Она стояла с независимым видом, уже в конце подошла со словами поддержки и только у меня дома, когда я прогнал всех, дала волю чувствам.
Тугая пружина, державшая ее, лопнула, Габи без сил опустилась на диван и разрыдалась. Сразу позабыл про все мои болячки и долго обнимал, гладя по голове и спине. Успокоилась она только после того, как я догадался спросить о делах в школе. Слезы прекратились и быстро высохли, а сеньора Уберно, все более воодушевляясь, изливала на меня подробности процесса внедрения новейших педагогических методик.
Она там все обучение перевернула, аргументируя неоспоримым принципом «Взрослые — не дети». Ребенка ведь учить проще, он любопытен по определению, открыт всему новому, а над взрослым довлеет опыт и суровые жизненные обстоятельства. Вот она и реорганизовала все, начиная от набора групп с разным уровнем образования до создания новых заданий с ориентацией на работу завода. То есть вместо «В жаркий день шесть косцов выпили бочонок вина за восемь часов» теперь «Столярный цех на шести станках выделывает двадцать нервюр за смену». Вся работа в учебных мастерских сопровождается подобными задачами — определить количество материала, составить заявку с обоснованием и так далее. Мало того, она, наглядевшись на мои мозговые штурмы, устраивала нечто похожее для учеников. Вот как они там друг друга не поубивали на дискуссии по испанской истории XIX века, не понимаю. Или CNT сподобилось подсунуть мне идейно-однородный контингент?
А еще она дорвалась до учебных приборов, и школы обзавелись электрофорами, эпидиаскопами, моделями ДВС, комплектами химической посуды, реактивами, демонстрационными электромашинами и еще черт знает чем. А ее «головная» школа еще и фотолабораторией. Во всяком случае, я теперь понимал, зачем наш киноман Панчо воткнул в список оборудования для школ аж двадцать кинопроекторов. Вопрос только, где брать учебные фильмы в достаточных количествах — я что-то сомневаюсь, что их снимают в Испании. Но можно обойтись и американскими с переводом, да в конце концов, можно просто крутить кино!
Добавить к этому практику обучения наиболее успевающими старшими младших, и можно начинать бояться — где, блин, эта девчонка двадцати двух лет всего этого набралась? Вряд ли в учительской семинарии… Хотя кое-что ей могли подсказать инженеры, особенно молодые — ни секунды не верю, что у нее в Барселоне не образовалось кружка поклонников.
В качестве бонуса, после того, как Габи помянула логарифмические линейки, угольники и транспортиры, я вспомнил офицерскую линейку — статусная вещь для школьника моего поколения и незаменимая для штабиста. Надо будет отписать Триандафиллову, он же замнач Штаба РККА, ему и карты в руки — разработать да запустить в производство недолго, а целлулоид в СССР наверняка есть.
Когда Габи немножко выдохлась, я поцеловал ее в висок:
— А на кого ты оставила школу?
Она хихикнула и поудобнее устроилась у меня в руках:
— Как говорил один мой знакомый миллионер, у хорошего руководителя должны быть хорошие заместители.
И даже ответила на поцелуй, но только я попытался заняться ей более предметно, как Габи вывернулась, вскочила и, уже убегая, в дверях послала мне воздушный:
— Доктор сказал, что тебе нужны две недели покоя!
Вот так, я умираю на этой работе по сто раз на дню, я делаю Испанскую республику, и мне вот такое вот спасибо! А как же позитивные эмоции?
Впрочем, мне все равно надо собираться в санаторий, а позитив обеспечил Панчо. Он закинул мой чемодан в багажник и открыл дверцу авто:
— Поехали, порадую.
Несколько на отшибе от домиков, где жили его сотрудники, на рамы из бруса натянули сетку вроде рабицы, частично перекрыли шифером, сделали помосты и будки. Внутри большого вольера расположился десяток взрослых собак, а в малом кувыркалось столько же щенков разного возраста.
Ну вот, теперь у меня есть псарня, совсем как у настоящего барина, не хватает только шелкового халата, фески и трубки с чубуком в метр.
Большие псы, похожие на менее лохматых кавказцев или на вислоухих алабаев, отреагировали на меня довольно индифферентно. Подошли, понюхали, парочка коснулась руки мокрыми носами, дежурно вильнули хвостами и разошлись по своим делам.
— Слушай, а они не больные?
— С чего ты взял, Джонни?
— Ну, у всех под шеей зоб висит…
— Это называется «подвес», особенность породы, — объяснил нахватавшийся собаководческих знаний Панчо.
В отличие от взрослых для щенков мы стали главной радостью если не в жизни, то за сегодняшний день точно — они набежали всей сворой, повизгивая, гавкая, и устроили кутерьму, пытаясь добраться до нас. Они поскуливали, молотили хвостами по бокам, скакали, отчего их уши смешно мотались по воздуху. Мелкие даже ухитрились свалить Панчо, напрыгнув всей кучей, и теперь он возился на земле, с хохотом разгребая шерстяную ораву, где каждый норовил лизнуть его в нос.
