— Я не курю, — пробормотала она.
Бородач, казалось, не обращал на нее внимания; отвернувшись, обменивался на неизвестном Аурелии языке гневными репликами с остальными библиотекарями. Она присмотрелась к нему внимательней. Мужчина был младше, чем казался на первый взгляд, грязная туника, испачканные волосы и обожженная кожа успешно его маскировали. Судя же по рубиевому перстню на шестом пальце и гневу в присутствии стратегоса Бербелека, он мог оказаться даже аристократом.
— А конкретно «Зимняя повесть» Людвига Гуна, — тем временем объяснял Метону Месите эстлос Иероним. — Часть, где содержится известие об обручении и свадьбе Максима Рога. Существует также повествующая о тех событиях поэма Абаши Мстисловича, порой прибавляемая к «Зимней повести». Кроме того, предпровегова версия известий об Исидоре Родийском; тогда его еще не считали легендой, Фукидид Второй составил записку об убийстве кратистоса Петра Акантийца как об историческом факте. Знаю, что, кроме «Славы» Фукидида, об этом говорится в «Дневниках Черносонческих» — говорят, у вас есть их полное издание.
— Эстлос…
— Укажи человека.
— Мы еще не добрались до древней истории. Пока что мы —
— Пойду сам.
— Вызовешь пожар, эстлос —
— Хватит. Аурелия, останься.
Стратегос бросил луннице пирикту (та поймала ее в воздухе над стеной книг, в последний момент удержавшись от огненного взмаха руки), схватил Метона за локоть и повлек его внутрь хранилищ Библиотеки. Хоррорные направились следом.
Бородач смерил Аурелию внимательным взглядом из-под нахмуренных бровей. Прижимая горящую рикту к боку, она осторожно попятилась из лабиринта пергамента и бумаги, пока не оказалась на растрескавшихся плитах Святого Круга, за руинами портика Библиотеки. Вавилонянин, отерев ладони о тряпку и бросив ее в лужу, пошел за девушкой.
— Аурелия, верно? — Он, видимо, усмехнулся, так сложились морщинки на обгоревшем лице; ибо борода скрывала остальное, о выражении лица можно было лишь догадываться. — Не бойся, мы только кричим так.
Она и вправду казалась напуганной девицей? Бессловесно усмехнулась в ответ.
Он протянул ей руку. Аурелия подала ему свою. И тогда он поймал ее врасплох, склонившись и поцеловав внутренюю сторону запястья.
— Эстлос Кикур Ашамадер. А у тебя не горячка? Я слышал, что в городе появилась зараза, погибло слишком много текнитесов тела. Может, пойдем с этого пепелища, не могу уже выносить здешний смрад; что могло сгореть — сгорело, остались древние камни. Эстле. Прошу.
— Мне нужно ждать —
— У них это займет немало времени. Прошу.
Они уселись на самом верху лестницы за руинами святилища Афины.
— Прошу, гердонская смесь. — Махронка Кикура была уже на две трети пустой. — Здесь ты можешь курить, эстле.
— Не курю, — повторила она, одновременно по-детски восторженная и напуганная фактом, что он принял ее за аристократку — а она не возражает.
— Хм, а мне, собственно, показалось, что ты выдыхаешь дым.
— Я —
— Гляди, северный акведук обвалился, — зажегши махорник, он указал им вправо, на кварталы богачей. Оттуда также поднимались в небо черные столпы, пожары безумствовали по всему Пергаму.
Они сидели на вершине холма, почти в двух стадиях над рекой. Перед ними раскинулся мрачный вид: разрушенный город, точно поле нагих костей, архитектонических культей, выпирающих из грязи, из вспоротой земли, из разбитой мостовой. А за выщербленным кольцом укреплений — Равнина Крови, которая, сказать по правде, была цвета не крови, но пепла — как и все остальное. Даже воды Каика сейчас не светлее ее.
Держался западный ветер (море все еще не успокоилось после пароксизмов ауры Короля Бурь), неся на взгорье Афины густой запах смерти и горелой плоти. Слух о заразе был правдив, Аурелия знала, что стратегос приказал сжигать трупы на восточном заречье. Были, конечно, жертвы и среди победителей, Хоррор точно объявит здесь новый набор, — но несравнимо сильнее пострадали защитники и гражданский люд. Впрочем, в антосе Чернокнижника непросто было отличить гражданских, ближе к Уралу царила дисциплина настолько крепкая, что по приказу гегемона против врага вставали оружно все: мужчины, женщины и дети, старики и безумцы. По крайней мере не будет проблем с военным подпольем или городской партизанщиной: осознав поражение, жители подчинялись победителю со все той же дисциплинированностью.
И все же дым от кремаций терялся за дымом все разгорающихся пожаров. Плотная застройка Пергама, особенно беднейших его кварталов, где главным материалом было дерево, лишала возможности быстро гасить уже поднявшийся огонь. Меж кривыми столпами гари Аурелия приметила кружащую над городом «Уркайю»: лунники на эфирном скорпионе следили за движением фронта пламени и доставляли свежую информацию в штаб Медийской Колонны, коей стратегос и поручил сражение с огнем.
Огонь, огонь, огонь, не дело постоянно о нем думать. Я — прекрасная аристократка из свиты Бербелека Завоевателя, я — землянка, не знаю Огня. Тьфу!
— …что у него есть молодая дочь и —
— О чем ты говорил?
— Ну не вижу сходства, совершенно иная морфа.
