Ему снилось, что он ворон, один из черной стаи, привязанной к замку колдовством. Он кружил над стенами и крышами, а голова горела, будто его ударили твердым клювом. Перья топорщились от боли, его вело в сторону, швыряло на ветряных потоках. Плавкое золото праздничного фейерверка осело пылью, подернулось сажей, и замок погрузился в темноту. Но Борух все отлично видел. Он слетел на карниз, сел рядом с каменной гаргульей. Внизу двигались две тени, одна — праведный вихрь и тайфун, белоглазая чудь, другой — обманчивая змеиная вязь, густая черная кровь. Борух каркнул — чудь подняла глаза и узнала его…
Прохладная вода смыла и этот липкий, тревожно похожий на явь сон, и злые глаза-бусинки адмирала Канариса, и тупую тяжесть в голове. Когда полегчало, он завинтил краны и, шлепая мокрыми ногами по кафелю, вышел из душевых в раздевалку. Аккуратно свернул выстиранные, ненужные больше бинты: за ночь ссадина на затылке запеклась бугристой коркой. Казалось, вместе с болью и памятью вода навсегда унесла и его прежнего, и от Боруха осталась лишь оболочка. Тонкая корочка, под которой пусто. Стены отзывались посланиями из прошлого: «Взошло новое солнце, и я ничего не боюсь».
Что-то звало его — прочь из флигеля, в галерею, похожую на церковь, где сияют золотые звезды, а вороны расправляют крылья. Он оделся в чистое, вышел из душевых для мальчиков и в коридоре, у высокого, покрытого тонкой утренней изморозью окна, столкнулся с Далией. Далия улыбнулась ему, но как-то жалостливо.
— Вот это ты вчера полетел!.. — Она хихикнула. — Не очень удачно вышло.
Борух дернул плечами:
— Могло быть хуже.
Тонкая складка-стрелка легла между белесых бровей Далии.
— И будет хуже, — сказала она, — если сейчас поддашься.
— Чему поддамся?
— Тому, что зовет тебя в галерею.
Борух нервно рассмеялся.
— Откуда ты знаешь?..
— Потому что я тоже это слышу. — Далия постучала себя пальцем по виску. — Мы все слышим. Смотри.
Далия указала на двери спален, и Борух увидел, как двумя сонными вереницами друг за другом из них тянутся мальчики и девочки — все, кроме совсем маленьких. Никто не приходил их будить, и даже утренний колокол сегодня молчал. Но все же в воздухе звенел едва уловимый звук. Именно он разбудил их и теперь увлекал куда-то вперед и наверх, в одну из богато украшенных замковых галерей.
— Это ведь он? — спросил Борух, уже зная ответ.
Далия кивнула.
— У герра Нойманна для нас важная весть.
— А почему ты встала раньше других?
— А почему ты?
Борух снова пожал плечами.
— Когда герр Нойманн забрал мой страх, он говорил со мной на идише.
— Значит, нас позвали раньше, — ответила Далия. — Когда герр Нойманн меня благословил, он говорил со мной на норвежском.
— Благословил?.. — переспросил Борух. — Значит, твои предсказания…
— Всегда были правдивы. — Далия покачала головой. — Руны и дар достались мне от матери, но раньше это было как бродить в темноте на ощупь. Герр Нойманн сделал меня зрячей… в некотором роде. — Она оглянулась на уходящих ребят и добавила: — Я пойду — больше не могу стоять. А ты, если можешь, не ходи. Ты не обязан.
Она наклонила голову, потому что была чуть выше Боруха, и вдруг чмокнула его в щеку. Зарозовев, убежала по гулкому коридору. Пышные рукава ее сорочки издали напоминали белые крылья. Борух прижал поцелуй, чтобы и он не улетел вслед за Далией.
И хотя она ему очень нравилась, и хотя она просила, он тоже не смог долго сопротивляться зову. В конце концов, что еще может случиться? Худшее уже позади. Смерть едва разминулась с ним, задела плечом, обожгла дыханием. А снаряд, как говорили взрослые, в одно место дважды не падает.
Борух пришел в галерею последним. Утренний свет, чистый и по-осеннему холодный, заливал ее от пола до потолка. Позолота и медь убранства горели на солнце, в лучах танцевала жемчужная пыль. В центре, там, где на полу блестела мозаика с воронами, стоял герр Нойманн — в бордовом домашнем халате и в странной кожаной маске, похожей на противогаз. Увидев Боруха, герр Нойманн снял маску, а под ней оказалось его обычное лицо, покрытое темной щетиной, с заломом от подушки на мягкой щеке. Чуть взъерошенный и очень домашний, он снова до рези в глазах напомнил Боруху отца.
По обе руки от герра Нойманна полукружьями стояли дети, мальчики справа, девочки слева, без младших как раз одиннадцать. Круг почти сомкнулся, в нем оставалось только одно свободное место.
Оно для меня, понял Борух.
Герр Нойманн жестом подозвал его, и Борух вошел в круг. Двенадцатый ворон под его ногами сверкнул золотым глазом. Борух смотрел то в пол, то на герра Нойманна — куда угодно, лишь бы не встречаться взглядом с Далией.
