Ансельм звал на помощь других, но ни Квашня, ни мальчишки помладше не полезли в эту свалку. Наконец, они отступили. И Борух, уставший, с онемевшим от боли лицом, но абсолютно счастливый, упал в свою законную постель.
— Тебя бешеные лисицы покусали, что ли?! — орал Гюнтер, запрокинув голову и захлебываясь кровью из разбитого носа.
— Герр Нойманн, — ответил Борух. Он свесился с кровати, нащупал на полу холодное лезвие ножа и, подхватив его за кончик, вытянул. Перехватив поудобнее, стал срезать с перил своей кровати инициалы Фридриха. Ансельм мрачно наблюдал за ним издали.
— Герр Нойманн тебя покусал? — не понял Квашня.
— Герр Нойманн… Он сказал мне кое-что.
Борух закончил и ловко метнул нож хозяину — чужого ему не нужно. Лезвие вонзилось в подушку прямо рядом с ногой Ансельма. Ансельм не дрогнул, но его лицо вытянулось точно так же, как на полигоне утром, под дулом пистолета.
— Что герр Нойманн тебе сказал? — процедил он сквозь разбитую губу.
— Чтобы я больше ничего не боялся. Как же вы это называете?.. — Борух сделал вид, что задумался. — Ах да, вспомнил. Похоже, он меня благословил.
Никто не посмел его больше расспрашивать. В наступившем молчании Борух улегся на мягкий матрас, завернулся в теплое одеяло и, закрыв глаза, тут же крепко уснул.
Ему ничего не снилось.
Аня
Внутри замок оказался больше, чем выглядел снаружи: множество комнат и просторных залов, коридоров и галерей, витых лестниц и потайных дверей. Одну такую Аня обнаружила, когда прислонилась к стене, чтобы перевести дух, а фальшпанель под ее плечом вдруг поехала в сторону. В другой комнате, где вся мебель была завернута в белые чехлы, она задержалась у окна. От леса к замку шли двое, ребенок и взрослый. Аня едва не ткнулась лбом в стекло, пытаясь разглядеть, кто это. Но взрослый слегка хромал, а еще он был ниже и худее Макса. В ребенке Аня вскоре узнала Боруха. Его крепко держали за плечо — точно так же Катарина вывела Боруха из Аниной комнаты, когда тот пытался сбежать через окно. Похоже, Борух не оставляет попыток.
Борух шел, спотыкаясь, путаясь в ногах, и смотреть на него было больно. Аня твердо решила, что при первой же возможности поговорит о Борухе с Максом. Осталось только найти в огромном пустом замке его хозяина. Да, поговорить о Борухе — а еще извиниться за швейную машинку. До сих пор Аню захлестывало жгучим стыдом, стоило только вспомнить Макса и его оскорбленное лицо. Она вывалила на него все свои ядовитые подозрения — а ведь он ради нее рисковал.
За полдня она обошла практически весь замок, но так и не столкнулась с Максом. Иногда ей казалось, что Макс, притаившись, незримо наблюдает за ней — прямо как завлабораторией в испытательной, через толстое стекло. Он мог быть за любой запертой дверью, за любым поворотом. Аня чувствовала чужое присутствие кожей, но всякий раз наталкивалась то на молчаливых слуг, то на внимательный круглый глаз ворона за стрельчатым окном.
В конце концов она пришла к выводу, что Макс снова в отъезде, возможно, по тем самым государственным делам, о которых он упоминал. Наверное, именно об этом сказала ей Катарина в саду? Аня могла лишь догадываться. Да найдется ли в этих богатых комнатах хоть один немецко-русский словарь?!..
Но вместо библиотеки она неожиданно для себя нашла кухню. Здесь хозяйничала полнотелая рыжая кухарка по имени Йоханна. Уйти от Йоханны с пустыми руками не получилось: Аню угостили молоком и целой тарелкой тыквенного печенья в качестве полдника. Заодно она выучила, как будет по-немецки «добрый день», «спасибо», «красивая девушка» и «нужно кушать». Это было уже кое-что. Но Йоханна не могла надолго оставить свои кастрюли и котелки, поэтому Аня, чтобы не мешать ей, поднялась в гостиную.
Где-то неподалеку шли занятия — она слышала, как дети отвечают урок. Кажется, они читали стихи по ролям. И хоть Аня не могла вычленить ни слова из потока их речи, немецкая поэзия звучала непривычно мягко. Из гостиной открывался вид на пустошь и лес за ней. Устроившись с молоком и печеньем у высокого стрельчатого окна, Аня вскоре увидела, что к замку приближается автомобиль Катарины. Может быть, она ездила за Максом? Аня приподнялась, жадно всматриваясь, но с такого расстояния невозможно было понять, кто сидит внутри. Черная крыша мелькнула и пропала из поля зрения. Аня замерла, прислушиваясь. Но, кроме стихов, ничего не услышала.
Прозвенел колокол к ужину, и коридор наполнился шумом голосов. Аня выглянула из гостиной: к ней приближался строй воспитанников. Мальчики и девочки говорили о чем-то между собой, смеялись, но Боруха среди них не было. Светловолосый Ансельм заметил ее первым и громко поздоровался. Остальные последовали его примеру.
— Гутен таг, — старательно выговорила Аня, чтобы сделать ребятам приятное. — А где… Борух?
Но никто ей не ответил. Дети прошагали мимо, некоторые снова заговорили о своем. Только Ансельм задержался — и то потому, что Аня вышла, преградив ему путь.
