Но сегодня нервы были натянуты до предела. Злость и досада клокотали внутри. Выходка Боруха стала последней каплей — и Катарина срывалась на нем, хотя больше всего хотелось накричать на Макса.
— Ты себя погубишь, если будешь так поступать, — заговорила она, вдалбливая каждое слово пальцем в грудь Боруху, чтобы он наконец уяснил, в каком мире живет. — Не подходи к другим взрослым. Никому не называй своего имени и говори только по-немецки! Ты понял меня? Только так ты будешь в безопасности — здесь, в замке, под защитой герра Нойманна… и под моей.
Alle sie wollen heimwärts ziehen… [2]
Уже по-женски глубокий альт Хелены эхом отдавался в каменных сводах.
— Теперь твой дом здесь, — напомнила Катарина. — Обещай мне, что будешь осторожен.
Борух коротко кивнул, но Катарина нисколько ему не поверила. Нужно убедить мальчиков присматривать за ним, пока в замке чужие, решила она и, подталкивая Боруха, завела в спальню.
Все собрались здесь: кто-то читал книгу, кто-то, орудуя иголкой, чинил свою форму. Ансельм, Гюнтер и еще несколько ребят помладше сидели кружком в дальней части комнаты, у открытого окна. Как только Катарина вошла, они подскочили, пряча что-то по карманам. Наверное, игральные карты или сигареты, подумала Катарина, но проверять не было уже никаких душевных сил. Нужно будет при случае сказать Эберхарду.
— Личного времени сегодня не будет. — Она строго оглядела мальчишек, стоявших перед ней навытяжку, и добавила: — Это касается всех. Пятнадцать минут на гигиену — и по кроватям.
Развернувшись, вышла за дверь. В спальне несколько секунд висела тишина, потом Ансельм воскликнул рассерженно:
— Вот почему тебе нормально не живется, а?
Другие подхватили:
— Как же он достал! Пусть теперь сто раз подумает, прежде чем делать!
Катарина помассировала гудящие виски и пошла проверить, как там девочки. Она сделала что могла, — дальше мальчишки должны разобраться сами. Оставалось надеяться, что теперь Борух будет под надзором Ансельма.
После того как весной Канарис мобилизовал нескольких воспитанников, в том числе и Фридриха, Ансельм стал жестче. Злее даже. Зато быстро выбился в лидеры. Кажется, они с Фридрихом были очень дружны, Ансельм многому у него научился. Но о Фридрихе, как и о прочих, до сих пор не было никаких вестей.
Катарина вошла в комнату, и девочки окружили ее веселой стайкой. Они ждали вечернюю сказку, и Катарина, собрав их в строй, повела в малую гостиную, где слуги уже развели жаркий огонь. Она взяла с полки и открыла наугад братьев Гримм. Выпала сказка о Белоснежке. Катарина читала ее множество раз, но впервые поймала себя на сочувствии королеве. В последнее время она особенно остро ощущала, как утекает сквозь пальцы красота, как увядает вместе с осенью. Уложив после сказки девочек, она вернулась в гостиную.
Пластинка нашлась быстро, на полке среди других, привезенных из разных стран. Катарина осторожно вынула черный блестящий диск из обложки, проверила на свет, нет ли пыли. Держа за края кончиками пальцев, уложила нужной стороной на граммофон. Алмазная игла коснулась дорожки, заскользила по ней, и зазвучал Мендельсон, стремительный, будто холодный осенний ветер. Сегодня он звучал как плач по утраченной красоте и счастью.
Вскоре на звуки музыки пришел Макс. Прислонясь к дверному косяку плечом и сложив руки на груди, долго смотрел на Катарину, не отрываясь, будто наблюдал за явлением природы. Она чувствовала его взгляд спиной.
— У нас кто-то умер? — спросил он наконец.
Катарина обернулась, улыбнулась рассеянно, сделав вид, что не заметила его.
— Просто тяжелый день. Как там твоя новая игрушка?
Она издала короткий смешок. Вышло нервно и жалко.
— Игрушка? — Макс укоризненно покачал головой. — Я видел ее в действии, Катарина. С этим лучше не шутить.
— Что ж, прекрасно! — Катарина легко похлопала в ладоши. — Тебе осталось всего лишь взять ее под контроль.
Макс в два шага оказался очень близко, и Катарину обдало запахом озона, гремящей за горизонтом грозы. Она сжала край столешницы, чтобы не отступить, и вскинула голову.
— Она такая же, как я, — сказал Макс тихо, и от его теплого шепота у Катарины зашевелились волосы. — Будь добра, относись к ней с уважением.
Катарина медленно кивнула, и подбородок лег в его ладонь. Макс провел большим пальцем по щеке, словно разглаживал кожу.
— Вот и славно, — сказал он и отпустил ее. Пройдя к бару, налил себе выпить и устроился у камина. — Тебе повезло, что Канарис уже отбыл и не слышит, какая музыка звучит в этих стенах.
— Ладно бы он что-то понимал в искусстве, — отозвалась Катарина чуть осипшим голосом.
Слова, как и дыхание, давались ей с трудом. Сердце колотилось неистово. Она еще чувствовала на щеке след от его прикосновения. Он пылал, будто к коже приложили раскаленное тавро.
— В искусстве — нет. — Макс усмехнулся. — Зато в политике и в еврейском вопросе — да.
