.
Северная дивизия славилась быстрыми маршами — почти все ее бойцы ездили верхом и вскоре Хуан и Панчо, служившие посыльными при одном из подразделений, тоже получили по небольшой лошадке. Поначалу было трудно, и Хуан все время посмеивался над «белоручкой», но мало-помалу Панчо выучился чистить, седлать и кормить лошадь, а ко времени взятия Торреона стал отличным наездником.
За Торреоном генерал Вилья взял Сан-Рафаэль, за Сан-Рафаэлем — Сальтийо и двинулся в обход через Паредон, но федералы, как тут называли правительственные силы, выслали навстречу целых шесть тысяч человек. Помеха не так чтобы очень большая, но армия могла выиграть время и понастроить вокруг Монтеррея укреплений.
В перестрелках Панчо и Хуан бывали и раньше, но настоящее боевое крещение они приняли у микроскопического селения Азуфроста. Невысокие горы синели на горизонте и зеленели поближе, лениво встающее солнце освещало равнину с небольшими холмами и проплешинами желтой земли меж зарослей колючего чапараля. Вдоль дороги торчали несколько белых зданий католической миссии и домиков, откуда жители сбежали, едва заслышав о приближении воюющих сторон, а на возвышенности в стороне поблескивала биноклями ставка генерала Вильи. Командиры разглядывали поле сражения, где выдержавшие первый натиск федералы спешно укрепляли батареи.
Мальчишки, оба верхом, стояли чуть ниже, косясь на генерала в ожидании приказов и нервно проверяя, хорошо ли приторочены к седлам одеяла-серапе, затянуты ли ремешки шпор и подпруги. Чтобы перебить тянущее чувство внизу живота и успокоить сердце, которое билось то часто, то медленно, Панчо застегнул до горла видавшую виды полотняную куртку, доставшуюся ему при дележе трофеев в Торреоне, еще раз подогнал ремень карабина и поводья. Рука сама раз за разом пересчитывала тридцать патронов в висевшем через левое плечо бандольере — все для того, чтобы не начать неудержимо болтать, показывая свой страх.
— Бить по дороге! Не дайте им подвезти снаряды! — раздалось с холма.
Смуглый до черноты мексиканец с пиками усов вразлет, весь перепоясанный патронташами, кинул руку к сомбреро и галопом скатился с холма. Через несколько минут пушки вильистов заговорили чаще и громче — орудия Северной дивизии были объектом неустанной заботы генерала и поводом его законной гордости. Он вообще демонстрировал неожиданные подходы и умения для человека с происхождением из пеонов, минимальным образованием и разбойной молодостью — глубокие рейды кавалерии, санитарные поезда, мощная артиллерия…
— Мой генерал! — отсалютовал взмыленный посыльный. — Федералы теснят Ортегу!
— Фелипе, — повернулся к свите командующий, — усильте правый край!
Он еще раз поднес бинокль к глазам и долго глядел на распадок Дельгадо, откуда, согласно замыслу, в тыл федералам должна ударить кавалерия посланного в обход Родольфо Фьерро. Там, за спинами солдат правительственных войск, мобилизованные пеоны вовсю махали лопатами, вгрызаясь в сыпучую мексиканскую землю. Еще немного — и там пролягут траншеи, выбить федералов из которых конники не смогут…
— Огонь на левый фланг, не дайте им вырыть окопы! Черт побери, где Родольфо? Эй, chikos[2], а ну пулей за этим лентяем! Передайте полковнику, чтобы поспешил, иначе упрется в окопы!
Хуан тут же закинул карабин за спину, хлестнул лошадь и радостно завопил, скрываясь в тучах пыли:
— Панчо, за мной!
Панчо замешкался, но тут же поскакал следом, чихая и стараясь придерживать карабин, чтобы не бил по спине. Едва устроив железяку, он вдруг понял, что в обход они не успеют, и заорал Хуану:
— Стой! Стой!
— Чего тебе? — слегка притормозил и дал нагнать себя напарник.
— В обход не успеем, надо наперерез!
— Там же федералы… — оторопел Хуан.
— Проскочим у них под носом!
— Если нас убьют, мы не выполним приказ! — продолжал цепляться Хуан.
— А если мы поскачем в обход, убьют людей Фьерро!
— А пушки?
— Никто не будет стрелять по двум всадникам! — настоял Панчо.
Хуан несколько побледнел, но кивнул и повернул лошадь в сторону распадка.
Справа от них вовсю грохотал бой, с противным вжиком высоко над головой пролетали шрапнельные пули. В центре равнины, над Азуфростой, поднимался столб черного дыма, но федералы крепко держались за стенами миссии Пресвятой Девы Гваделупской, отбивая одну атаку за другой и выкашивая вильистов пулеметами и орудиями.
На поле перед поселком кучами грязного тряпья здесь и там валялись убитые, между ними вспухали фонтанчики пыли, выбитые шальными пулями. Ветерок мотал над равниной пороховую гарь, запахи горячего металла, густеющей на солнце крови и конского пота.
