– Стреляйте в ноги, главное – обездвижить! – продолжал командовать Карибский, поводя стволом по сторонам. – Фонарики не включать, они атакуют на свет!
Неожиданным ответом ему прозвучал смех.
Крапивин чуть не вприпрыжку бросился к тени, и никто не успел его перехватить.
– Стой, дурак! – крикнул майор, с замиранием понимая, что грозный маузер, что таскал с собой консультант, так и не покинул кобуры.
Карибский зажмурился. Он знал, что сейчас будет. Бросок обманчиво нелепых, но стремительных тел и… конец. Можно было не надеяться на отсечный огонь, только не в такой темноте!
Открыв глаза, майор увидел, как Крапивин ухватил фага за руки и поднял их вверх, крича со смехом нечто вроде:
– Мутантик сдаётся! Не стреляйте, дяденьки военные!
На поверку фагом оказались чьи-то ватник и шапка, накинутые на бетонный столб. Видимо, здесь планировали установить фонарь, но так и не установили, оставив бетонное основание и непритязательную рабочую одёжку.
– Вот ты дал, майор! – встретил подходящих товарищей Крапивин. – Родимчик с тобой заработаешь вместо премии! Да!
Судя по едва заметно дрожавшему голосу, он нешутейно перетрухнул, а теперь сбрасывал стресс, непрестанно балагуря. Даже перешёл на «ты» при подчинённых. Что, с учётом ситуации, можно было простить.
– Да-а-а, Карибский! Сразу видно: эксперт! – сказала Вяземская, остановившись возле столба, где немедля занялась освидетельствованием телогрейки. – Чуть не рехнулась от страха!
– Что-то вы, товарищ капитан, того, несправедливо! – заступился за начальника Победов. – Вы ж первая нас остановили, вот у товарища майора мозги сработали в привычную сторону! А у всех нервы!
– Лучше перебдеть, чем недобдеть, – резюмировал второй спецназовец. – А ну если натуральный фаг? Что тогда? Половину сейчас доедали бы, а вторая палила на всю железку во всё, что шевелится!
– Фагу сюда нипочём не забраться, – убеждённо молвил Крапивин. – На минах бы все полегли, ещё в предполье. Без вариантов.
– Свернули дебаты! Особенно вы, Андрей Максимович. Идите сюда, – Карибский во время бурного обсуждения собственного конфуза отошёл в сторону и теперь вглядывался в глину под ногами. – Есть у кого-нибудь фонарик?
Сразу три луча зашарили по земле.
– Смотрите, – майор указал пальцем. – Отсюда и направо.
Комья глины у ботинок аналитика были смяты и раздроблены в пыль. В правую сторону тянулись две еле заметные борозды, исчезавшие возле груды песка.
– Глазастый вы, Тор Игоревич, – похвалил Крапивин, вспомнив о субординации. – Следы волочения, или я никогда не видел следов волочения. Кто-то упал вот сюда, а потом его оттащили вот туда, к песку.
– Кто работал на стройплощадке? – мрачно поинтересовался майор, который присел на корточки и ковырял пальцем почву. – Капитан Трифонов и старший лейтенант Антонов? Сыскари, ничего не скажешь!
– Дык! Площадка-то какого размера! А их всего двое! – защитил коллег Крапивин. – Это же квадрат 15–17, если я не ошибаюсь? А они закончили на 15–15! Завтра добрались бы и сюда!
– Что это, Тор Игоревич? – спросила Вяземская, внимательно глядя на руки майора, растиравшие очередной комок глины.
– Это кровь, солнце моё. Очень много крови. Победов! Проводите капитана Вяземскую в казармы, и немедленно Трифонова с Антоновым сюда. Немедленно!
И строптивая техничка без возражений пошла за спецназовцем, даже не отреагировав на «солнце моё» обязательной в любом другом случае ядовитой репликой.
Да, это была кровь.
Кровь, впитавшаяся в глину. Кровь, которую никогда не нашли бы, пролейся она на песок пятью шагами в стороне.
Работали на месте до часу ночи. А потом ещё час пыхтела походная лаборатория, исследуя образцы почвы. Кровь пролилась из вен прапорщика Северина, замкомвзвода старлея Свиридова. Анализ ДНК дал полное совпадение. Время предположительной смерти – между 20:00 двадцать первого и 00:03 двадцать второго мая.
Площадка возможного места убийства оказалась куда менее результативной.
Сохранилось несколько нечётких следов в глине, ведших к месту падения. Тремя метрами севернее капитан Трифонов нашёл пуговицу от ворота гимнастёрки. Всё, больше никаких данных.
Вяземская с коллегами прошерстили записи ближайших камер, но, увы, склад строительных припасов под открытым небом ни одна станция не отслеживала.
Экстренное совещание закончилось к четырём утра категорическим приказом Карибского, который потребовал отходить ко сну. В самом деле, что толку от того, что семь человек не сумеют перехватить хотя бы полутора часов отдыха? Утро сулило каторжную работу, а спорить о том, умер прапорщик или был ранен, можно было до бесконечности. Пустой спор без конкретной пользы делу.