— Агнесс и Хелена очень красиво поют «Осеннюю песню» дуэтом. Зайди как-нибудь послушать.
— Ты играешь с огнем, мой друг. С огнем, который сжирает все — и искусство, и людей.
Да, это была ее идея — разучить с детьми Мендельсона, несмотря на происхождение композитора. Маленький бунт против зла. Все та же десятина, которую она тихо укладывала на другую чашу весов.
— Настоящее искусство, — сказала Катарина, медленно проходя по комнате, — невозможно уничтожить, сколько бы ни было сожжено книг или партитур. Пока хоть одна живая душа может поставить пластинку или исполнить по памяти и так передать детям — искусство живет.
Он кивнул, пригубил из стакана.
— Пожалуй, это все, что удерживает человека над пропастью. Не выключай. Мне тоже нравится.
«Последние птицы потянутся скоро на юг.Все, чего они хотят, — вернуться домой…» — пела пластинка. Катарина замерла напротив Макса, не зная, как подобрать слова.
Она ждала своих птиц — Абеля и Кристофа, Лотара и Фридриха. Самых одаренных воспитанников этого замка, ее дорогих детей. Ждала вот уже полгода, но Канарис всегда приезжал один и про мальчиков не обмолвился ни словом. Как они, где они, живы или нет — она ничего не знала. От нее скрывали.
— Канарис, он…
Макс поднял на нее глаза и понял без слов — сразу, как и всегда. Будто ее голова была прозрачная, и он видел все ее мысли, улавливал все чувства. За десятилетия их близкой дружбы он узнал ее всю целиком. Никто не понимал ее чувств лучше, чем Макс.
Он покачал головой:
— Не думаю, что стоит ждать тела.
Ее ноги стали вдруг чужими, слабыми. Она осела на ковер у камина, уткнувшись лбом в его колени. Рука в перчатке легла ей на голову. Она стала неуклюже гладить волосы, и волоски, накручиваясь на шестеренки и поршни, рвались с пронизывающей болью. Катарина старалась плакать так, чтобы не беспокоить его всхлипами.
— Это ничего, — говорил Макс. — Скоро мы прекратим эту войну, и все мальчики вернутся домой.
1. Ах, как скоро в траурном молчании счастье превратится в тишину (нем.). Текст Карла Клингеманна.
2. Все, чего они хотят, — вернуться домой (нем.).
2. Все, чего они хотят, — вернуться домой (нем.).
1. Ах, как скоро в траурном молчании счастье превратится в тишину (нем.). Текст Карла Клингеманна.
Профессор Любовь
Здание Института накрыли сетью, как покойника — саваном, чтобы никто не видел просевших стен и расколотого надвое фасада. Ильинского тоже так накрыли. Когда пришло время прощаться, Петров взял коляску за ручки и сам подвез Любовь Владимировну к гробу. Она терпеть не могла, когда ее возили, тем более такие люди, как Петров, но увидеть Сашу было важнее, даже несмотря на давние разногласия. Она протянула к нему руки и откинула ткань. Лицо Саши было желтое и заостренное, вымазанное гримом, чтобы он напоминал живого. Но на живого Саша все равно не походил — скорее, на сломанную куклу в коробке. Прямо посередине лба темнело, словно его убил совсем маленький осколок, который влетел в голову со скоростью пули.
— Кто его нашел? Ты? — спросила Любовь Владимировна, когда они с Петровым стояли на кладбище и смотрели, как рабочие опускают гроб в могилу.
— Я, — отозвался Петров.
— И он был уже мертв, когда ты его нашел?
Петров склонился к самому ее уху и прошептал:
— Он был уже бесполезен. Говорил, что не чувствует боли. Бредил. Страдал. Я лишь немного ему помог, по старой дружбе.
Тяжелые комья земли застучали по крышке гроба, заглушая эти слова.
Теперь он вкатывал Любовь Владимировну в Большой дом напротив Института, тоже изрядно пострадавший от удара. Интересно, думала она, пока Петров вез ее подземным туннелем, сырым и полутемным из-за мигающего слабого света, — что же произошло. Взрыв бомбы? Или эксперименты Ильинского все-таки вышли из-под контроля?
Саша всегда отличался щепетильностью в исследованиях — но не беспокоился о том, кому достанутся результаты. Ему вечно не хватало то мощностей, то чистоты эксперимента, то нового оборудования. Ради науки он готов был поступиться многим. Наверное, даже всем. Поэтому сманить Ильинского новейшей лабораторией и лучшими специалистами было не сложнее, чем ребенка конфетой.
После аварии Саша пришел к ней в больницу с букетом цветов и неуместной стыдной радостью, которая рвалась из него, несмотря на ситуацию.
— Ну и кто ты у нас теперь? — спросила его Любовь Владимировна с едкой усмешкой. Она испытывала адскую боль и держалась только на морфии и сарказме. — Директор лаборатории? Может быть, целого НИИ?
Она все ему рассказала: о предложении Петрова, своем решительном отказе и ночном автомобиле, который настиг ее после. Саша оторопел. Оказалось, что он, талантливый ученый, только сейчас смог сложить два и два и понять, как связаны между собой его стремительный взлет и ее падение.
— Люба, я не знал, — лепетал он, теребя в руках пошлый букет. — Я просто хотел продолжить наше с тобой дело…