Аня наскоро оделась и впервые с того злополучного обеда ступила за порог комнаты. Замок казался пустым: на своем пути Аня не встретила никого, кроме молчаливой прислуги. Возможно, во дворе повезет больше, подумала она, спускаясь по широкой парадной лестнице.
Как только она вышла на воздух, сырость пробралась под одежду, достала до самых костей. Аня поежилась. Каменная лестница и перила блестели от влаги: ночной дождь к утру превратился в водяную взвесь, повис холодным туманом, от которого хотелось сбежать обратно в тепло. Но Аня только плотнее запахнула шерстяную накидку. Она во что бы то ни стало хотела отыскать Макса.
Аня прошлась по дорожкам — мимо пустой игровой площадки, мимо фонтанов и подстриженных фигурных кустов. Мокрые скамейки тоже были пусты, если не считать одинокого ворона. Ворон блеснул на Аню черным глазом, тяжело оттолкнулся от скамьи и, взлетев, устремился в сторону сада.
— Отличная мысль, — сказала сама себе Аня и последовала за вороном. В той части двора она еще не была.
Сад прятался за высокой живой изгородью, по-осеннему пестрой и пропускающей свет. Сквозь прорехи Аня увидела, что внутри оживленно. Несколько девочек собирали урожай яблок. Одни, взобравшись на деревья по приставным лестницам, тянулись к самым крупным и чистым плодам, другие держали эти лестницы и подставляли плетеные корзины. Девочки пели, развлекая себя: высокие детские голоса обволакивал особенно красивый глубокий альт одной из воспитанниц.
Аня вошла в сад. Уже увядающий, но оттого особенно прекрасный, он обнял ее запахами прелой листвы, влажной земли, поздних роз и сладким яблочным духом. Из высоких розовых кустов вышла навстречу и застыла на дорожке Катарина Крюгер. На ней было глухое шерстяное платье и плотные садовые перчатки, в руках — охапка темно-красных роз и секатор.
— Катарина! — Аня пошла ей навстречу. Она не знала, поймет ли ее Катарина, но попробовать стоило. — Макс, герр Нойманн… Вы не знаете, где он? Мне нужно с ним поговорить.
Катарина отступила на шаг, и ее красивое, тонкой лепки лицо застыло, как у статуи.
— Er ging [1], — ответила, поджав губы. Казалось, она прекрасно поняла, о чем спросила Аня, но помогать ей понять ответ не собиралась.
Повисло неловкое молчание. Катарина прижимала к себе букет, будто ребенка, завернутого в одеяла.
— Красивые розы, — кивнула Аня на цветы. — Вам они очень идут. А я люблю такие.
Среди жухлой травы тянулась желтая стрелка рапса. Аня сорвала ее и показала Катарине. Наверное, для замкового сада это был просто сорняк, невесть как залетевший сюда семечком с диких полей. Но Ане он передавал теплую весть с родной земли.
На это Катарина ничего не ответила. Обдав горьковатым ароматом поздних роз, она пролетела мимо Ани и скрылась за живой изгородью сада. Несколько лепестков сорвалось и осыпалось на дорожку следом за ней. Аня проводила ее недоуменным взглядом. Жгучий холод, который шел от Катарины, ощущался почти физически, протяни руку — и обожжет. Аня могла поклясться: помощница Макса ее ненавидит.
Девочки на деревьях заметили ее и стали махать. Аня помахала им в ответ. Чтобы развеять мрачные мысли, она пошла в сторону яблонь по узкой тропе, выложенной мшистыми и скользкими камнями.
Самые младшие побежали Ане навстречу и окружили веселой шумной стайкой. Заглядывая ей в глаза и смеясь, они говорили все разом, наперебой, протягивали яблоки. Аня ничего не понимала, но взяла одно яблоко у самой маленькой беловолосой девочки. Обтерла о юбку, откусила от розового бочка. Сладко-кислый сок побежал по рукам, Аня рассмеялась, и девочка, взвизгнув от удовольствия, потянула ее под деревья.
Здесь, разложив на пледе горстку камешков, сидела, поджав под себя ноги, девочка-подросток.
— Das ist Dahlie, — сказала беловолосая. — Sie spricht mit Runen [2].
Услышав свое имя, девочка под яблонями кивнула и поманила Аню. Аня села на край пледа напротив нее.
— Далия? — переспросила. — А я Аня. — Она указала на себя.
Далия кивнула и взяла Аню за руку. Тонкие бледные пальцы на удивление цепко обхватили запястье. Аня не успела ничего сказать или сделать — глаза Далии закатились, челюсть отвисла. Слепо пошарив в пустоте над камешками, Далия ловко подцепила сперва один, потом второй и третий. Другие девочки замерли позади, будто стерегли, чтобы гостья не убежала. Аня чувствовала их яблочное, сладкое дыхание над головой.
Далия выложила три камешка в ряд, на каждом — тонко прорезанные значки. Первый был изломан, как разрушенный мост. Второй напоминал женщину с большим торчащим вперед животом. Последний — знак бесконечности. Аня уже видела подобные символы раньше. В галерее, вокруг мозаики на полу. На гербе, который встречался в замке повсюду. А еще — в детстве, неподалеку от родной деревни.
Большой камень лежал в озере, вдалеке от берега. Как-то летом Пекка и Дюргий поплыли к нему на лодке и взяли маленькую Анники с собой. Мальчишки гребли по очереди. Доплыв, они выбрались на его темечко погреться. Снизу камень был темный и мокрый, мохнатый от водорослей. Сверху — сухой и белый, как кость. Символы на нем, похожие на буквы, были едва заметны — мальчишки и не увидели даже. Только когда Анники попыталась прочесть надпись вслух, Пекка ее отругал: мало ли какое там колдовство! Анники расстроилась, так что вечером перед сном Пекка сочинил для нее сказку про злого великана-волшебника, чьи проклятия были настолько тяжелыми, что падали на землю огромными камнями.