— Ах, нет, Алитэ осталась в Александрии.
— Так я и думал. Но он ведь, полагаю, говорил тебе о своих намерениях, верно? Про этот отказ отстраивать город — это шутка?
А-а, вот он о чем: пробует вытянуть из меня секреты стратегоса.
— Ты вавилонянин, эстлос, и явно живешь здесь не слишком долго; что, собственно, ты делаешь в Пергамской Библиотеке?
Кикур совершил сложный жест рукой с махорником.
— Семья меня отослала. Династические осложнения при дворе Нового Вавилона, а как софистес-эмигрант я никому не стану мешать. Знаешь же, как оно случается. У нас в Пергаме были серьезные интересы, а теперь — непонятно, что и как. Бежать? Чернокнижник вспомнит о своем. Может, и правда разумнее —
— Ты не слышал, о каких текстах он спрашивал?
— Стратегос? — Кикур взглянул на Аурелию. — М-м, что ты имеешь в виду?
Она пожала плечами.
— Не читаешь газет? А может, о таком под Вдовцом не пишут. Это не война ради возвращения земель Селевкидитам, это элемент большой кампании против Чернокнижника, возник союз кратистосов и королей Европы, Азии и Африки. Беги, эстлос, в Вавилоне будет безопасно.
— Но ведь Семипалый —
— Уже нет. — Она положила пирикту себе поперек бедер, горящие буркала пепельных птиц таращилась на нее меж цветными узорами юбки. — Об этом газеты напишут завтра.
— Ага. — Он затянулся дымом, внимательно взглянул на Аурелию. — Интересуешься политикой, эстле?
— Это значит — чем? — фыркнула она. — Я интересуюсь миром. Только невольникам, безумцам и самоубийцам не важна политика — им все равно, как они живут.
— Я хотел сказать… Собственно, откуда ты происходишь, не могу разобрать твой акцент. Если простишь сей интерес, эстле.
Лунница дотронулась голубым пальцем до нижней губы.
— Ах, да, это загадка, догадайся, эстлос.
Он прищурил левый глаз.
— А какова награда, если отгадаю?
— Ха, а какова — для меня, если не отгадаешь?
— Красота никогда не болезненна настолько, как во времена войны и уничтожения. Ты уже побывала в Хрустальном Флореуме, эстле? Я проверял, он уцелел. После заката улетучиваются Туманы Иезавели, ты никогда ничего подобного не видела. Вы ведь не покинете город до вечера?
И тогда Аурелию осенило: он пробует ее соблазнить!
Она расхохоталась.
Махорник выпал у Кикура из пальцев. Широко открытыми глазами он глядел на гаснущие на коже Аурелии искры, развеивающийся перед ее лицом дым.
Сдерживая смех, она склонилась к нему, пожала руку. Он вздрогнул.
— Прошу прощения, я не должна была. Я не аристократка. Аурелия Оскра, Наездник Огня, риттер Иллеи Жестокой. Да, Лунной Ведьмы. Ну все, извини, извини.
— Но, — он вдохнул поглубже и тоже рассмеялся, — не за что! С Луны, да? Ты выиграла, я бы в жизни не догадался. Хотя, с другой стороны, Элькинг ведь писал… Ах, но, собственно, что ты желаешь получить в награду, эстле?
— Я уже говорила, что я не —
— А это интересно, поскольку голову дал бы на отсечение, хм, ну вот скажи, сумеет ли дулос изображать человека свободного перед тем, кто свободен воистину? Не был бы он тогда дулосом. Но я хотел спросить кое-что —
Оба обернулись на внезапный звук плевка за их спинами. Тремя ступенями выше сидел на пятках высокий измаилит в черном бурнусе, один из тех пустынных воинов, переданных под командование Бербелека Марием Селевкидитом. Лицо почти скрыто, грязная труфа плотно обернута, лишь голубые глаза блестят в щели. Черный тюрбан сидел криво, из-под него выбивались сальные волосы. На коленях измаилит держал старый кераунет с чрезвычайно длинным стволом, покрытый матовыми инкрустациями, здесь и там складывающимися в арабские слова. Из-за пазухи торчала рукоять канджара. Мужчина сунул туда руку, вытащил и кинул в рот, меж витками труфы, высушенные листики какого-то растения. Жевал их и громоко сплевывал. Руки — густо татуированы, ногти больших пальцев выморфированы в роговые когти.
Эстлос Ашамадер молча кивнул Аурелии. Они снова взошли к Святому Кругу, обойдя черного бедуина.
Кикур взял Аурелию под руку. Та удержалась, чтобы не выдернуть локоть. У него такая холодная кожа… Провела пальцами по предплечью мужчины, нажала на мышцу, ощущая структуру кости там, внутри, — теперь она его вела, к ее шагу он подстраивал свой. Они были одного роста.
— …на улицах все еще опасно, но я не хожу один, собрал людей, чтобы те помогли в спасении Библиотеки, и если хочешь — Урч! Забахай! — если ты не уезжаешь отсюда сегодня, эстле, а ведь не уедешь?
— Нет, пожалуй, нет, не думаю.
— Ты не представляешь, что здесь творилось во время осады, я был бы крайне рад твоему обществу, пусть даже на один вечер, увидишь, что после купели и в чистой одежде я напоминаю человека. Расскажешь мне все о Луне, может, я даже тебе поверю, ха!
— Не поверишь, но так даже лучше.