И так вот, из улочки в улочку, с одной площади на другую, а за углом всегда находилось нечто еще более привлекательное — выходило на то, что они никогда отсюда не выберутся. Никто не может полностью выстоять перед морфой сука, даже бедняка можно запутать в паутине бессильных желаний; особенно бедняка. Среди всего прочего Антон купил изящный готский канджар из черной, пуринической стали, с рукоятью, вырезанной в виде головы священной кобры (для Абеля) и деревянный пифагорейский кубик вместе с набором ножных браслетов, изготовленных, якобы, во времена первого нашествия Народов Моря (для Алитеи).
И они наверняка бродили бы так до самых сумерек, если бы не неожиданное движение толпы, подхватившее их за собой — людская река выливалась между домов прямиком на северные луга. Не успели они сориентироваться, о чем, собственно, говорят окружающие их люди, что покрикивают возбужденные дети, опережавшие их бегом целыми кучами — Абель с Алитеей уже стояли в первом ряду зевак, охваченные той же самой морфой бескорыстного любопытства, засмотревшись на неспешное шествие повозок и животных.
В первых рядах достойно шли элефантийные морфезооны: индийские берберы и вавилонские бегемоты, покрытые шерстью с карминовыми полосами, укладывающимися в спиральные узоры. С гигантских туш берберов свисали, почти что заметая землю, желтые штандарты со стилизованными надписями на пракрите. На спинах элефантов, на шее и за лопатками сидели полуголые всадники, худощавые мужчины и женщины из под азиатской морфы, которые были, как догадался Абель, укротителями, демиургами зверей. У всех у них была серо-коричневая кожа и длинные черные волосы, связанные толстыми узлами; по ним прохаживались десятки, сотни мух и других насекомых, тучи тех же насекомых кружили у них над головами, чтобы тут же покрыть тела бестий. На топорно вытесанные морды вечно сгорбленных бегемотов была наложена сложная упряжь, заслоняющая им глаза, рядами крючьев и цепей пробивающаяся сквозь поморщенную шкуру и твердую кость вовнутрь пасти и в самую средину угловатого черепа. Бегемотов первоначально сформировали для войны, и все так же, во всех своих видах, они отличались податливостью к неожиданным, внезапным приступам ярости, в которых зверь бросался прямо перед собой, раздавливая, растаптывая и разбивая все на своем пути; а поскольку их сформировали таким образом, чтобы их было максимально трудно уничтожить, лишь немедленное уничтожение мозга животного давало какую-то гарантию удержания такого бешеного натиска и атаки. Укротители, в теории, могли управлять бегемотами, но большинство цивилизованных стран не впускала зверей в собственные границы без надетой на них «упряжи смерти». Теперь же, с каждым шагом пары чудищ — бух, бух, тряслась земля — у зевак из уст вырывались пугливые вздохи, и линия толпы волновалась — полшага вперед, полшага назад, Абель с Алитеей двигались вместе с остальными; Абель стиснул сестру за руку, и они следили за животными симметричными взглядами. В следующую очередь, уже за морфезоонами, катились высокие повозки, которые тянули парные упряжки ховолов. На открытых платформах представляли свои умения акробаты, жонглеры, демиурги огня, воды, воздуха и железа, иллюзионисты и магои. Вдоль каравана, от самого его конца, теряющегося в клубах пыли на спускающейся с северных холмов дороге, до сворачивающей на луга головы похода, скакали на тонконогих зебрах всадники, хриплыми голосами издающие короткие окрики на нескольких ломаных языках попеременно и размахивающие дзунгуоньскими факелами, из которых выстреливали фонтаны цветастых искр.
Абель не различал выкрикиваемых визгливых слов, но он и не должен был. Парень тихо рассмеялся, склоняя голову к Алитее — морфа детской увлеченности притянула их к себе.
— Цирк приехал!
ΔБОГ В ЦИРКЕ
«Циркус Аберрато К’Ире», гордящийся традициями, доходящими еще до римских пандаймониев, и объявляющий себя крупнейшим передвижным зрелищем в Европе, этой весной начал вояж вокруг континента, направляясь вдоль северного побережья Франконии, и Воденбург очутился у него на пути пятым по очередности.
Цирк и вправду был большим: две сотни людей, полтысячи животных, несколько десятков массивных повозок. На воденбургских лугах он расположился концентрическим созвездием пестрых шатров, оставляя в средине пустой круг арены. Ночью там в землю вкопали три высоких столба для акробатов. Клетки и загородки с животными были организованы в закрытый зверинец с северной стороны обоза; от зевак, желающих поближе поглядеть на экзотических зверей брали по полгроша. Аберрато зарабатывал, но Аберрато и тратил — большие суммы он выплачивал воденбургскому текнитесу погоды, старому Ремигию из Плачущей Башни, чтобы тот, по крайней мере, попытался обеспечить несколько дней без дождя. В случае портовых городов сложно было иметь уверенность, тем более, в портах со столь большим движением, с кораблями, постоянно входящими в залив и выплывающими из него. Тем не менее, в первый день выступлений небо оставалось безоблачным, с востока дул теплый ветерок, и пан Бербелек позволил вытащить себя из дома без особого сопротивления — хотя, может он и вправду хотел доставить удовольствие сыну и дочке? Благодаря его, Алитея робко улыбнулась — долгий взгляд из-под черных ресниц, ямочки на щеках, бессознательно наматывает волосы на пальчики — и ледяной коготь разодрал сердце Иеронима.