Насчет пушек Панчо не ошибся, в них никто не целился, но скакавшим вдоль атакующих цепей мальчишкам досталось немало перелетов. После каждого взрыва Панчо зажмуривался и открывал глаза только после того, как проходило удивление — надо же, еще жив! Как он ни храбрился, но чем дальше, тем больше наползал страх, ужасно хотелось развернуть коня и кинуться в тыл. Но он не мог потерять лицо перед Хуаном, который отставал, и его приходилось понукать и подбадривать. Панчо держался в седле, убеждая себя, что происходящее вокруг просто страшный сон, что грохот снарядов только чудится, что еще одно мгновение — и он проснется если не в своей кровати в Чиуауа, то на попоне в тыловом лагере.
Они проскочили, несмотря на оглушительную пальбу в их сторону, и перехватили колонну Фьерро как раз на середине распадка, откуда до позиций федералов оставалось не больше двух километров.
По взмаху руки полковника шедшие короткой рысью кавалеристы прибавили ходу и уже через пять минут разворачивались широкой лавой за неготовой позицией засуетившихся федералов. Сквозь ряды конников к полковнику протиснулся худой паренек в дырявой широкополой шляпе, с висевшей на груди медной трубой.
— Давай, Мануэлито! — хищно оскалил зубы Фьерро, выдергивая винтовку из седельной кобуры.
Горнист, ровесник Панчо и Хуана, вдохнул полной грудью и приложил медь к острому индейскому лицу…
Резкий металлический скрежет на секунду перекрыл и стрельбу, и звуки пушек. Некоторые перекрестились, некоторые закусили ремешки шляп или фуражек, но все тронули коней шпорами и двумя шеренгами двинулись вперед, привставая в стременах.
Сердце Панчо ухнуло вниз, оставив в груди звенящую пустоту, но он, не обращая внимания на страх, вместе со всеми послал лошадь вперед.
— В атаку! — скомандовал горнисту полковник.
Снова проскрежетала труба, всадники переходили на галоп под звон сбруи и грохот копыт. Эскадроны понеслись вперед под нарастающий крик:
— ¡Viva Vill a! ¡Viva Villa![3]
Навстречу ударил одинокий пулемет, до слабых позиций федералов оставалось несколько сотен метров, над головой оранжевыми облачками разорвалась шрапнель. Какофония атаки разрасталась, в нее вплелись ржание лошадей, винтовочные и пистолетные выстрелы, крики раненых и умирающих.
Снаряд угодил прямо в центр строя, выбив Фьерро из седла. Он по инерции пролетел вперед, пробежал несколько шагов и упал в пыль, но тут же вскочил и запрыгнул на подведенную другим бойцом лошадь.
— За мной! За мной! — контуженный, но живой полковник размахивал карабином, увлекая своих людей в атаку.
Панчо мчался следом, со злорадством заметив, что федералы дрогнули и обратились в бегство, те же, кто не побежал, падали один за другим под градом выстрелов.
— ¡Viva Villa! — заорал Панчо, воздев вверх винтовку.
Но поддержали его бойцы или нет, уже не услышал. Из-под копыт в небо ударил столб огня, лошадь засеклась, грянулась оземь и следом кубарем свалился Панчо. Пыль забила рот и нос, последнее, что он увидел потухающим взглядом — месиво из крови, кишок и костей, в которое превратилась его лошадь.
Он валялся на санитарной повозке, когда через два дня его нашел посыльный из штаба и передал приказ — немедленно явиться. Панчо с трудом встал и с помощью посыльного добрел через лагерь к стоявшему на путях составу.
К нему сгоняли взятых после очередного боя федералов — по преимуществу, молодых крестьян, которых загребли по мобилизации. Причем воинская повинность действовала избирательно — большинство сдали в армию их хозяева-латифундисты, избавляясь от «ленивых», «строптивых» или «слишком умных». Покрытых копотью и пылью солдат обыскивали и отталкивали к таким же, и они смиренно сбивались в кучу, как стадо овец, понемногу успокаиваясь и усаживаясь на землю. В стороне лежали и стонали раненые, некоторые уже кончились.
Чуть поодаль под винтовками часовых собрали сельских конных полицейских «руралес» и офицеров в некогда синей униформе.
Окно вагона со скрипом опустилось вниз, и генерал отдал короткий приказ:
— Руралес перевешать, офицеров расстрелять.
После чего Вилья выбросил наружу обглоданный маисовый початок, заметил Панчо и сделал приглашающий жест.
Черт его знает, у кого генерал Вилья подрезал салон-вагон, но Панчо, еще слабый после контузии, покачнулся: роскошь буквально ударила его по глазам. Темно-зеленые бархатные портьеры на окнах и темно-зеленая бархатная обивка стен и диванов, золотые кисти и золоченая мебель, хрустальная люстра на потолке и хрустальные бокалы на столе…
Там же стоял видавший виды медный котелок с вареной кукурузой.
— Почему ты не выполнил приказ?
— Мы доставили сообщение, как и было приказано! — слабо возразил Панчо.
Генерал раздул ноздри:
— Шутить со мной вздумал, щенок?
Обалдевший от такого приема Панчо только открыл рот, чтобы оправдаться и рассказать подробности, но генерал вскочил, схватил его за руку и оттащил в угол, подальше от сидевших за столом соратников.
— Не смей мне врать или будешь кормить ворон, как эти! — он злобно махнул рукой в сторону окна, за которым к перекладине деревянной башни водокачки уже пристраивали петли из толстой веревки.