и на Аврелию — образ реализованного совершенства. Эстле Игнатии можно было не заботиться о том, чтобы выделиться дополнительно: поза, тон голоса, жесты и выражение лица представляли собой естественное дополнение морфы. Достаточно было лишь глянуть на нее — и шея сама гнулась, глаза устремлялись к земле, в горле пересыхало.
Говорили только стратегос Бербелек и ашаканидийка.
— Как вижу, работа так и горит у вас в руках. Мы под впечатлением твоих последних успехов, эстлос, в самом деле. Руид, Агнация, Данциг, и это силами Вистулии, готов, нордлингов. Воистину: Стратегос Европы. Проблема лишь в том, что, ммм, благодарю, что Золотой принимал активное участие в ее Изгнании, и он знает, что она об этом не забыла.
— Я совершенно не понимаю ваших страхов. По большому счету, это она должна бояться и требовать гарантий: это она откроет для вас свою сферу, это она откроется для удара — вы все, а она одна; такой коалиции не было и семьсот лет назад.
— Прошло семьсот лет, и она владеет Луной. Прошло семьсот лет, и что она делает? Покупает для себя на Земле армию. И получает одного из самых способных стратегосов.
— Я еще не давал ей присяги.
— О, правда? Для Матери это было бы что-то новенькое. Ах, ну да, да, я верю тебе, эстлос. Разве любовник Вечерней Девы должен присягать еще и самой Жестокой?
Аурелия почувствовала изменение в морфе Бербелека; у него не дрогнул ни единый мускул, тем не менее, изменение было для нее очевидным. Крыса Навуходоносора бросила в лицо Бербелеку имя Лакатойи, правду о тождестве эстле Шулимы Амитасе. Поворота нет — они расстанутся либо союзниками, либо врагами.
— Я всегда восхищаюсь отвагой, — стратегос склонил голову перед эстле Игнатией.
— Ох, никто бы уже не принял твоего приглашения, если бы ты меня сейчас убил или захватил в плен, — усмехнулась ашаканидийка. Она кивнула невольнику, чтобы тот подлил ей лимонной воды.
— В конце концов, одна крыса не стоила бы головы дочери Иллеи, — буркнул Бербелек.
— В том-то и оно. Но посуди сам, эстлос, в течение двадцати лет Навуходоносор ее даже не коснулся.
— Он не знал.
— Знал.
— Не знал. Ах, ну да, правильно. Это же я ее выдал. Невольно. Это из-за Библиотеки. Книга, которой не должно было существовать. Я назвал им свое имя. А как же звали ту библиотекаршу — Береника? Я позволил ей уйти, она доложила куда следует. Моя ошибка.
— Об этом мне ничего не известно, эстлос.
— Шулима, вообще, хоть живая?
— Естественно. Подумай сам, эстлос. Только живая она исполнит свою роль.
— Заложница.
— Конечно. Пока война не закончится, и все не возвратятся на Землю, к старому порядку вещей. Только тогда эстле Амитасе сможет покинуть Александрию. А так, зачем Науходоносору навлекать на себя гнев Иллеи? Шулима уйдет свободно, не деформированная.
— Итак, это его условие.
— Сколиодои — это шип в боку Эгипта. Навуходоносор, конечно же, присоединится. Если будет иметь гарантии безопасности и выгоды.
— Он оговаривал это с другими кратистосами?
— Проблему эстле Амитасе? А что, должен был? Подумай, эстлос. Вот уже несколько лет она практически непрерывно проживает в короне Золотого, под его надзором.
Стратегос задумчиво стучал ножом по тарелке с рисовым паштетом: раз, два, три, четыре, пять, задумчиво поглядывая на вроде бы невозмутимую эгиптянку.
— Если ты хочешь сказать, будто бы Иллея так все и задумала, и Шулима сознательно возвращалась в Александрию, чтобы служить гарантией безопасности для кратистосов…
— А ты обязательно должен был об этом знать? Не должен.
— Ошибаешься, вы ошибаетесь, этого в планах не было; Госпожа предусматривала наступление только через несколько десятков лет.
— Тогда что ты здесь делаешь?
— Это ее единственная дочка, единственный живой ребенок.
— Не без причины ее называют Жестокой. Впрочем, что мы можем знать о чувствах кратистосов?
Бербелек покачал головой.
— Чувства кратистосов — и вправду, было бы лучше, если бы у них их вообще не было, как это описывается в поэмах и театральных пьесах. К сожалению, это неправда.
Аурелия посчитала, что эстлос Бербелек сейчас имеет в виду Максима Рога, который впал в морфу Чернокнижника исключительно из ярости и отчаяния после смерти своей жены. Которое это уже столетие подряд, как он мстит миру и людям? Кошмар, деформирующий половину Азии и Европы, горы, реки, леса и города, языки, религии и народы; порождающий во мраке Урала не имеющие имени какоморфии человека и животных — он представлял собой отражение одной, весьма конкретной Формы. Вот только стратегос был не прав: именно об этом больше всего рассказывали драмы и баллады — о Трауре Вдовца. Сама Аурелия видела несколько уличных представлений. Уже Ксенофан писал, что люди творят богов по своему образу и подобию.
За бокалами вина (разбодяженная сладкая водила с берегов Роны) беседа на мгновение в тоне и теме вернулась к начальной легкости, к шуткам и банальным вещам. Но, еще до того, как распрощаться, стратегос вновь изменил форму разговора.