— Борух? — с нажимом повторила Аня.
Ансельм бросил взгляд на своих друзей, которые уже прошли вперед и теперь остановились, дожидаясь его. Пожал плечами.
— Ich weiß nicht. — Он махнул рукой на окно. — Jüdisches Schwein läuft irgendwo im Wald [1].
Друзья Ансельма прыснули в кулаки, но, когда Аня обернулась на них, сделали вид, что закашлялись. Ансельм широко улыбался. Аня готова была поклясться, он сказал что-то неприятное, но она не поняла ни слова.
— Anselm! — Широкой хромающей походкой к ним приближался тот долговязый человек, которого Аня видела вместе с Борухом на пустоши. — Halt den Mund! [2]
Ансельм вжал голову в плечи и метнулся к своим друзьям. Они почти бегом бросились к лестнице холла.
— Простите… — начала было Аня. Но долговязый прошел мимо нее, будто она превратилась в мебель, да к тому же не очень интересную, вроде стула или подставки под обувь.
И это стало последней каплей. Острое свербящее чувство накрыло ее с головой, в носу защипало от обиды и слез. Глядя в перекошенную хромотой спину, с отчетливой ясностью Аня почувствовала себя чужой.
Из всех обитателей замка она могла поговорить только с его хозяином. Только Макс понимал ее, а она — его. И рассориться с единственным человеком, который, пусть и странным образом, но помог ей, было очень глупо. Раньше она не доверяла никому, но теперь ей хотелось довериться. Раньше она любила одиночество, а теперь чувствовала себя как под пыткой. И на сей раз рубильник был в руках Макса.
Аня вернулась в свою комнату раздосадованная и совершенно обессиленная. И сразу, стоило ей переступить порог, она увидела желтое облако: на окне, рядом со швейной машинкой, собранный в округлую вазу, стоял букет чайных роз. Похожие она видела сегодня днем в саду.
Аня подошла к букету, обняла его и, зарывшись носом, глубоко вдохнула. От цветов пахло горькой сладостью и далекой осенней грозой. На сей раз нашлась и записка. Аня вытащила карточку за уголок, перевернула. Неровными печатными буквами на ней было написано по-русски:
«Они как ты».
Это мог написать только один человек.
Аня огляделась, будто Макс притаился в гардеробной или за кроватью. Но ее комната выглядела такой же, какой она ее оставила. Разве что Ингрид заправила постель и вычистила камин. Аня снова окунула лицо в желтое облако цветов. Глубоко вдохнула.
Она снова поужинала в комнате — из уважения к труду Ингрид, которая принесла ей полный поднос еды. Затем с наслаждением вымылась в ванной и надела шерстяные брюки в тонкую клетку и желтый свитер — как раз под цвет букета. За те дни, что Аня провела в замке, в ее гардеробной появилось немного повседневной одежды. Ингрид каждый день приносила ей то одно, то другое — и все это были молчаливые приветы от Макса. Он слал их, даже несмотря на то, что Аня ему наговорила. Каждая вещь была отличного качества, Аня сразу это видела: ткань, покрой, швы и фурнитура. Оставалось только гадать, откуда Макс берет такое богатство. Насколько Аня знала, Германия сейчас экономила на всем, в том числе и на тканях.
Она спряталась в брюки и кофту, как в уютный кокон, скрыв свое тело почти полностью. На виду осталась только коротко стриженная голова да тонкие белые кисти рук. Кровоподтеки на запястьях еще держались, хотя из фиолетово-багровых стали желто-зелеными, только клеймо кривилось уродливым вспухшим рубцом. «М» — значит мир? Аня натянула рукава почти до пальцев и вышла в коридор.
Где-то вдали звучала веселая музыка. Аня пошла на звук и обнаружила, что одна из комнат, которые раньше были заперты, теперь открыта. Она заглянула внутрь: это был маленький кинозал с тремя десятками красных бархатных кресел и громоздким стрекочущим проектором. Проектор выбрасывал пучок света на белое полотно, и в этом свете скользили тени. В оживленном городе отмечали весенний праздник. Посреди площади стоял шест, увитый цветами и лентами, а горожане танцевали вокруг него и пели под аккомпанемент бродячих музыкантов. Каждый музыкант нес за спиной птичью клетку. Дети в зале, кажется, хорошо знали этот фильм: они подпевали, качая головами в такт.
Тень отделилась от стены у самого входа и шагнула к Ане, оказавшись очень близко.
— Это новая комедия, — прошептала тень, и Аня узнала вкрадчивый голос Макса. — Хочешь посмотреть? Заходи.
Он посторонился, пропуская Аню. На экране две женщины в традиционной немецкой одежде смотрели на праздник из окна и о чем-то беседовали.
— Что они говорят? — спросила Аня тоже шепотом.
— Говорят, что в город пришли продавцы птиц.
— А кто это?
— Они целый год живут высоко в горах и дрессируют певчих птиц. А потом продают их, — перевел Макс.
— Странное занятие, — сказала Аня, не отрываясь от экрана.
Макс тихо рассмеялся.
Наблюдать за тем, как женщина, сияя улыбкой, выбегает на улицу и любуется птицами, было намного проще, чем повернуться и взглянуть на Макса. Аня чувствовала исходящее от него тепло и в то же время — опасное напряжение. Весь день она настраивала себя на то, что нужно извиниться, — а теперь, когда можно было протянуть руку и найти его в темноте, не могла связать и двух слов от страха, что сейчас он снова уйдет, оставив ее одну. Она набрала воздуха и проговорила: