СВЕТ ГОСПОЖИ НАШЕЙ
Горит, горит, горит все: воздух, вода, земля, тело пана Бербелека. Даже когда он стоит недвижно под черным небом — зеленая Земля посреди вечно мрачного небосклона является единственным источником света, ночь окутала Луну, длинная, двухнедельная ночь — но даже сейчас пыр, связанный здесь с каждой живой и неживой материи, проникает через кируффу, сквозь кожу, прямо в кости и сердце пана Бербелека. Всякий вздох раздражает гортань и режет легкие, всякий глоток слюны прожигает горло, всякий шаг — это новый жар земли под подошвами (луняне ходят босиком), всякое перемещение — это перемещение через ад.
Понятное дело, что огня не видно, не видно и пепла, кируффа не дымится, кожа пана Бербелека едва покраснела, словно болезненно загорела. Солнце еще не опередило Луну настолько, чтобы показаться на небе над краем Кратера Мидаса — но концентрация архе пыра в лунной атмосфере не зависит от поры дня или месяца.
Хотя кратиста Иллея провела здесь более полутысячи лет, ей так и не удалось притянуть эту планету к форме, полностью соответствующей ее натуре — человеческой, земной, дарящей жизнь, упорядоченной. Ведь субстанция рождается именно из такой Материи, которая доступна на данный момент. Луна Госпожи Благословений рождается из Огня наивысшей сферы Земли, из чистой ураноизы, а так же из низких стихий, последовательно освобождаемых из этхеричных цефер, в которых те связаны во всех небесных телах. Все эти поля, огороды, сады, виноградники, на которые пан Бербелек глядит сейчас с вершины спальника, все это родилось и выросло из стихий, самостоятельно очищенных от ураноизы в короне Лунной Ведьмы. Именно так, в масштабе столетий и тысячелетий, черная и мертвая Луна перетекает к Форме рая, золотой страны урожая и счастья, которую Потнии не дало было создать когда-то в Садаре.
Пока же что для пана Бербелека это страна пыток. Он ходит медленно и говорит лишь шепотом, удерживаясь от глубоких вдохов.
Спельник тянулся вдоль всего имения Обкоса, до самого восточного склона кратера. Подобные жилы ураноизы видимы с Земли как более светлые полосы на лице Луны, места, чуть получше отражающие свет.
Несколько десятков лет назад поверхность этого спальника выгладили, и теперь он служил главной внутренней дорогой имения (такие лунные латифундии называли «имопатрами»). Дорога вела от самой династозовой рощи, на юго-западе, до Карусели на северо-востоке: шрам пуринического этхера, выступающий из почвы Луны будто обнаженная ее кость, костомаха длиной на сотни стадионов.
С хребта спальника, с высоты в несколько десятков пусов растягивался царский вид на возделанные поля грыза и сады, где работали крестьяне и невольники Омиксоса. Кроме того, кратер Мидаса был источником одного из популярнейших сортов лунных вин — именно таким, мидасским вином Жарник угощал пана Бербелека на борту «Уркайи».
В зеленом свете Земли вся эта панорама вызывала впечатление погруженной в подводную тень, словно бы Имопатра Мидаса на самом деле располагалась на дне океан оса, воды которого, посредством какой-то тайной алкимической трансмутации сделали возможными для дыхания.
Аурелия Кржос, которая бежала по вершине спельника, опередила Иеронима на добрый стадион; теперь же повернула обратно. Племянница Омиксоса Жарника тоже была урожденным гиппыресом, твердую мускулатуру ее безволосого тела можно было бы использовать в качестве образца для статуи Артемиды Охотницы. Гиппырес движется с тем большей энергией, чем большей стремительностью обладает данная часть его тела, тем больше пыра выбивается на поверхность темной кожи. Бегущая трусцой Аурелия с каждым рывком ног и рук выжигала в воздухе пламенные полосы, послевидение которых калечило зрачки Иеронима; вокруг предплечий, а ними она размахивала сильнее всего, на доли секунды вырывались гривы белого огня. Даже когда она остановилась после пробежки, слегка запыхавшаяся, маленькие огоньки продолжали свой танец на ее груди, плечах, черепе.
— Это уже недалеко, за пальмами.
Ему не хотелось объяснять ей, что здешние покрытые скорлупой деревья с багрово горящими листьями с морфой пальмы имеют общего только название.
За паровыми пальмаими от спельника отрывалось низкое ответвление перламутрового этхера, на расстояние в половину стадиона далее застроенное ящичными конструкциями, башнями и подъемниками, вокруг которых крутились дюжины две людей и где-то столько же доулосов. Там же на искривленных осях вращались ураноизовые вечномакины — не знающие отдыха приводы лебедок, спускающих вниз, в ярко освещенные шахтные стволы, переплетения толстых канатов и черные цепи. Именно в таких глубоких лунных шахтах добывали чистый пептон стоикхеион, не смешанный с архе низших стихий; после этого в свои руки его брали этхерные кузнецы, демиурги ураноизы, после чего деформировали его эпициклы, изменяя его движение с движения по окружности вокруг Земли, как движется в своей этхерной натуре остальная часть Луны, на движение по новой орбите: небольшой, с окружность пальца — для ювелира, чтобы изготовить кружало-перстенек, либо диаметром со стадион — для Карусели, или промежуточной величины, для какого-нибудь промышленного перпетуум мобиле. Когда-то шахта ураноизы в Мидасе приносила большие доходы, и ее эксплуатировали более интенсивно; сейчас же ее то открывали, то закрывали, в зависимости от колебаний цен на лунном рынке этхера.
