— Ничего-ничего, дочка. Главное, что теперь ты наконец проснулась… Люба, подождешь меня здесь? Я потом за тобой приеду… Ну что, родная, поехали домой?
— Куда — домой? — растерянно спросила Вера. Она оглядела обобранную спальню, в которой не осталось ни одной вещи, напоминавшей о муже. Пустоты вместо этих вещей заставили Веру нахмуриться, но Петров уже тянул ее к выходу.
— К нам домой, конечно же, куда еще!.. Ты разве забыла, где живешь?
— Кажется, забыла, — пробормотала Вера и беспомощно оглянулась на Любовь Владимировну. — Приятно было с вами познакомиться…
Любовь Владимировна кивнула и отвернулась. Смотреть в ее пустые, растерянные глаза было невыносимо.
Катарина
Револьвер оттягивал карман платья. Его холодная тяжесть весь день висела на Катарине немым укором — в том, что она хотела выстрелить; в том, что так и не смогла убить. Оказалось, она слабее, чем о себе думала. Катарина читала вслух вечернюю сказку и украдкой поглядывала на детей. Темные непослушные кудри Боруха выделялись среди светлых аккуратных косичек и ежиков. Борух как-то спросил ее, смогла бы она убить человека из злости, и теперь Катарина знала ответ. Ни из злости, ни из ревности, ни от тоски по любви, которой так и не случилось, — не смогла. У нее просто не хватило духу.
Днем, когда Катарина, сжимая в дрожащей руке так и не выстреливший револьвер, медленно шла вдоль колонн, ощущая только пустоту после прощальных слов Макса, ее нагнал Ганс. Она сама не поняла, как позволила увести себя на кухню: Ганс сделал ей бутерброд с сыром, налил сладкого крепкого чаю, осторожно забрал револьвер, отложил в сторону. Вам надо поесть, говорил он. Вам надо отдохнуть. Вы не такой человек, каким хотите казаться, Катарина, я это знаю. Чай проливался в чашку жидким червонным золотом, успокаивал, утешал.
Старина Ганс, невидимый молчаливый свидетель, которому известно многое о замке и его обитателях, — Катарина была благодарна ему за все. В особенности за то, что умел возникать в нужное время в нужном месте и останавливать одним только взглядом.
«Вы бы погубили себя», — сказал он с мягким укором в голосе и положил ей на блюдечко еще сахару. Славный, добрый Ганс, который помнил еще прежнего герра Нойманна. Настоящий хранитель замка.
Он отпустил слуг, всех до единого, чтобы никто не пострадал, а сам остался. «Зачем?» — спросила его Катарина. «Потому что вам может понадобиться моя помощь», — улыбнулся Ганс. Но Катарина знала: ему просто некуда было идти — как и ей. Замок был их единственным домом. Оставалось надеяться, что оба они переживут эту страшную ночь.
Книга сказок братьев Гримм лежала у нее на коленях, буквы освещала одинокая свеча — большего они не могли позволить, чтобы не выдать себя. Катарина перевернула сухую желтоватую страницу. В библиотеке Макса она выбрала сказку о мальчике, который не знал, что такое страх.
«Однажды сказал ему отец: „Ты растешь и набираешься силы — надо же и тебе научиться какому-нибудь ремеслу, чтобы добывать себе хлеб насущный. Видишь, как трудится твой брат! А тебя, право, даром кормить приходится“. „Эх, батюшка! — отвечал ему мальчик. — Уж, коли на то пошло, очень хотелось бы мне научиться страху: я ведь совсем не умею бояться“» [1].
Катарина не знала, что именно хочет донести этой историей. Девочки и мальчики, которые сидели перед ней на ковре у холодного камина, не походили на сказочного паренька. Их бесстрашие было иного рода. Из глаз исчезло все детское — даже, пожалуй, все человеческое. Сначала таким стал Борух, а сегодня изменились и остальные старшие. Катарина узнавала почерк: это сделал Макс. Вместе со страхом он вынул из их сердец все чувства и переживания одним своим словом. Осталась только пустота, черный ледяной огонь. И за это Катарина злилась на Макса, но больше — на себя, за то, что не могла ничего изменить. В горе и в ярости — вот как с ним теперь было.
«Не давал он покоя хозяину, пока тот не рассказал ему, что невдалеке находится заколдованный замок, где немудрено страху научиться, если только там провести ночи три. Король обещал дочь свою в жены тому, кто на это отважится, а уж королевна-то краше всех на свете. Злые духи охраняют в замке несметные сокровища. Если кто-нибудь проведет в том замке три ночи, то эти сокровища достанутся ему».
Одиннадцать светлых голов и одна темная. В неверном свете свечи Катарине мерещилось, будто эти двенадцать, сидящие перед ней, только притворяются детьми. Пока она читает, пока сказка очаровывает их, двенадцать смирно сидят, внимательно слушая. Но стоит ей отвлечься, прерваться на секунду — и тогда они очнутся от колдовства. Черный огонь вспыхнет в их пустых сердцах, вырвется на свободу и пожрет все на своем пути — ее, Ганса, замок, страну. Весь мир.
В гостиную, неслышно ступая, вошел Ганс. От него пахло ночным ветром и тревогой. Катарина бросила на него короткий взгляд, не отрываясь от чтения.
