ь. В левой руке он сжимал кинжал с клинком, подобным пламени.
Соскочив со ступеней на террасу, он долгое время стоял и громко дышал, втягивая в легкие теплый аэр. При этом поводил диким взглядом — с гегемона на Хиратию, на Акера и назад. Пальцы на рукояти кинжала он стискивал столь сильно, что дрожала вся рука.
Софистес внимательно всматривался в тело Бербелека. Изменение пигмента на левом бедре, дополнительная кость над правой ключицей и маленький огонек, дрожащий на лбу, — но и все.
Гегемон подступил к землянину, искры возбуждения с шипением выстреливали под эфирными доспехами.
— Ты видел его, эстлос? — спросил он требовательно. — Как он выглядит? Ты ведь можешь что-то сказать! Он тебя вообще заметил? Эстлос!
Бербелек замахал руками — и той, с кинжалом. Все отступили на шаг. Но прежде он успел зацепить ребром ладони о кругоручник Хиратии, из разрезанной руки вырвалась кровь. Бербелек, казалось, вообще этого не почувствовал. Уставился на гегемона, нахмурился, заморгал. Открыл рот, но не издал ни звука.
Акер Нумизмат медленно подошел к нему, положил искривленную артритом руку на плечо высокого мужчины.
— Спокойно, — прошептал старик. — Потихоньку. Все вернется. Ты вспомнишь. Слова в тебе, память в тебе, эстлос Иероним Бербелек — в тебе, он вернется. Пойдем.
Эстлос Бербелек дернулся во гневе. Дрожь охватила уже все его тело, достигла высшей точки резонанса. Бербелек еще несколько раз шевельнул губами и заорал:
— Сто девяносто четыре! Сто девяносто пять! Сто девяносто шесть! Что вы замерли? Пусть кто-нибудь меня осмотрит, Шеолом клянусь! Есть здесь у вас какой-никакой демургос сомы? Или хотя бы медик? Омиксос, в казарму, сейчас упаду с ног. Налей мне этого вина. Когда Ведьма возвращается в Лабиринт, послезавтра? И в чем там дело с этими часами? Ты, старик, как тебя зовут?
— Акер Нумизмат, господин, софистес Лабиринта, у твоих стоп.
— Теперь самое время для любезностей. Эстлос Иероним Бербелек, Стратегос Луны. Мне нужно сблевать, кажется, я там что-то проглотил, чувствую, как шевелится в желудке. Еще вина. Акер, расскажешь мне все, что вы о нем узнали, все, до чего сумели додуматься. А теперь отодвинься. Боги, что за дерьмо.
— Госпожа.
— Встань.
Встает.
Земля, зеленый лампион, висит здесь же, над Лабиринтом, над огнестенами и под спиральной вечномакиной, точнехонько напротив господина Бербелека; он встал, поднял голову, поднял взгляд и теперь моргает, полуослепленный. Это его раздражает, он кривится в гневной гримасе, подергивается в потоке сияния, будто пришпиленное к матовому полумраку насекомое.
— Спокойно. Покажись-ка мне. Да. Вижу, что и следа не осталось. Ты именно тот, кого мы искали, Иероним.
— Ты знаешь мою цену.
— Не бойся.
Господин Бербелек иронично смеется.
— Сядем. Я всегда любила озера — больше, чем потоки. То, что неподвижно, остается в большей степени собой, чем то, что движется. Ты хочешь охладиться? Это пуринический гидор, выпей.
— Уже пил.
— Ты сопротивляешься, это хорошо. Знаешь, это было первое, что обратило ее внимание.
— Шулимы?
— Да. Легенда о стратегосе, который сломил морфу сильнейшего кратистоса Земли. Ибо если некто такой вот не выстоит под арретесовой Формой, если не он нанесет удар кратистосу адинатосов — то кто?
— Ты. Другой кратистос.
— Ах.
— Но ваша жизнь слишком драгоценна, верно?
