Конечно, каждая такая протечка Тумана Иезавели из системы хрустальной гидравлики приводила к невосполнимой потере в световодах Флореума. Некоторые вещи обречены на гибель и забытье одной только своей исключительностью; неповторимость принадлежит к сущности чуда. Зато обычное — длится вечно.
И сколько же продержалось взаимное очарование Аурелии и Кикура? С неделю. Распад Формы начинается с мелочей, на которые вне этой Формы мы и внимания не обратим. Интонация при пустяковых вопросах. Быстрота поднятой головы, когда другой входит в комнату. Решительность в выражении своих желаний. Ритм дыхания — под его, под ее взглядом. В последний раз Кикур взорвался внезапным раздражением, проснувшись среди ночи и увидев Аурелию, сидевшую рядом на кровати и вглядывавшуюся в него в своей огненной ипостаси — для нее ведь продолжался день, она говорила ему, что не сумеет заснуть. Лишь смотрела, как он спит. Или выходила в город.
И теперь, выйдя из Флореума, она прищурилась в темноту — здесь, в мире внешнем, уже наступили сумерки, начиналась душная пергамская ночь. Она подняла голову. Желто-розовая Луна висела в небе над восточным горизонтом, над кривой щербиной уцелевшего фрагмента защитной стены. Сойдя по железным ступеням на улицу, она перескочила на другую ее сторону, чтобы избежать копыт ховолов. Дулосы и работники трудились непрерывно, разбирая руины и восстанавливая укрепления. Отстройка жилых домов, видимо, не была решающим приоритетом для назначенного Королем Скалы басилея Пергама.
Десять дней после завершения осады город все еще казался заключенным в форму войны. Последние пожары погасили только позавчера. Костры кремаций продолжали пылать на заречье — хотя теперь лишь ночами, чтобы столпы зловещего дыма не снижали, ко всему, мораль пергамцев. Сейчас, взглянув туда, она увидела лишь пятно беззвездной тьмы. Стратегос перебросил в город быстрой «Уркайей» нескольких текнитесов сомы из Александрии, Рима и Византиона, чтобы те положили конец распространению заразы; ибо дошло до того, что безумцы из бедняцких кварталов сами подносили огонь к своим домам. Остальные аэростаты, в том числе и оронейгесовый, занимались переброской войск. Воздушными свиньями и морскими кораблями, причалившими к каиковой пристани, хоррорные покидали Твердыню, сотня за сотней, сами не зная, куда направляются. Не знала и Аурелия.
Дворец наместника находился в северном комплексе на Взгорье Афины; Аурелия свернула к западу, повернувшись к Взгорью спиной. Ночью ей и так нечего было бы делать во дворце. После того как там объявился новый басилей, охрану установили еще плотнее, несколько ночных прогулок Аурелии закончились всеобщей тревогой. Зато, что характерно, ночные визиты вавилонского аристократа не удивляли никого.
Она сошла к каиковым пристаням. Здесь, в тавернах и приречных госпициях, жизнь не замирала никогда. Работали даже сгоревшие таверны, там подавали еду и алкоголь на сбитых на скорую руку столах, на свежем воздухе, под грязными лампионами и коптящими черным факелами. Аурелия знала, что все это — следствия войны, но не могла удержаться от неосознанных ассоциаций: грязь, хаос и дегенерация, на Луне мы бы не вынесли такой дисгармонии. Лунница уселась под сольным деревом, у стола с видом на нижнюю пристань, где, на узком кароскафе, как раз располагался лагерем Хоррор. Она глядела на работу моряков и портовых работников. Если только стратегос не желал утратить едва добытые земли, такая массовая переброска войск из Пергама пред лицом ожидаемого контрнаступления Чернокнижника могла означать лишь одно: силы Урала будут связаны где-то в другом месте.
Дулос поднес ей вино, низко поклонился. Как видно, она и вправду казалась аристократкой, особенно по контрасту с другими клиентами, в большинстве закутанными в дешевое рванье, скрывающее свежие увечья и несовершенства тел низкой Формы. Стыд тела недоступен людям подлейшей морфы (тело невольника — не его собственность) и морфы благороднейшей (совершенство не знает стыда); все остальные желали бы стать другими, но не могли измениться. Они отводили глаза, когда она смотрела на них. Кем бы она ни была — была чужой, пришла с армией Селевкидитов, — а их души в изрядной мере принадлежали еще Чернокнижнику. Они были освобождены, а теперь в хмуром молчании ждали освобождения от этой свободы.
Один лишь солдат усмехнулся ей открыто; она ответила улыбкой, безсознательно оборачиваясь к нему в полупрофиль и выпрямляя спину. Неважно, сколь окончательно она забудет Кикура, он останется в ее морфе навсегда — вещь никчемушная, но именно поэтому хранящаяся дольше. Впрочем, он ведь не был ни плохим человеком, ни плохим землянином. Она вспоминала его с ироничным умилением. Ради нее он сбрил бороду, противу вавилонской морфы. Часами шептал ей на ухо шутливые непристойности, вульгарные комплименты. И как же просто он вызывал ее смех своим безрассудным хохотом. Девушка уже тосковала по холодному прикосновению Ашамадера.
Солдат предложил ей жестом еще один кубок вина. Отказалась. Встала и, не оглядываясь, покинула пристань.