Она совсем забыла о том случае, но сейчас вдруг вспомнила.
Далия открыла рот и заговорила. Ее голос, похожий на птичий клекот, вырывался с хрипом. Узнать в этом человеческую речь, пусть и чужую, было почти невозможно. Аня не понимала ни слов Далии, ни символов, но точно знала, что происходит. Старухи-знахарки из ее деревни гадали так же — на всем, что попадется, и всем, кто попросит.
Макс сказал, среди детей нет никого с даром. Но если бы Хильма увидела сейчас Далию, она бы наставила на нее свой крючковатый палец, как когда-то на Аню, и завопила: «Одержимая! Ведьма!» Далия и впрямь выглядела как халтиатуи — одержимая своим духом. Неужели это всего лишь притворство? Аня надеялась, что Далия просто ее разыгрывает.
Вот она стихла и низко опустила голову, дыша устало и с хрипом. Потом глубоко вдохнула, моргнула, словно пробудившись. Отпустила Анину руку.
Аня поняла, что сидит, открыв рот. Она поспешно его захлопнула и нервно рассмеялась, растирая запястье: хватка у Далии оказалась почти как у больничных ремней. Девочки, которые слушали гадание, в отличие от Ани, наверняка все поняли. Они загудели вразнобой. Кажется, рослая девица была недовольна тем, что узнала, но остальные с ней спорили.
Другая девочка, та, которая красиво пела, наклонилась к Ане и, словно поздравляя, вдруг чмокнула ее в щеку. Аня удивленно рассмеялась.
— Habe ich dich erschreckt? [3] — спросила Далия почти шепотом, как будто сорвала горло. Один глаз у нее немного косил, словно смотрел Ане за плечо.
— Прости, не понимаю, — ответила ей Аня. — Да мне и не нужно, Далия! Но все равно спасибо. Это было… — Она тоже поводила руками над рунами. — Очень жутко!
Конечно, ее разыграли, что же еще! Аня начала безудержно смеяться. Далия, кисло улыбнувшись, сгребла все камешки в черный бархатный мешочек и поднялась на ноги. Переживая, что обидела ее, Аня потянулась к ней:
— Прости! Далия, я не хотела…
Но тут прозвенел обеденный колокол. Девочки, похватав корзины, побежали на звук, и Аня осталась одна посреди опустевшего сада. Где-то в ветвях коротко крикнул и взмыл в вышину невидимый ворон. С тихим стуком посыпались в траву переспевшие сочные яблоки.
1. Он уехал (нем.).
2. Это Далия… Она говорит с рунами (нем.).
3. Я тебя напугала? (нем.)
3. Я тебя напугала? (нем.)
2. Это Далия… Она говорит с рунами (нем.).
1. Он уехал (нем.).
Борух
«Пуля массой тридцать граммов, летящая горизонтально со скоростью триста метров в секунду…»
Борух мог высчитать, за сколько секунд пуля из задачника по физике клюнет его в спину. С такой скоростью никто не бегает — вот как быстро. Если часто решать задачки про пули, которые дает на уроках Эберхард, можно в конце концов сообразить, что лучше вообще не стрелять.
Он бежал, запинаясь о кочки, путаясь в сухой траве, распугивая луговых птиц и лягушек. Ветер бил в лицо, вышибал из глаз слезы. Несколько раз Борух падал, попав ногой в нору, но тут же вскакивал, весь в грязи и налипших травинках, и бежал дальше. Казалось, что дети, вся стая во главе с Эберхардом-вожаком, преследуют его. Борух боялся обернуться и увидеть, насколько они близко. За спиной гремело, и он петлял как заяц, пригибая голову. Он бы хотел бежать еще быстрее — страх сидел у него на загривке, холодил между лопаток. Страх быть убитым. Страх убить. Но словно невидимая плотная ткань натянулась между замком и спасительным лесом — Борух не мог продавить ее и вырваться на свободу.
Так иногда бывает во сне. Ты бежишь, не чуя под собой земли, а ноги едва слушаются, будто к каждой привязали пушечное ядро. Ты еле движешься, а смерть — быстрая, неумолимая, страшная — настигает, и никак от нее не уйти. И не проснуться. Все, что происходило с Борухом в последние годы, напоминало этот безвыходный липкий сон.
Нога провалилась по колено в яму. Борух подтянулся, выкарабкался, лег животом на землю. В боку кололо, легкие горели огнем — он больше не мог бежать. Прямо под носом тянулась дорожка из камней. Камни были выложены аккуратно, один к другому, и напоминали крест в круге.
Борух поднялся и все-таки оглянулся: трава и низкий кустарник, скалы и замок вдали. Никаких признаков погони. Тишина стояла оглушающая. Лес оказался совсем близко, но даже он был молчаливым и мрачным. Северный ветер гулял над пустошью, раздувая туман. Борух осмотрелся кругом: выложенные камешками кресты тянулись в обе стороны и вперед, почти достигая леса. Он пошел по этому странному полю, стараясь не думать о том, на что это похоже. Не читать имена на крупных камнях в изголовьях. Но чем дальше от замка, тем меньше было травы, новее камни. В последнем ряду, уже на самой опушке леса, лежал Гуго. На камне так и было написано — Hugo.