«Когда он хотел опять подсесть к огню, отовсюду, из каждого угла, выскочили черные кошки и черные собаки на раскаленных цепях. Все прибывало да прибывало их, так что ему уж некуда было от них деваться. Они страшно ревели, наступали на огонь, разбрасывали дрова и собирались совсем разметать костер…»
Ганс подошел ближе, наклонился, прошептал Катарине на ухо:
— Они уже здесь.
Три коротких слова — и по спине Катарины пробежал холодок. Она прервалась на полуслове. В гостиной повисла напряженная тишина. Только потрескивало пламя свечи да тихонько стучали один о другой камушки — это Далия перекатывала в ладонях руны.
Катарина захлопнула книгу.
— На сегодня все, — сказала она, вставая. Поймала взгляд Ансельма, кивнула ему. — Ансельм, ты за старшего.
Ганс вышел первым, Катарина следом за ним, чувствуя бедром тяжесть револьвера, а затылком — их взгляды. Не испуганные или удивленные — никакие. Пустые. Что-то юркнуло под рукой — мимо Катарины проскользнула Далия. Преградила ей путь, замерла напротив, сжимая в руках мешочек с рунами. Ее мертвый глаз слегка косил на сторону, будто прямо сейчас заглядывал за краешек настоящего — в смутное будущее.
— Ты боишься, — сказала Далия. Она не спрашивала, и без того было видно. — Не бойся. Все будет хорошо. Так говорят руны.
Катарина судорожно улыбнулась ей, провела ладонью по белесым волосам.
— Спасибо, Далия. Я не сомневаюсь. — Она наклонилась и поцеловала Далию в ровный розоватый пробор.
Больше она ничем не могла здесь помочь. Оставалось положиться на подготовку Эберхарда и предсказание Далии. А у Катарины было еще одно дело — успеть уничтожить улики. Она бегом пронеслась по пролетам лестниц и коридорам замка, распахнула нужную дверь. В комнате Ани остался утренний беспорядок: приставленная к гостье Ингрид не успела убрать до распоряжения Ганса.
Больничный халат и сорочка нашлись на антресолях в гардеробной — Аня закинула все одним комком в дальний угол, словно не хотела больше видеть. Ингрид, похоже, не заметила грязной одежды, и ее так никто и не выстирал. Катарина стащила заскорузлые тряпки, швырнула их к камину.
Теперь — букет уже увядших желтых роз. Цветы полетели в ту же кучу, что и казенное тряпье.
Дальше — швейная машинка. Катарина застыла в нерешительности. Она понятия не имела, как и где ее спрятать. Даже огонь не смог бы уничтожить машинку быстро и бесследно. Макс наверняка убедил Аню, что рискнул практически всем, чтобы ее достать. На самом деле машинка стоила ему всего-навсего двух вежливых писем старым друзьям и одной бутылки хорошего джина из личной коллекции. Катарина осмотрела инструмент со всех сторон, пытаясь понять, как его разобрать, и увидела под днищем прямоугольник тонкой бумаги. На нем был напечатан номер с русскими буквами. Бумага оторвалась легко, достаточно было сковырнуть ногтем. Теперь никто не поймет, что этот «Зингер» привезен именно из Союза.
Надеясь, что этого будет достаточно, Катарина растопила камин. Бросила в него сначала клочок с инвентарным номером, и тот мигом истлел. Затем — одежду и цветы. Пока огонь пожирал улики, оглядела комнату еще раз, не осталось ли чего. Волосы с расчески и с подушки, записки от Макса — все полетело в огонь.
Катарина выдвинула ящики трельяжа — там, перетянутая простой бечевкой, лежала стопка писем. Незапечатанных, надписанных одной и той же рукой. Катарина села на пол у камина, перебрала конверты: на них не было штемпелей или марок, только имя адресата, русскими буквами. Пекка, Пекка, Пекка. Странное имя. Она развернула первое попавшееся письмо, но смогла разобрать в лучшем случае слово из десяти: по-русски Катарина читала намного хуже, чем говорила.
Наверное, в письмах было нечто важное, раз Аня их берегла и прятала. Но оставить их означало рискнуть всеми предосторожностями. На случай, если предсказание Далии не сбудется и всех их сегодня ждет смерть, Катарина обязана замести след — чтобы ищейки его потеряли.
Она уже поднесла первое письмо к огню, как вдруг услышала странный звук в коридоре. Катарина замерла. Медленно поднялась и подошла к двери, держа наготове револьвер. За дверью кто-то был — шел почти бесшумно, крадучись. Катарина выждала еще немного. Сердце колотилось настолько сильно, что отдавало в висках.
Точно так же она боялась в тринадцать лет — когда сама кралась мимо спящей ночной санитарки по имени Мария, чтобы вывести Макса на прогулку. Поскольку Макс считался буйным, его не выпускали даже из палаты, не говоря уже о дворе больницы. Но Катарина умела ловко и быстро снимать ремни смирительной рубашки и знала все пересменки дежурных, все укромные коридоры, по которым они могли бы пройти незамеченными. Только Мария могла создать проблемы. Угрюмая и суровая со всеми, особенно с маленькой Катариной, она не уступала по силе крепкому мужчине — а еще была ее матерью. Катарине, которая часто помогала на дежурствах, было запрещено общаться с сумасшедшими. Но Макс не был безумен. Только он смешил ее до слез. Только он говорил, какие красивые у нее волосы и как здорово она лазает по крышам. Макс стал ее лучшим другом, а потом и самой большой любовью. Ее бурной рекой, которая до сих пор затягивала в сладкий, высасывающий последние силы водоворот.