Когда усадьба Нагабори осталась позади, отрядный командир Ямакава Камэтаро, переходя от носилок к носилкам, почтительно приветствовал всех сидящих в них воинов. Потом он вернулся к носилкам Миноуры и сказал:
— Вам, вероятно, тесновато и неудобно? Путь предстоит не ближний, а тут так мрачно со спущенной шторой. Может быть, прикажете приподнять?
— Вы очень любезны, — ответил Миноура. — Окажите милость, если нетрудно. — Во всех носилках подняли шторы.
213
Через некоторое время Ямакава вновь подошел поочередно ко всем носилкам.
— Мы приготовили чай и сладости, прикажете подавать?
С этими двадцатью персонами обращались самым почтительным образом.
На Сумиёсисинкэйтё, где прежде располагались казармы шестого и восьмого отрядов, стеною стоял народ, пришедший попрощаться и выразить свою скорбь.
Когда процессия вступила в Сакаи, тоже пришлось пробираться сквозь плотную толпу. То там, то здесь слышались рыдания. Некоторые старались подойти к самым носилкам, но охранники не пускали. Среди собравшихся здесь было множество воинов из обоих кланов.
Для совершения харакири был предназначен храм Мёкокудзи. Ворота Саммон затянули полотнищем с гербами хризантемы, внутреннюю территорию декорировали полотнами с гербами Хосокавы и Асано. Площадку для харакири оградили кулисами с гербами дома Яманоути. Под навесом сложили свежие соломенные циновки.
Наконец процессия достигла храма Мёкокудзи, носилки внесли в ворота, поставили рядком под навес. Двадцать смертников вышли из носилок и построились вдоль главного здания. Стоило кому-либо из них двинуться с места, за ними тут же устремлялись четверо сопровождающих. В ожидании своего часа двадцать обреченных на смерть воинов оживленно переговаривались, будто собрались для обыденного дела.
Кое-кто из смертников прихватил с собой кисточки, бумагу и тушь. Один из них подошел к Миноуре, старшему по званию в их группе, и попросил написать что-нибудь на память.
Миноура Инокити, бывший командир шестого пехотного отряда, происходил из рода Минамото; его другое имя — Мотоаки, прозвище — Сэндзан. Проживал он в провинции Тоса, в деревне Усисэмура. Родился одиннадцатого дня одиннадцатого месяца первого года Кока в семье воина из княжеской свиты, получавшего пятнадцать коку жалованья. Нынче ему исполнилось двадцать пять лет. Дед его — Тюхэй, отец —
214
Мандзиро, мать — Умэ из рода Еда. С четвертого года Ансэй получал образование в Эдо, с первого года Манъэн стал учителем князя Ёдо. В одиннадцатом месяце третьего года Кэйъо был переведен в штаб пехотных войск клана, прослужил всего три месяца, и вот — этот инцидент в Сакаи.
*Родился одиннадцатого дня одиннадцатого месяца первого года Кока... — т.е. 11 ноября 1844 г.
...получавшего пятнадцать коку жалованья. — Рисовый паек, получаемый служилыми самураями в клане, измерялся в единицах «коку», эта мера емкости равнялась 180 л.
С четвертого года Ансэй получал образование в Эдо... — Дата соответствует 1857 г.*
Миноура умел слагать стихи и владел искусством каллиграфии. Увидев перед собою письменные принадлежности, он сказал:
— Сейчас получится что-нибудь грустное, — и написал семисложное стихотворение:
«Сомнений нет, что патриота долг святой — изгнание варваров. Долг свой исполним и подадим пример на сотни лет. А наша смерть — пустяк, внимания не стоит».
Изгнание варваров составляло смысл его жизни.
Самурай из княжества Хосокава сообщил, что до назначенного часа еще остается время. И смертники решили осмотреть территорию храма. Когда они вышли в сад, там тоже их встретила огромная толпа. Собрались не только жители Сакаи, но и Осаки, Сумиёси, Каватидзаи. Народ все прибывал и прибывал. В звоннице устроились несколько служителей храма: оттуда было удобно наблюдать за происходящим. Какиути из восьмого отряда решил туда подняться.
— Посторонитесь-ка, господа монахи! Я из тех, кто сегодня совершит харакири. Некоторые умеют писать прощальные поэмы, мне же высокое искусство не дано. Хочу в знак прощания ударить в колокол, вы позволите? — С этими словами он засучил рукава и взялся за било.
Монахи оторопели:
— Минуточку, погодите! Звонить при таком стечении народа! Можно наделать переполох. Не надо, пожалуйста.
— Прочь! Останется память о воинах, умирающих за отчизну!
Между Какиути и монахами завязалась потасовка. Подоспевшие товарищи кое-как его утихомирили. Кто-то пошарил у себя за пазухой и сказал:
215
— Тут вот остались деньги, мне они уже не понадобятся, пусть же воспользуются ими те, кому предстоит забота о наших останках, — и отдал деньги монахам.
— И у меня... И у меня, — сказали другие и выложили все свои деньги.
