую монету. Старую и тусклую не возьму.
– Стокер, они совершенно равноценны.
– Меня не интересует ее цена. Я повешу ее на цепочку от часов и буду с гордостью носить.
– С тобой даже у самого смиренного святого лопнет терпение, – сказала я ему. – Но ты – моя единственная надежда распутать этот странный клубок. Как думаешь, куда нам теперь нужно отправиться?
Он почесал в затылке.
– В кондитерскую.
– Чтобы что-то выяснить о том тминном зернышке, которое мы нашли у барона? Но ведь в кондитерской не продается тмин.
– Нет, в кондитерскую, потому что у меня закончились мятные леденцы, – сказал он, выворачивая карманы.
– Поздравляю. Не думала, что ты можешь удивить меня еще сильнее, Стокер, но ты продолжаешь поражать меня своими способностями в поглощении сладкого. Удивительно, что у тебя во рту есть хотя бы парочка зубов.
Он показал мне свои крепкие белые зубы и громко постучал ими друг о друга
– Молитвами святой Аполлонии.
Я взяла его под руку, осторожно, стараясь не потревожить своей раны.
– Ну что ж, идем. Леденцы так леденцы, но, когда мы их купим, будем держать военный совет и решим, что делать дальше.
Глава двадцать вторая
Стокер оказался большим знатоком сладостей. Помимо мятных леденцов он выбрал себе также круглые конфеты «бычий глаз», кислые карамельки и брусок мятной пастилы. Когда он распихивал их по карманам, у него было лицо самого счастливого человека в мире.