По традиции западный квартал зрительных мест предназначался для богатых горожан, то есть тех, кто мог заплатить за сидячее место. Здесь поставили несколько рядов кресел и стульев, правда, несколько потасканных, за ними еще дюжину лавок; остальные зрители должны были толкаться возле высоких барьеров, ограждающих арену. Большая часть зрелища должна была произойти выше уровня земли — либо на столбах и растянутых между ними канатах, либо на поспешно возведенной цирковыми ремесленниками сцене высотой в пять-шесть пусов, где сейчас, перед началом выступлений труппы Аберрато, выставляли свои вульгарные пантомимы местные актеры. Но вот выступления зверей и некоторые фокусы демиургов стихий не могли быть представлены нигде иначе, как только внизу, на земляной арене, так что стоящие подальше их просто не увидят. Пан Бербелек заплатил несколько дополнительных грошей и обеспечил себе четыре места в первом ряду. Четыре — дело в том, что он намеревался совместить приятное с полезным и пригласил Ихмета Зайдара. На такого типа выступления в Воденбурге всегда приходили чуточку раньше, относясь к ним как к светским событиям. Иероним надеялся обговорить в это время с нимродом дела компании, тем более, что Абель с Алитеей сразу же куда-то исчезли.
Но только лишь мужчины уселись, закурили свои никотианы и обменялись парой слов, из-за спины раздался трубный голос рытера Кристоффа Ньюте:
— Аа! Аааа! Так вы тоже пришли! А я как раз думал, чтобы вытянуть тебя! Где же эти твои дети? Погоди, сейчас присядем. Эсфирь, Павла и Луизу ты же знаешь. Но, но, познакомьтесь, мои дорогие, с нашим нимродом, Ихмет Зайдар, Ихмет Зайдар, кто-нибудь, передвиньте-ка этот столик, ну, садитесь уже, садитесь, фу, душно как, словно в бане, с этим нашим склеротиком Ремигием оно всегда так, помнишь, как мы заказали успокоить те бури в девяносто первом, могу поспорить, что наш сукин сын их сам вызывал…
Кристофф явился с женой, Эсфирью, с дочкой и зятем. Как следовало ожидать — и что пан Бербелек прекрасно помнил по собственным визитам в доме Ньюте — в присутствии хозяина семья молчала, голос имел один только рытер. Какие-то шансы переломить Форму имел лишь Павел, не имевший кровного родства с Кристофом и бывший под его влиянием короче всего. И действительно, время от времени ему удавалось вставить одно или два предложения.
Пан Бербелек позволил Кристофу говорить — ну кто умный станет пытаться остановить водопад? — но не обращал внимания на слова и не вникал в их содержание. Впрочем, Кристофф обращался сейчас к Зайдару, перс же вежливо улыбался ему и кивал головой. Иероним пока же блуждал взглядом по лугам, между шатрами, повозками, над головами толпы и в самой толпе. Зрители прибывали постепенно, а вместе с ними — продавцы цветов, зонтиков, вееров, сладостей, вина, топорно сколоченных стульчиков, карманники, нищие и подпольные демиурги тела, все громко расхваливающие собственные товары и услуги; шум людских голосов накрывал луга толстым одеялом. Чем большая толкучка собиралась, чем больше накапливалось людей, тем явнее пан Бербелек чувствовал нетерпение и возбуждение приближавшимся зрелищем. Он прекрасно понимал, что большая часть удовольствия от подобного рода представлений бралась не в самих чудесах и штучках, которые ты видел, но в самом факте, что ты смотришь на них с другими, десятками и сотнями иных людей. Ничего удивительного, что выходящие на сцену актеры перед неприязненно настроенной аудиторией теряют голос и способность двигаться. Так что им приходилось быть аристократами высшей марки, чтобы переломить ситуацию, повернуть форму, перетянуть публику на свою сторону…
Пан Бербелек вздрогнул, остановив взгляд на линии боковых загородок; рука с никотианой зависла у самого рта. Эстле Шулима Амитасе — заплатив стражнику и отослав невольника, входит в закрытую четверть зрительного зала. Она перехватила взгляд Иеронима и ответила движением веера вместе с легкой улыбкой. Пан Бербелек поднялся с места и отдал ей поклон над рядами пустых еще стульев и лавок. Выхода у нее не было, пришлось подойти к нему. Ньюте проследил взгляд Иеронима и прервал поток собственных слов; теперь уже молча следили за приближавшейся женщиной. Но у нее не дрогнула даже бровь, таинственная улыбка не изменилась ни на йоту, она не ускорила шаг, движения оставались такими же свободными; взгляды иных людей не могли изменить чего-либо в ней.
Пан Бербелек отбросил и притоптал никотиану; он стоял, сплетя руки за спиной, слегка склонившись вперед. Не отводя от эстле глаз, он считал удары собственного сердца. Она красива, красива, красива… Хочу, хочу, хочу… Эти зеленые глаза, глядящие исключительно на меня, эти длинные пальцы, сжимающиеся на моем предплечье, эти светло-золотые волосы под моей рукой, эти высокие губы под моими губами, эти улыбчивые губы — даже и не улыбчивые, выкрикивающие непристойности под морфой моего собственного желания. Хочу… Иди ко мне!