— Что-то произошло? Ты напугал кого-то?
Он шумно вдохнул, зарываясь носом в ее волосы.
— Мой отец был грубым человеком. Жестоким. Если ему что-то не нравилось, он срывался на мне или на матери — кто первым подвернется. Удар у него был крепкий, взвешенный. Он не использовал кулаки, предпочитал кнут и никогда не оставлял следов на лице или шее, чтобы не смущать постояльцев. Переживал за репутацию.
Макс горько усмехнулся. Ане захотелось обнять его в ответ, но она боялась спугнуть откровения неосторожным движением или взглядом. Поэтому просто обхватила его запястья и крепче прижала к себе. Прошептала:
— Это бесчеловечно, Макс. Мне так жаль.
На память пришел Пекка: как он, взявшись за ухват, заслоняет маленькую Анники от озверевших односельчан.
— Ты пытался защитить маму, да?
— Да, — ответил Макс глухо. — Но стало только хуже. Однажды, когда мне было шесть или семь, он так меня избил, что я несколько дней не вставал с постели. А потом… У нас тогда жила старуха, в комнате под самой крышей. Какая-то паломница. Вряд ли она что-то слышала — отец любил все делать на конюшне. Но она приходила ко мне — пока я лежал почти без сознания, а мать была занята на кухне. Смазывала раны, шептала что-то, водила горячими камнями по груди… Странные были камни, никогда таких не видел больше…
Он вдруг тихо рассмеялся.
— Все это похоже на бред, правда? — Макс разжал объятья и потянул Аню за руку к лестнице. — Пойдем, покажу тебе свою комнату.
Они поднялись по скрипучим истертым ступеням на второй этаж. У лестниц в давно покинутых домах обычно серые от пыли перила и рассохшиеся, хлипкие балясины. Но эта лестница, как и остальной дом, выглядела на удивление крепкой и чистой.
— Даже паутины нет… — пробормотала Аня, крутя головой по сторонам.
— Ганс иногда приходит, следит за порядком, — объяснил Макс. — Я могу доверить это место только ему.
Они поднялись на балкон, который нависал над гостиной. Сверху пространство казалось еще более пустым и оттого безжизненным. Словно они с Максом были двумя призраками, которые случайно залетели сюда через слуховое окно и теперь парят под крышей, в перекрестьях потолочных балок. Аня с легкостью могла представить полнотелую женщину, которая суетится, накрывая на стол, и хмурого мужчину, чем-то похожего на Макса, — как он сидит во главе стола, широко расставив ноги, и недобро поглядывает то на жену, то на притихшего сына. Они возникли перед ее глазами почти как живые — будто на реальность наложили кинопленку.
Только корзина для пикника, которую собрал для них Ганс, напоминала о том, кто на самом деле жив, а кто — уже призрак прошлого.
Балкон уводил в темный коридор с несколькими одинаковыми дверями друг напротив друга. Макс открыл ближнюю, у самой лестницы. Комнатка оказалась такой же пустой, как и гостиная: только детская кровать без матраса, на низких ножках, с расписанным вручную изголовьем, шкаф в углу да несколько деревянных игрушек. Игрушки — лошадка на колесиках и солдатики — были аккуратно выставлены в ряд на подоконнике. Аня подошла к ним ближе: у одного из солдатиков лицо было замотано какой-то тряпкой. Она осторожно сдвинула повязку, и ее палец провалился в дыру. Челюсти солдатика сомкнулись. Ойкнув, Аня выдернула палец и, изумленная, обернулась к Максу. Тот засмеялся.
— Это… Не знаю, как будет по-русски… Nussknacker. Игрушка, которая может колоть орехи.
— Щелкунчик? — Аня повертела игрушку в руках. На затылке у солдатика нашелся рычажок, с помощью которого можно было открывать и закрывать рот.
Макс тепло улыбнулся.
— Странный, правда? — спросил он. Аня рассмеялась и закивала. — Это была моя любимая игрушка. Их все сделал отец… Удивлена? У него случались и хорошие дни.
Аня вернула щелкунчика на прежнее место, поправила повязку. С ней он казался не таким опасным.
— А почему у него замотан рот?
Макс задумчиво потер лицо, огляделся так, будто комната, в которой они оказались, была ему совсем чужой.
— Это началось, когда мне было около девяти, — медленно заговорил он, словно припоминая. — Отец, как всегда, повел меня на конюшню. К побоям я давно привык, но тогда… Он был пьян и вел себя необычно. Намного хуже. Я сильно испугался. Тогда я пожелал, чтобы он взял кнут и избил им самого себя. — Макс прикрыл глаза, и уголки его губ вдруг растянулись в мечтательной улыбке. — О, это было прекрасное зрелище. Жаль, продлилось оно недолго — но я успел почувствовать свою силу.
Он встрепенулся. Подойдя к шкафу, со скрипом открыл дверцу. Внутри было, конечно же, пусто, но тоже довольно чисто.
— Здесь я обычно прятался, — сказал Макс. — Не то чтобы это было надежное убежище, но внутри я чувствовал себя спокойнее. В темноте.
Он уселся в шкаф, подтянув ноги и уперев локти в колени.
— Я почти не мог управлять своим даром, но иногда, если отец пытался меня найти, получалось приказать ему прямо из шкафа, чтобы он уходил, — и это работало. Так я понял, что все дело в голосе.
Макс коснулся своей шеи, провел по ней ладонью вверх.