— Теперь, когда все здесь, — мягко сказал герр Нойманн, — я расскажу, зачем собрал вас. Наш дом и наша семья в большой опасности. Враг идет с востока, и он уже близко. Вы должны стать сильными — сильнее, чем когда-либо. Бесстрашными. Смелыми и даже безжалостными. Только так мы сможем защитить наши стены и друг друга. А я помогу вам. Сейчас мы все возьмемся за руки…
Он протянул руки Ансельму и Герте, а те — своим соседям. Вскоре Боруха тоже взяли за руки. Далия крепко стиснула его правую ладонь, Квашня — левую.
— Отлично. А теперь я прочту старинную молитву, а вы повторяйте за мной так точно, как сможете. Закройте глаза.
Герр Нойманн перешел на шепот — тот самый, громче выстрела, сильнее прибоя. Его голос забирался в голову и растекался, овладевая всеми мыслями. Рука Квашни дрожала, а рука Далии стискивала крепко, почти до боли. Они оба зашептали, и Борух подхватил молитву — непонятную, похожую на ту, которую часто произносили за завтраком. Только эта молитва была совсем особенная. Борух чувствовал, что она не для благодарности за еду и кров, не для мирной жизни — она для войны. Его губы двигались сами собой вслед за шепотом герра Нойманна:
— Wodan, fairrawandjan, gif mis handugein,
Balþein, jah sigis.
Frijond Þunr, gif mis swinþein.
Jah bajoþs sijaina miþ mis [1].
Когда последние отзвуки молитвы стихли, герр Нойманн сказал тем же накатывающим шепотом:
— Ваша победа в ваших руках. Нет страха. Нет боли. Нет милосердия.
Стоило последним звукам этого напутствия смолкнуть, и волна необыкновенной радости накрыла Боруха с головой. Вдруг он почувствовал себя очень большим — таким, что мог бы достать макушкой до неба, а руками обнять всю землю. И сильным — таким, что мог поднять целую гору и кинуть ее во врага. Далия продолжала крепко сжимать его руку, но больше он не чувствовал боли. Вся боль ушла вместе со слабостью маленького человека. На смену ей пришла неуязвимость, и Борух ощущал себя почти что богом.
Шепоток понесся по кругу, от герра Ноймана и дальше. Вскоре дыхание Далии коснулось обожженного пулей уха. Далия прошептала:
— Взошло новое солнце, и я ничего не боюсь. Мы одна семья. Передай дальше.
1.
Óдин, дальний странник, даруй мне мудрость,
Мужество и победу.
Друг Тор, дай мне свою силу.
И оба должны быть со мной (готск.).
1.
Óдин, дальний странник, даруй мне мудрость,
Мужество и победу.
Друг Тор, дай мне свою силу.
И оба должны быть со мной (готск.).
Аня
Она проснулась поздно и с опухшими от слез глазами. В утреннем ласковом свете все полуночные переживания казались не более чем призраками, фантомами ее собственного воображения.
Вчера она просто перенервничала, запуталась в чувствах. Сначала — восхитительный вечер, красота и звон бокалов. Потом — этот жуткий случай с Борухом, она снова потеряла контроль, и праздник был испорчен. И хоть ей впервые удалось остановиться, а после не уснуть глубоким сном, похожим на смерть, ее мысли все равно спутались.
Что бы ни происходило между Максом и Катариной вчера или все те годы, что они знакомы, — ее это не касается. Макс просто друг. Хороший, очень галантный, очень красивый — но друг. И не более того. Не более.
Она попыталась уложить свои короткие волосы так, как это делала Катарина. Получилось не идеально, но все же лучше, чем обычно. На полочке в ванной нашлись духи, которых Аня раньше не замечала. Она нажала на грушу, и облако пряного фруктового аромата обняло ее. Осенняя медовая сладость, свежая анисовая нота. Вчера она впервые почувствовала себя красивой женщиной, и это пойманное за хвост ощущение взрослой уверенности хотелось продлить еще хоть на день — назло всем, кто раньше связывал Аню, одергивал, прятал. Она есть. Она существует и занимает место в пространстве — столько, сколько нужно. Она видима, осязаема и хорошо пахнет. А еще у нее есть сила — ее марево, сметающее прочь врагов, оберегающее близких.
Аня смотрела на себя в зеркало и видела марево в глубине черных зрачков. Как тень, оно всегда принадлежало ей. Жило внутри, было частью ее тела, ее самой. Пора взглянуть на марево в упор, без страха и ненависти. Присвоить этот дар, к худу он или к добру. Научиться жить с ним, управлять им — как Макс. Стать, наконец, цельной.
Она спустилась в столовую как раз к обеду. Макс сидел во главе центрального стола. Рядом сосредоточенно стучали ложками младшие дети. В столовой, обычно шумной несмотря на дисциплину, сегодня стояла непривычная тишина. Старшие сосредоточенно жевали, смотря каждый в свою тарелку — ни шепотков, ни смеха, как бывало раньше. Наверное, еще не отошли после вчерашнего, подумала Аня, и ее укололо привычным стыдом, стоило только вспомнить об осколках и увидеть перевязанную руку Герты.
Заметив Аню, Макс улыбнулся, махнул, подзывая. Она села на лавку рядом с ним. Тут же ей принесли тарелку с наваристым гуляшом.
— У меня есть идея, — сказал Макс, наклонившись ближе, будто их мог кто-то подслушать, а главное, понять.
— Какая идея?
Мимо их стола пробежал Борух с пустой тарелкой — он уже закончил и спешил на уроки. Аня попыталась его окликнуть, но Борух даже не посмотрел в ее сторону. Наверное, вчера она так его напугала, что теперь он ни за что ее не простит, с горечью подумала Аня.