— Я. Конечно, я тоже буду биться. Но ты ведь знаешь, каково будет мое сражение: Форма против Формы. И в этом меня никто не заменит. И все же кому-то придется приблизиться и уничтожить Материю.
— Мы не знаем, умирают ли они вообще.
— Но наверняка существуют, когда существуют, — и не существуют, когда не существуют.
— И мы не знаем, один ли кратистос у них здесь.
— В этом мы также можем быть уверены. Мои астрологи следят за движением планет. Арретесов антос возмущает также и Форму эфира, изменяя эпициклы небесных тел. Астрологи именно так отслеживают движения их флота на звездосклоне. И есть лишь один очаг возмущений небесной гармонии.
— Их может оказаться там двое, трое.
— Двое кратистосов в одном и том же месте? Тогда они по определению не были бы кратистосами. Так или иначе, тебе придется убить Сильнейшего.
— А может, другой приземлился на Земле.
— Это был первый вопрос, с которым я послала туда Лакатойю. Проверить дальность, силу и укорененность в керосе арретесовых плацдармов на Земле. Скорее всего, они высадились там немалыми силами, не исключая демиургосов и текнитесов, но ни одного кратистоса с ними нет. Просто… просто обживаются.
— Да-а.
В пруду живут маленькие пирорыбки с ярко сверкающими чешуйками. Господин Бербелек следит за их слаженным движением, танцем небольшой стайки. Абрис волны подводных огоньков и ее скорость соотносятся со словами Госпожи. Когда она замолкает на долгую минуту, пирорыбки замирают в бесцельном дрейфе, и стайка распадается на дюжину отдельных струек огня.
— Когда атакуем?
— Когда я буду уверена в победе.
— Он сильнее?
— Это возможно. Но проблема в том, что, как бы мы ни маневрировали, сколько бы гиппирои я ни выставила и насколько великий стратегос бы их ни вел — в космосе, на небе я не смогу в одиночку окружить адинатосов, чтобы те не сумели бежать из-под моей морфы. Их нужно зажать как минимум с четырех сторон.
— Если бы я…
— Если сбегут из-под человеческого антоса, ничего не сделаешь. Возможно, твой единственный шанс — это удар, который ты нанесешь под Формой жизни и смерти, хрупкого тела и драгоценной крови.
— Тогда что?
— Такова была вторая цель Шулимы: осторожно проверить готовность других кратистосов к участию в наступлении против адинатосов. Ты ведь понимаешь, насколько тяжела и рискованна эта миссия. Они воспримут Шулиму всерьез, только зная, от кого она пришла, кто она такова; а когда узнают, то убьют ее, прежде чем она успеет сказать хоть что-то.
— Стало быть, больших успехов она не достигла.
— Ты должен понять природу ситуации. Это — гордиев узел, который ни один Александр не разрубит. Кратистосу, покинувшему Землю, после возвращения снова придется сражаться за каждый пус кероса, схваченный коронами соседей в тот же миг, как исчезнет его корона. Короли и народы в его землях падут жертвой соседних владык и цивилизаций. Тут невозможна даже мысль о каких-то там договорах, клятвах, перемириях — таково естественное состояние вещей. Смотри, как вода стекает вниз и наполняет пустое углубление; так и сила восполняет всякий недостаток силы — то есть слабость. Ни один кратистос не отправится добровольно в Изгнание только потому, что звезды слегка изменили свой путь по небу.
— Но если бы она сказала хоть кому-то из них, как ситуация выглядит на самом деле… Сказала ли она хоть кому-нибудь?
— Я запретила ей раскрывать свою личность. И как же ситуация выглядит на самом деле, мой Иероним?
— Форма человека может оказаться уничтожена. И не будет больше людей — только одна большая какоморфия.
— И они должны бы этим обеспокоиться?
— Не смейся! Ты ведь обеспокоилась.