Аурелия сбежала на площадь возле главной башни над средним шахтным стволом. Там ее, склонив головы, уже ожидало несколько особ, доулос упал на колени. Еще до того, как пан Бербелек дошел до них — спускаясь по спельнику ровным, спокойным шагом, который, маскируя страдания тела, одновременно навязывал форму определенного достоинства — они успели доложить Аурелии про инцидент и указать направление; она тут же побежала, махнув Иерониму. Пан Бербелек на мгновение приостановился в тени башни, в грохоте угловатой вечномакины. Присутствующие вновь склонили головы. Он окинул их безразличным взглядом. Тогда они упали на колени, свободны и рабы вместе. Он прошел мимо, не говоря ни слова. Какое-то время он уже не прятал лица под капюшоном, к нему возвращались противоречащие этому инстинкты, анонимность свойственна формам слабых людей.
Загнанный в закоулок под терриконом перемолотой породы, монстр бессильно метался во все стороны. Пан Бербелек замигал, пытаясь сконцентрировать взгляд. В действительности анайрес не перемещался, он, просто, сам состоял из движения, этхер был его телом, высоко-энергетическая ураноиза, разогнанная в миллионе нескладных эпициклов. Все в нем кружило, обращалось вокруг себя самого, тело вокруг тела, если вообще можно было здесь говорить о теле: ибо, где лапы, где ноги, где голова, где туловище — нет, нет, вечно-движение смазывает Контуры; где шкура, где мышцы, где кровь — тем не менее, все это мчится, искры на пересечениях орбит, оно трется о землю и молотит воздух — не конечности, но связки эпициклов; не корпус, но ось осей; не глаза и уши — но громадные окружения быстрого этхера, прорезающие пространство вокруг чудовища, словно антенны насекомого: чего коснется, что помешает движению, о том и проходит информация в организм. Таков единственный орган чувств анайреса — облако этхерных дробинок, распыленное на десяток пусов вокруг создания.
Как только Аурелия Кржос в него вступила, чудище еще глубже забилось в тупик, разбивая свои органы/орбиты о склоны террикона. При этом оно наежилось в костянистом треске и грохоте блестящими эпициклами ураноических острий, колючек, задиров — и все они представляли собой мчащееся все быстрее и быстрее, паническое торнадо этхерного мусора; насколько же оно должно было быть перепуганным.
Аурелия оглянулась через плечо на пана Бербелека — возбужденная, оскалила зубы. На спине, вдоль позвоночника и вокруг мышц плеч развернулись голубые и багровые языки огня.
— Эстлос! Гляди!
Она бросилась вперед, прямо на чудовище. Это случилось настолько неожиданно, что на мгновение секунды вообще исчезла с глаз Иеронима, он стоял слишком близко — впрочем, они исчезла бы так или иначе, ему пришлось прикрыть лицо, огненное дыхание ударило словно мягкий кулак Гели оса. Ему удалось воспроизвести движение Аврелии по выжженному на сетчатке глаз отпечатку — как она, окутанная столбом пыра, напала на чудище и, достав из замаха правой рукой его внутренности, разрывает анайреса в пустой хаос. Раздался грохот, словно взорвали кузницу или мастерскую меканикоса, после чего, во все стороны — в том числе, и на пана Бербелека, заслоняющего голову предплечьем — полетела лавина мелких осколков этхера, освобожденного в открытые орбиты из под морфы убитого зверя.
Ритер пыра обернулась к пану Бербелеку. Шипя сквозь стиснутые зубы, она стирала с кожи спекшуюся кровь из тысяч ран. Большая часть вражеского этхера была сожжена в ее собственном огне, но даже сгорая, он калечил тело девушки. В самой глубокой ране, слева на ребрах, трещал яркий жар, полоса жесточайшей белизны от груди до пупка.
— Ой, — шепнула Аурелия, делая неуверенный шаг в сторону Иеронима. — Сильно. Сейчас. Присяду.
Пан Бербелек сделал короткий жест в сторону десятка горняков, сбившихся у другого конца насыпи. Те подбежали, подхватили гиппыреса под руки, вывели под спельник. Кто-то принес цветоврик, расстелил на земле, кто-то еще притащил бутыль вина, два доулоса с трудом подтащили канджу пуринического гидора и начали обмывать Аурелию, лишь только она присела на цветоврик. Пан Бербелек сел рядом, скрестив ноги.
Ото всюду сходились зеваки, шорох их приглушенных голосов нарастал.
— Прочь! — рявкнул Иероним.
На кого он глянул, тот, не имея возможности проигнорировать глаз эстлоса, быстренько отступали за пределы его взгляда. Не прошло и пяти минут, как попрятались даже шахтные надзиратели.
Кржос руганью отгнала и доулосов. Громко вздохнув она откинулась навзничь на фиалковом цветоврике. Иероним медленно потянулся к бутыли и чашке, налил себе вина.
Прошло три дня с момента прибытия пана Бербелека на Луну — три дня, потому что трижды они окружили Землю, трижды повторились над паном Бербелеком контуры бурых континентов и зеленых морей, все время в похожем рисунке света и тени. Иероним знал это тем лучше, что черное небо с неподвижной Землей представляло собой единственную крышу для лунных домов, здесь не возводили многоэтажных строений, а крыть одноэтажных не было смысла. Дожди падали очень редко (а потом рассказывали о них месяцами), сильных ветров тоже не случалось, температура была постоянной. Раз в месяц, на восходе Солнца, по поверхности Луны проходила длинная волна густого тумана, который потом сжижался в лужи пуринического гидора — это был День Очищения