Крапивин настаивал, что такая кровопотеря однозначно говорит о смерти. Судмедэксперт Канареев возражал, что аналогичное пятно могли дать с равной вероятностью и пол-литра крови, и два с половиной, а точнее никто не скажет, так как за почти четверо суток жидкость сильно смешалась с глиной. Вяземская из своего технического угла логично заметила, что неважно, сколько крови, главное – откуда она вытекла, чего установить не представляется возможным. С тем, что оттащить прапорщика могли боевые товарищи с целью оказания первой помощи, соглашался даже Крапивин. Так что следы падения и волочения сами по себе мало о чём говорили.
Ну а пуговица вообще не говорила, будучи немым свидетелем ничего и всего. На ней имелся отпечаток пальца, но до того смазанный, что установить принадлежность не вышло.
На пуговице-то Карибский и споткнулся.
Кровь, следы на глине – первая серьёзная находка за всё расследование. То есть надо копать дальше, но сил не было. По крайней мере, сегодня.
Его клонило в сон, перед глазами двоилось, всё тело ныло, как дошкольник, не желающий отправляться в детский сад. Сказывался перелёт из Испании, смена климата и часовых поясов, а также то, что пообвыкнуть и отдохнуть майору не позволили. Да и возраст вовсе не мальчишеский. Казалось бы, всего тридцать три года, но ведь и не восемнадцать!
Словом, Карибский разогнал всех по койкам и сам отправился спать, добравшись до кровати в командно-штабной машине, которая казалась генеральной репетицией рая. Сознание покинуло майора в двадцати сантиметрах от подушки. Он уснул, и последней мыслью, пронёсшейся через расколотый калейдоскопом цветных осколков мозг, была фраза: «Разбудят раньше времени – застрелю».
Ему снился тяжёлый невнятный кошмар из фрагментов и обрывков собственных воспоминаний и чего-то ещё, пришедшего извне, но страшного, страшного, страшного! Майор мучился, задыхался, ему казалось, что он вновь на иссушающей испанской жаре, что нечем дышать, что горло растрескалось от жажды, и он готов продать душу за глоток воды и хотя бы десять минут в прохладе.
Голос подполковника Ройзмана, отчаянно картавя, вещал: «Вы таки сошли с ума, майор, здесь купаться нельзя, это не море, а какой-то суп из аномалий и мутантов, щоб я был так сказочно здоров». Но у начальника этапно-заградительной комендатуры Картахена-3 было лицо его жены, и губы её двигались в противном несоответствии произносимым словам.
Потом он бежал без направления и цели, ноги вздымали песок, но пейзаж вокруг удручающе не менялся, будто он не двигается с места. Прибой шумел в стороне, но вместо упоительного шелеста волн слышались слова ЭВМ «Сетунь», которая занудно рассуждала о диалектике.
И раз за разом вонзался в измученный мозг майора какой-то пронзительный звон, или вой, или нечто иное, не дающее отдохнуть своими навязчивыми мерзкими звуками.
Не вдруг понял он, что вой ему не снится.
На улице надрывалась сирена.
Карибский мгновенно вскочил, холодный вал адреналина вышиб сон прочь. Ноги в ботинки, портупею на пояс, ТТ из-под подушки в кобуру! Взгляд на хронометр: 04:59. Спал меньше часа!
Рывком из кабинета, и в дверях он лоб в лоб столкнулся с дежурным.
– Что?! – хрипло рыкнул майор.
– Беда, Тор Игоревич! Двое часовых убиты!
– Где?!
– На патруле территории, прямо под эстакадой с северной стороны.
– Журавлёв?
– Поднял роту в ружьё, приказал срочно будить вас.
– Блин, – коротко бросил Карибский.
Это было подлинное, чистой воды ЧП.
И никаких сомнений в судьбе часовых.
Кровь покрывала облицовку эстакады, словно её разливали из брандспойта. На земле валялись каска и автомат Коробова, причём последний был искорёжен до неузнаваемости. Тел не было.
– Испарились они или как?! – ревел Журавлёв, потрясая кулаками пудового масштаба. – И что, ни звука? Здесь же бойня! Па-а-ачему часовые на постах не почесались!?
– Никак нет, то есть ни звука, – мямлил дежурный по роте комвзвода лейтенант Пуришкевич. – До постов далеко, нет прямой видимости, товарищ капитан.
– Вижу, что нет! Не слепой! Камеры? Оператора ТСО мне! – Журавлёв остывал, но медленно, как кирпич, извлечённый из печи после обжига.
Взгляд его был злым, а глаза походили более всего на два прицела.
– Мёртвая зона, – развёл руками оператор. – Станция на вершине эстакады, сюда ей не заглянуть, ну никак. Вертолёт с камерами прошёл за семь минут до ЧП, оба шли по маршруту, я сам видел.
– Мёртвая зона… толку с ваших примочек, – процедил капитан и встретился глазами с майором, как раз подошедшим к месту происшествия. – Ну что, товарищ начальник опергруппы! У нас потери. Я требую введения режима готовности ноль! У меня минус два бойца, новых потерь я не потерплю! Да ещё тела пропали, чёрт дери!
– Успокойтесь, капитан, – сказал Карибский и холодно взглянул на Журавлёва. – Сочувствую, но от потерь мы не застрахованы.
– Засунь своё сочувствие… – зашипел спецназовец.
– А ну смир-р-рна! Вот так! Отставить раскисать! Что за истерика?! – прорычал Карибский на грани шёпота, чтобы не слышали бойцы. – Вы же боевой офицер, в самом деле.
Эту фразу он произнёс спокойно, без нажима, видя, что капитан охолонул и адекватно воспринимает действительность.