— За этот крик ты заплатишь мне кровью. Ох. Обеспокоилась ли я? Они вторглись в мою корону. Я обороняюсь. А значит — да, я обеспокоилась.
Кровь расплывается в хрустально-чистом гидоре озерца тяжелым, мясистым облачком багрянца, будто некий живой организм выедает внутренности Воды. Красные шупальца чудовища достигают жар-рыбок, а поскольку Госпожа молчит — краснота догоняет и проглатывает некоторых из них.
— Для начала у тебя есть Король Бурь, — говорит господин Бербелек, сумев вздохнуть.
— Для начала.
— И, возможно, Урвальд из Земли Гаудата.
— Возможно.
— Шулима, наверное, установила какие-то контакты. Я знаю, что она говорила с Чернокнижником.
— Ты все еще не думаешь как стратегос. Скажем, неким чудом я соберу тех нескольких кратистосов, и мы вместе вдавим адинатосов в керос. Что увидят остальные кратистосы?
— Лунная Ведьма во главе сильного союза. Да, ты права, Седьмая Война кратистосов.
— Я ведь говорила тебе: гордиев узел.
— Тогда чего же мы ждем?
— Случая. Исключительного мгновения, неожиданного для всех стечения обстоятельств. Когда живешь тысячи лет, начинаешь ждать нежданного; в конце концов необходимый шанс придет к тебе по собственной воле и опустит голову тебе на колени. Нужно лишь терпеливо ждать.
— Ты говоришь о десятках лет.
— Да.
— Может, и о сотнях.
— Да.
— Видимо, я знаю, какова третья цель Шулимы: искать дальше, искать моих преемников.
— Иероним, Иероним.
— Вы столь отвратительно терпеливы, готовите оружие, не зная — придется ли вообще его применять, именно это или только пятое по счету, десятое, сотое, главное, чтобы было под рукой хоть какое-то, когда шанс предоставится; а тем временем натачивать его и чистить, чтобы не заржавело. А если я не захочу ждать? Ты меня здесь пленишь? Что? Соврала бы — и я бы тебе поверил. Можешь получить стратегоса, а можешь — послушного пса, но не обоих в единой Форме. Так на что ты рассчитываешь? О, без сомнения она — твое дитя, Мать Жестокая, отражение гораздо слабее, но точное. Я знаю вас. Я познал вас.
Ее кожа при прикосновении удивительно холодна; это нормальная температура человеческого тела, но на Луне удивляет, будто горячий лед.
— Подними голову. Взгляни вверх, разве тоска не стискивает тебе сердце при одном только виде? Ох, но ты ведь знал, что придется заплатить за каждый миг гордости.
Яростный осьминог крови атакует пирорыб, красная тварь мутит озерцо, эта вода уже не чистая, кровь стратегоса принимает в кружении антоса облик предсказания — и чей же это антос, кому предсказывает, к чему эта жертва?..
— А теперь иди, иди уже, потеряйся в Лабиринте.
Он идет.
Поскольку ритуал — сильнейшая из Форм, площадь была треугольной. Бестий выпускали с севера, танцоры ждали под южной стеной. Их натертые горячими маслами тела блестели в сверкании вечномакины, возводящей этот квартал Лабиринта. Господин Бербелек остановился на миг на второй террасе, под красными аэрозами сада, проплывающего как раз над площадью. Публика свистела и хлопала, когда танцоры перескакивали над тварями и перестраивались в новые фигуры, прежде чем твари успевали разогнаться снова. Играла музыка. Господин Бербелек нервно почесывал шрам на шее; прикосновение кируфы, даже сделанной из мягчайшего земного шелка и не застегнутой, раздражало распаленную кожу. Продавец жарблинов отступил с дороги, едва перехватив его взгляд. Господин Бербелек двигался в облаке холодного гнева; бездомные псы, о которых он даже не успевал подумать, чтобы отогнать их пинком, убегали, скуля, будто их уже пнули.