Площадку для совершения харакири соорудили на просторном дворе перед главным зданием храма. Вбили четыре бамбуковых шеста, оградили их полотнищем с гербами дома Яманоути, сверху накрыли циновкой из мисканта. Землю застелили толстыми рогожами, поверх которых положили две новенькие соломенные циновки и покрыли белой бумажной тканью и суконной подстилкой. Стопка таких подстилок по числу смертников была сложена рядом. На низком столе у входа лежали большие и малые мечи.
Осмотрев площадку, где вскоре оборвется их жизнь, они направились к павильону Ходзюин взглянуть на приготовленные могилы. Возле могил стояли большие гробы длиной в шесть сяку. И на каждом было написано имя. Ёкота сказал, обращаясь к Дои:
— При жизни мы с тобой делили еду и кров, и гробы наши оказались рядом. Похоже, будем соседями и после смерти.
Вдруг Дои прыгнул в гроб и закричал:
— Ёкота-кун, Ёкота-кун, а здесь недурно!
— Не терпится человеку, — проговорил Такэути. — Скоро положат, не сомневайся. А пока что вылезай!
Дои хотел вылезти, но не смог; борт внутри оказался высокий и гладкий. Ёкоте и Такэути пришлось вызволять его, повернув гроб на бок.
Близилось время их смертного часа, и они вернулись в главный храм. Кланы Хосокава и Асано позаботились о рисовой водке. Специально из города пригласили обслугу. Поднимались чарки, провозглашались тосты. Из зависти к получившему стихи от Миноуры воины обоих кланов напере-
216
бой просили либо написать, либо дать им что-нибудь на память. Если не оказывалось под рукой подходящей вещицы, отрывали от своей одежды воротник или рукав.
Церемония харакири началась в час Лошади.
*Час Лошади — двенадцать часов дня.*
Первыми под навес ступили помощники. Выбраны они были накануне вечером, во время прощального пира, устроенного конвоем в осакской усадьбе Нагабори; каждая кандидатура согласовывалась с членами всей группы смертников.
Вынув мечи из ножен, помощники расположились за помостом для харакири. Наготове были двадцать носилок. Они предназначались для останков, которые предстояло отнести к павильону Ходзюин и там положить в гробы.
Для высоких особ были воздвигнуты специальные трибуны. На южной трибуне сидели: глава Управления иностранных дел принц Ямасина-но-мия, секретарь Управления иностранных дел генерал Дата, служащий того же Управления генерал Хигаси Кудзэ, высшие должностные лица кланов Хосокава и Асано. На северной трибуне сидел Фукао, представитель княжества Тоса. В северной части западной трибуны — глава Государственного надзора Коминами и несколько его чиновников. Главную трибуну — западную — отвели французскому консулу и его охране из двадцати с лишним вооруженных солдат. Присутствовали и знатные гости от княжеств Сацума, Нагато, Инаба, Бидзэн и других.
Уполномоченные от кланов Хосокава и Асано доложили: приготовления завершены. Двадцать человек спустились с галереи главного храма к носилкам. Их сопровождал эскорт, какой положен в дальнем пути. Носилки опустили. Глашатай развернул список, собираясь огласить имена присутствующих. Но вдруг небо нахмурилось и хлынул дождь. Публика, переполнявшая храм и прилегающую территорию, заметалась в поисках укрытия. Возникла невообразимая толчея.
Церемонию приостановили. Принц и другие официальные лица укрылись под навесом. Ливень продолжался до часа Овна. В результате потребовались новые приготовления, которые затянулись до часа Обезьяны.
217
Наконец церемония возобновилась.
— Миноура Инокити! — провозгласил церемониймейстер. На территории храма воцарилась мертвая тишина. Миноура ступил на помост, облаченный в хаори черного крепа и короткие шаровары. У него за спиной, на расстоянии трех сяку, встал помощник Баба. Поклон принцу как главной персоне, поклон всем присутствующим. Миноура придвигает к себе поданную слугой деревянную подставку, берет меч в правую руку. Громоподобно звучат его предсмертные слова:
— Слушайте, вы, французы! Умираю не ради вас, но ради отчизны. Смотрите же, как японец делает харакири!
Миноура распахивает хаори, приставляет меч к голому телу и резко вонзает его в живот слева. Проходит вершка три вниз, затем поворачивает направо и режет еще на три вершка вверх. Открывается зияющая рана. Миноура отбрасывает меч и, не сводя ненавидящих глаз с французов, вытаскивает свои внутренности. Баба обнажает меч и ударяет его по шее, но, видимо, недостаточно сильно.
— Баба-кун! Что же ты! Действуй спокойно! — кричит Миноура.
Вторым ударом Баба достиг позвонков; было слышно, как они хрустнули. Но Миноура снова кричит:
— Я еще жив! Руби как следует!
Пронзительней прежнего звучит его голос, — наверное, его слышно за три квартала. Французского консула зрелище приводит в ужас.
Голова Миноуры скатилась с плеч лишь после третьего удара Бабы.
Следующим вызвали на помост Нисимуру. Это был человек более мягкий, звали его Удзиацу, происходил он из рода Минамото из селения Эногутимура уезда Тоса. Соответственно чину конюшего получал жалованье сорок коку.
Родился он в шестом месяце второго года Кока, нынче ему исполнилось двадцать четыре года. С восьмого месяца третьего года Кэйъо он служил в штабе пехотного отряда. На