Один только щен, темный, но с белой грудью и белой же полоской через весь лоб до носа, величественно сидел поодаль, свысока поглядывая на возню у наших ног. А когда все прочие занялись Панчо, встал, спокойно подошел ко мне и сел у правой ноги. Я наклонился потрепать его по лобастой башке, он задрал морду и поглядел на меня с выражением «Мы же солидные парни, мы же не будем устраивать глупую возню?»
Но тут уж я взялся за него всерьез — завалил на спину, чесал пузо, тормошил уши, тряс голову и вообще прошелся по всей шкуре. Это сукин сын перенес все с достоинством, словно признавая мое право трепать, а под конец просто уткнул приятный влажный нос в мою ладонь.
И все сразу стало понятно — это моя собака, надо только имя придумать. Хотел было назвать «Франко» — ну, вроде как у нас в Сибири кобелей называли «Колчаками», но для такого степенного малого это унизительно, надо что-то соответствующее характеру.
Панчо, наконец, выбрался из кучи-малы и поднялся, отряхивая брюки. Вся свора вилась у его ног, но он оценил моего:
— Ну прямо император! Цезарь!
О, отличное имя! С буквами «а» и «р», что хорошо для клички, и на испанском звучит почти так же, только мягче — Сесар.
— Он самый. И он мой.
— Понял, распоряжусь, чтобы не замылили.
— Как они вообще?
— Понемногу привыкают к ребятам, я троих с опытом нашел, приставил.
— Смотри, чтобы с земли не жрали, этот гаденыш Абехоро может попытаться отравить.
Панчо угукнул, а уже в машине, где не было лишних ушей, довел до меня план курощения. Все в стиле Зорро, с масками и таинственность. Непонятное же пугает больше? Вот и напугаем.
Он расспросил меня о басках, но на просьбу им помочь скривился:
— Это же рекете, карлисты[27]!
— Кто?
— Монархисты, упертые. Ты же за республику собираешься драться, а они точно будут против.
Появились они во время династических войн прошлого века как боевые подразделения, потом выродились в подобие скаутов (вплоть до того, что низовая ячейка, как и у моих недопионеров называлась «патруль»), потом почти сдохли и рассеялись, а сейчас некая внешняя сила их реформирует и консолидирует. Вводят форму, дисциплину, ритуалы, вооружают потихоньку.
Баски и так не сильно любят центральную власть, население там крестьянское, не слишком продвинутое в политике, не чета Астурии и Каталонии — эдак Наварра превратится в Вандею. Блин, как бы этих рекете нейтрализовать?
Панчо обещал прояснить ситуацию, а я навесил ему еще одну задачу, заслать пару-тройку наблюдателей в Андорру. Он угукнул и до конца дороги вытрясал из меня соображения по НАЗ-у и по медицинской подготовке.
Пропетляв от Хихона минут десять по кривым дорогам, Панчо остановил машину над морем, и я оценил место для санатория: кругом вдающиеся в море скалы, а тут на тебе — метров пятьдесят песочка! И над этим пляжиком нависал дугой большой и вполне современный дом, построенный тремя уступами. Поликлиника, что ли — уж больно запашок характерный.
— Сеньор Грандер, большая честь для нас, — с достоинством встретил нас Энрике Эстаньо, хозяин санатория.
Судя по седым волосам и торчащему из нагрудного кармана деревянному стетоскопу — доктор старой школы. Ну, мне-то всего лишь отлежаться надо, лечения вроде не предполагается.
— Мы подготовили для вас комнаты рядом с вашими гостями.
— Телефон? — спросил Панчо.
— Все сделано, отдельный номер для сеньора Грандера.
— Отлично, спасибо!
— А что за гости? — уточнил я.
— Сеньор Магно и его семья.
Примерно секунда мне потребовлась, чтобы сообразить, что фамилия Махно записана в его документах на французский лад и потому на испанском читается именно так.
Нестора Ивановича я увидел буквально через полчаса и поразился, насколько лучше он выглядит по сравнению с Парижем. Даже месяца не прошло, а на щеках заиграл слабый, но румянец, впалые щеки слегка округлились, да и в целом повеселел. Может, оттого, что радовались его женщины — Галина вообще расцвела и даже немножко загорела, а уж Лена вообще упивалась морем, хоть и скучала по оставшимся во Франции подружкам.
Заскучал и я — ну невозможно все время лежать и ничего не делать! Отзвонился в Овьедо, затребовал свои паяльники и вольтметры-амперметры с прочим инструментом радиолюбителя. Пока ждал, ковырялся со схемкой портативного радиоприемника в двух видах: приличный для коммерческого варианта, неприличный для себя. Первый в каждый дом и каждую семью, второй — как половину военной рации, но с общей элементной базой.
Тут как раз и Термен приехал, мы с ним очень продуктивно поработали, в том числе и над радарным проектом. Лев прикинул, что нам потребуется решетчатая антенна большой площади, для которой нужны две башни или стойки.
— Парашютные вышки подойдут? Отлично, стройте в Йанере, пусть все думают, что это для парашютистов.
За Терменом появился Фольмер и первым делом поставил на стол тяжелый кожаный портфель, внутри звякнул металл.
— Это то, что я думаю, Генрих?