— Отец соображал дольше. Но однажды они с матерью стали ссориться прямо в кухне. У него в руках был нож. Большой, с широким лезвием — таким режут свинину, например. Он замахнулся на маму, но я всегда думал быстрее. И говорил. Только когда отец сам положил руку на край стола и отрезал себе палец, он наконец что-то понял… — Макс накрыл ладонью губы. — Тогда он и придумал маску — кожаную, с кляпом и на замке. После того случая маску с меня снимали только раз в день, чтобы я поел и попил. Они думали, я какой-то урод, одержимый…
— Одержимый злым духом, — прошептала Аня, чувствуя, как перехватывает горло. Эти слова ей были хорошо знакомы. — Что ты чудовище.
Его челюсти сжались, взгляд застыл. Он смотрел куда-то в пустоту перед собой — наверное, воскрешал собственных призраков.
— Да, монстр. Так они говорили.
— Мама тоже? Но ты ее защищал…
Макс нахмурился, на шее вздулись вены.
— Они оба меня возненавидели, — отрезал он и вскочил — шкаф тоненько всхлипнул. — Мать ни разу не вступилась за меня, а потом… — Макс с шумом выдохнул. — Потом она снова забеременела. Вот тогда они от меня и избавились. Вычеркнули, словно я был ошибкой. Виновником всех бед.
— Макс… — Аня подалась к нему, коснулась щеки. Макс закрыл глаза и поцеловал ее ладонь.
— У тебя руки холодные, — прошептал он. — Замерзла? Прости. Тут холодно. Я обещал тебе свою историю, но, кажется, слишком увлекся. Что скажешь, если мы затопим камин?
Спустившись по лестнице, они расположились на шкуре, поближе к огню. Выбирая дрова в поленнице и ловко разводя очаг, Макс рассказал, что после травмы отец не смог работать, к тому же произошло еще несколько неприятных случаев с постояльцами, и вскоре об их гостинице поползла дурная молва. Пришлось продать почти всю мебель, чтобы платить по закладной, а когда не стало хватать даже на еду, родители написали письмо, и за Максом приехали.
В камине затрещало, и сразу стало веселее. Тепло живого огня разогнало призраков прошлого по дальним углам. Аня разобрала корзинку с едой — выложила хлеб, сыр, овощи и зелень, колбаски и крендели, кислую капусту и баночку сметаны, отварные яйца, паштет. Наконец, целое блюдо завернутых в полотенце, еще теплых картофельных оладий от Йоханны.
На дне корзины нашлась и бутылка красного итальянского вина. Макс забрал ее у Ани, чтобы открыть и нагреть вино со специями в котелке. Вскоре по гостиной поплыл пряный дурманящий аромат, а Макс занялся бутербродами. Несколько раз Аня порывалась помочь, но он не позволил.
— Отдыхай, — настаивал он. — Мне приятно о тебе заботиться.
Макс снял котелок с огня и разлил подогретое вино по тяжелым глиняным кружкам. В темной, похожей на густую кровь, жидкости плавали звездочки аниса и пара гвоздичных веточек. Аня пригубила и почувствовала, как вино согревает горло и желудок.
Вдвоем они расправились в лучшем случае с четвертью всех припасов, а потом медленно потягивали вино, глядя на догорающие поленья. За окном вечерело. Темнота сгустилась по углам, держась подальше от огня. Пламя в камине горело жарко, его отсветы плясали на стенах, на лице Макса, в его глазах. Аня любовалась тем, какую тень отбрасывают его ресницы, и думала о новых гранях, которые сегодня ей открылись в Максе. Сегодня он смеялся, словно беззаботный мальчишка, а потом целовал ее — жарко, жадно, как никто никогда не целовал. Даже Володя, лицо которого почти стерлось из памяти, а имя ничего больше не значило.
Теперь Макс доверил ей и свое прошлое — темное, одинокое, ужасно несправедливое. Аня чувствовала себя в каменном мешке его сердца, выстуженного жестокостью, и собственное болело от жалости к нему. Все-таки ей повезло больше — по крайней мере, мама и Пекка любили ее, а Пекка защищал до последнего вздоха. Благодаря им Аня накопила достаточно тепла. Наверное, она могла бы поделиться им с Максом.
— А как ты оказался в замке? — спросила она осторожно, надеясь, что новые вопросы не ранят его еще больше.
— Благодаря герру Нойманну… — ответил Макс. Заметив ее удивление, рассмеялся. — Я говорю о прежнем герре Нойманне. Он дал мне свою фамилию, чтобы не возникло трудностей с наследством. Родители думали, что отдают меня не то в сумасшедший дом, не то в интернат для трудных детей. Но герр Нойманн, забрав меня, велел своему водителю ехать прямо в замок. Я хорошо помню тот день…
Он откинулся на медвежьей шкуре и вытянул ноги к огню. Запрокинул голову, закрыл глаза.
— Даже сейчас, хотя столько лет прошло. Я тогда еще подрался с мальчишками на реке, они очень меня боялись… Вернее, моей маски и тех слухов, что обо мне ходили, хотя им я никогда ничего плохого не делал. Я вернулся, а его автомобиль уже стоял во дворе. Помню, как удивился водитель, когда увидел меня впервые. Родители говорили с герром Нойманном здесь, внизу. Подслушивать при водителе было неловко, поэтому я обошел дом и забрался по приставной лестнице на второй этаж, влез через окно. — Макс указал на балкон. — Так я узнал, что они ходили к священнику, хотели, чтобы он провел обряд, выгнал из меня злого духа. Но священник — кажется, его звали Альфред, — посоветовал написать герру Нойманну. Наверное, я должен был его поблагодарить за такой подарок судьбы.