Собственно, а в чем состоит моя служба? — думала она, взбираясь по крутым улицам Пергама. Каковы мои повинности? Должна ли я оставаться подле стратегоса до конца, то есть до окончательного его предательства, окончательной победы или окончательного поражения? И как понять, что это наступило? Я уже даже не уверена насчет моего спора с Яной. Скажет ли стратегос хоть когда-либо прямо: «этого слова не сдержу»? А даже если скажет — он ведь стратегос, откуда бы мне знать, что это значит на самом деле? Ох, Госпожа, я ведь всего лишь хотела увидеть Землю!..
Ее обогнали быстро катящиеся гидоровые повозки, где-то в городе снова вспыхнул пожар. Она направилась им вослед. Горела одна из уцелевших фабрик пергамента. Эгипет уже давным-давно не блокировал экспорт папируса, да и вистульская бумага постоянно снижалась в цене, и все же среди аристократии еще существовала мода на настоящий телячий пергамент. Который, кстати, теперь точно сильно подскочит в цене. Она смотрела на заранее обреченную на неудачу попытку погасить пожар. Может, и вправду нет смысла отстраивать город на этой проклятой равнине…
Она вернулась во дворец уже перед рассветом. Прошла мимо нескольких слуг, которых не надеялась застать на ногах в такую рань. В атриуме повстречала Яну-из-Гнезна, бесцеремонно омывающую жилистые ноги в имплувиуме.
— Я думала, ты сидишь в Амиде.
— Мы едва-едва прилетели, стратегос тебя искал, сразу выезжаем, собирайся. Что это ты вырядилась, колечки, браслеты, персний, ась? Снова добралась до здешнего гардероба?
— Да чтоб тебе провалиться, старая карга.
— Гори-гори, может, у тебя в голове хоть немного прояснится.
Аурелия сплюнула фиолетовым пламенем и свернула в свои комнаты.
Комнаты — это сильно сказано. Маленький кабинетик с безоконным коридорчиком, чуть большая спальня за боковой дверью. В кабинете лунница застала эстлоса Бербелека, тот склонялся над столом, что-то поспешно писал угольным стилом.
— А-а, вот и ты! — повернулся он, просияв, и миг-другой ей казалось, что он хочет приветственно обнять ее. Впрочем, Форма тут же отступила. — Хотел оставить тебе письмо; знаю ведь, что ты нынче не спишь. Как там эстлос Ашамадер?
Она махнула рукой.
— Яна говорит, мы выезжаем.
— Да, еще до полудня. Я заскочил буквально на минутку, даже с басилеем нет времени встретиться. Было здесь что-либо, о чем мне стоит знать?
— Вчера прибыл посол от Иоанна Чернобородого. С официальным письмом. Приняв во внимание нейтралитет Вавилона, с которым Македонию объединяют узы недавнего союза — и так далее, бла-бла-бла. Если коротко: он не вмешается в войну с Чернокнижником, а вот, если речь пойдет о Навуходоносоре, тогда, конечно, быстренько тебе поможет.
— Превосходно. Ха, у Алитэ и вправду может удаться ее план! Вот же чертовка! Я должен ей написать. — Он вспомнил о письме, которое только что писал; смял его и спрятал в карман. — В любом случае, нынче выезжаем. Попрощайся со своим Адонисом — и вперед.
— Куда? Я видела, что ты отправляешь Хоррор. Полагаешь, Чернокнижник не вцепится в свое? Каков план? Куда ты их перебрасываешь?
— Ты не обязана знать.
— Обязана! Эстлос.
Он вздохнул, почесал нос.
— Закрой дверь.
Она закрыла.
— За час до рассвета, — пробормотал он, — пробуждаются призраки искренности. Ну ладно, что ты хочешь узнать?
Обманет меня, подумала она.
— Когда состоится нападение на Урал.
— Нападение на Урал. Это совершенно невозможно, не будет никакого нападения на Урал. И не кричи о предательстве, просто подумай на минутку, как бы это стало возможным. У тебя ведь здесь наверняка есть карты — о, давай. Не эту, другую. Смотри, насколько большие пространства контролирует Максим Рог. Воистину, это целая империя. Европа, Азия, когда бы не Дедушка Мороз, он добрался бы через пролив Ибн Кади до Северного Гердона, здесь — почти достиг Африки. А теперь вообрази, что я и вправду начинаю такую кампанию. Чернокнижник сидит в своих уральских твердынях. И, скажем, все складывается как мне и нужно, победа за победой. Уже один захват тех земель, разгром всех его войск и осада его на Урале займет — сколько? Десять, двадцать лет? Империи рушатся, как элефанты: может, земля и вздрогнет, когда они падут, но пока что это длится, длится и длится. А ведь с моей стороны было бы безумием ожидать только побед. Даже считая всех союзников, у нас не будет решающего превосходства. А осада Урала! Шеол, да он превратил в крепость всю горную цепь!
— Весьма убедительный аргумент насчет невозможности победы, эстлос, — сухо проговорила Аурелия.
— Какой победы? Ты, похоже, и вправду слишком долго была в моем обществе. В конце концов, о чем должна идти речь: о Чернокнижнике или об Искривлении?
— Они не отправятся за тобой в эфирную войну, оставив за спиной Вдовца. Особенно теперь, когда ты уже вговорил им, что это он в ответе за Сколиодои. А ведь затем ты, собственно, и вговаривал.