— Быть может, он вообще еще не принял решения, уверенности пока что нет, — сказал он, подавая эстле Игнатии зажженную никотину. — Вышлет ли Гипатия войска на Сколиодои? Присоединится ли Навуходоносор к рейду сквозь звездные сферы? Видимо, так как и другие, он ждет, чтобы увидеть вначале, в чью пользу сложится общий вид победы. Вот только, что он сделает, если тот сложится удачно для адинатосов?
— Не забывай, эстлос, что у Навуходоносора на восточном фланге имеется Семипалый.
Бербелек выпустил из легких синий дым и хрипло рассмеялся.
— Разве это цена? На южном фланге у него имеется Сколиодои — но будет торговаться за шансы собственного выживания?
— Почему нет? Эгипет занимает ключевую позицию: между Сколиодои, Семипалым и Чернокнижником, на стыке их аур. И смотри, что ты выторговал от Ведьмы?
Теперь смеялись они оба.
Аурелия не понимала этого смеха, поэтому на всякий случай молчала. Индусский племянник эстле, скорее всего, тоже ничего не понимал, но молчал из принципа.
— Мелочь, действительно, мелочь! — смеялся тем временем стратегос. — Запиши, Аурелия. Так какова эта цена конкретно, эстле?
— Смерть Чернокнижника, — подмигнула ему весело эгиптянка. — И падение Вавилона.
— Нет вопросов. Ты записала?
Аурелия постучала согнутым пальцем по виску.
— Так, эстлос, следующая неделя у нас свободная. В Диес Меркурии тебе еще нужно разрушить Великую Стену в Джунгуо, и делу конец.
— На том и договорились! — обрадовалась ашаканидийка, поднимаясь из-за стола. — Как приятно вести переговоры с сюзереном, который не должен спрашивать согласия любого господина!
Бербелек поцеловал запястье эгиптянки, провел ее до дверей. Хоррорные отдали салют. Эстле помахала в ответ веером. Индусский племянник отвесил деревянный поклон.
Вернувшись в салон, Бербелек выбросил окурок в иллюминатор, плюнул вслед.
— То ли под старость она поглупела, то ли в этом сидит какая-то интрига, которой еще не вижу.
— Кто?
— Иллея, кто же еще? Навуходоносор только что купил Мезопотамию взамен за жизнь Шулимы.
— Ты и вправду собираешься ударить на Семипалого?
— А у меня есть другой выход?
Аурелия провела пальцами по голому черепу, в ее глазах затанцевали искры, в ноздрях появился черный дым. Бербелек глянул на девушку, сморщил брови. Она не отвела взгляда.
— Если бы Лакатойя погибла, пребывая в неволе Навуходоносора, — тихо произнесла она, — ты сделал бы все возможное, чтобы избежать гнева Госпожи.
Через иллюминатор вливалось ослепительно яркое солнце, очерчивая силуэт стратег оса и освещая лицо Аурелии; глаза она не щурила. Корабль трещал и скрипел, легко раскачиваясь на волнах; покрикивали матросы, звенела цепь на лебедке, на мостике отзвонили второго Нептуна. Минута, две, три. Аурелия, распаленная, приглядывалась к эстлосу; она знала, что тот, словно набожный пифагореец, перебирает про себя цифры.
— Видимо, ты пребываешь со мной слишком долго.
Она привстала на колено и поцеловала перстень на пальце поданной ладони.
— Кириос.
Прибью Змею, придушу. Усмехнулся под носом, проходя мимо хоррорных. Теперь она мой зверь, не убежит. Скажу ему, что, так или иначе, мне необходимо отправиться в Александрию. Он не может мне запретить. Не догадается, не имеет права догадаться. А потом еще и поблагодарит. А если и нет — все равно, я должен ему эту услугу. Надо мной висит долг. Манат, Аллаху, Охрмазда — одарите меня спокойствием и силой. Он постучал. Старый Порте впустил его в средину. Лунянки с Бербелеком не было. Вместе с капитаном Оттогном Принцем и Хейнмерле Трепт стратегос склонился над навигационными атласами. Трепт что-то записывала в своем штурманском дневнике, на нимрода даже не взглянула. Тот почувствовал, что вспотели ладони — но в их присутствии это было нормальным.
— Эстлос.
— Давай перейдем, — кивнул ему стратегос.
Они перешли под выступ кормы. Двери и окна были раскрыты, теплый закатный свет вливался в каюту, когда же они встали в проходе, их тени нарушили порядок света и полумрака. Кто-то крикнул доулосу, чтобы тот зажег лампы. Стратег осу пришлось нагнуться, чтобы не удариться головой о фрамугу, тень грациозно выгнулась.
— Отплываем? — спросил Ихмет, не глядя на Бербелека, высматривая что-то в океаносе. Правую ладонь он передвигал по черному херсонскому кафтану, машинально выглаживая невидимые морщины и вытирая пот.
— Еще нет, осталось несколько туров; они ведь ведут переговоры и между собой, и условия все время изменяются. Об Аурелии кому-нибудь говорил?
— Нет, эстлос.
— Ты же знаешь, в конечном расчете кампания направлена на Сколиодои их обитателей. Нас финансирует Луна. Они пострадали первыми. Тебе это мешает?
— Ага, значит, я должен говорить откровенно!
Стратегос рассмеялся, хлопнул его по плечу. Ихмет послал ему рассеянный взгляд.