Когда я был ребенком, то говорил как дитя, чувствовал как дитя, мыслил как дитя. Когда же стал мужчиной, избавился от всего детского.
Даже древние евреи знали законы Формы. Нельзя обмануть самого себя.
То есть, говорит как Кратистоубийца, чувствует как Кратистоубийца и мыслит как Кратистоубийца.
Лунарная криптомантия имела на Земле долгую и бесславную традицию, даже вавилонские астрологи не могли похвастаться здесь большими успехами. В свою очередь, лунные астрологи, более всего информированные, не имели причин (ни возможностей) предаваться наблюдениям Четвертого Лабиринта издали, так что нельзя было сослаться и на их опыт. Но пан Бербелек привез несколько старинных святилищных учебников из Библиотеки Лабиринта, разысканных для него Антидектесом Александрицем, и именно взятыми из них гравюрами он сейчас питался, наблюдая через хрустальную подзорную трубу с крыши портового бакхауза северный берег Утреннего Моря. Этой ночью как раз не было дождя, туман не заволакивал города, на небе не было туч — подобной оказии нельзя было пропустить. Подзорную трубу стратегос взял на время из Воденбургской Академии. Ее закрепили на массивном треножнике, пара доулосов перемещала бронзовые обручи, направляя оптикум в соответствии с указаниями пана Бербелека. Огни порта и кораблей немного мешали ему, потому приказал поставить с восточной стороны высокую ширму. Ветер ежесекундно дергал ее, шумно лопотал тканью, что тоже мешало. Вообще-то, в последнее время Кратистоубийцу раздражало практически все.
Кроме него и доулосов на плоской крыше располагались четверо хоррорных с заряженными жарлачами; они улеглись в углах, но графитовые доспехи даже в полном сиянии Луны не позволяли заметить силуэтов солдат.
Пан Бербелек только что послал за горячей кахвой и водкой. После двух часов наблюдений он все еще не приблизился к заключению. Он рассчитывал на то, что, может, решит сама Госпожа… Но, все равно, пан Бербелек не заснет, кошмары становились все более ядовитыми, в течение пары десятков минут после пробуждения он не мог произнести слова на любом людском языке; не хотелось ему засыпать. В Воденбурге прозвонили час ночи; стратегос вытянулся на ликотовом стульчике. Перемещения этхерных макин, приводящих в движение Лабиринт Иллеи, следовательно — и нынешняя форма Лабиринта — являлись непосредственным отражением флуктуаций морфы Госпожи. Антос Иллеи Жестокой расцветал над розовыми водами лунного моря в форме конфигурации располагавшихся на небе ураноизовых конструктов, это видели все луняне. Вся проблема состояла в правильной интерпретации этих форм. Разложенные на крыше бакхауза вокруг пана Бербелека книги содержали гравюры с картами Лабиринта, составленными в дни исключительно важных событий: великих триумфов и поражений Госпожи, рождения ее детей, смерти сына, первого нападения адинатосов и тому подобных. Пан Бербелек сидел, заложив руки на шее, ночной ветер перелистывал тяжелые листы лунных книг.
— Пожалуйста, эстлос.
Антон отодвинул стопку инкунабул и поставил рядом поднос с чашкой парящей кахвы, бутылкой пажубовки, рюмкой и солонкой.
Пан Бербелек налил себе водки, выпил одним глотком.
— Эстлос…
— В чем дело? — рявкнул Кратистоубийца на Антона, удивленный тем, что тот еще не удалился. Заметив паническое движение слуги, опомнился. — Да, Антон, слушаю?
— Если у эстлоса имеется немного времени…
— Ну, говори, говори.
Антон нервно оглянулся по сторонам, словно опасаясь того, что его подслушают доулосы или хоррорные.
— Хотел бы просить разрешения, эстлос…
— Так?…
— Я хочу жениться.
Пан Бербелек замер с наполовину наклоненной бутылкой пажубовки и рюмкой в руке, после чего расхохотался.
Антон еще более смешался. Пан Бербелек заметил, что он сейчас пытается незаметно убраться с крыши, посему, налив себе очередную порцию и отставив бутылку, махнул слуге, чтобы тот приблизился.
— Ну, чего удираешь? Если я над кем и смеялся, то над собой. Я ее знаю?
— Это двоюродная сестра одной из домашних служанок эстле Латек. Эгиптянка, сейчас мы переписываемся. И, собственно…
— Ты перебрался бы в Александрию.
— Твой дворец там, эстлос, стоит практически пустым, пригодился бы кто-то, кто присмотрел бы за невольниками.
— Ты не выдал ее имени.
Антон опустил глаза.
— Мандиса, дочь Хеппуса и Издихар, из Аблатепа.
— Мандиса, Мандиса… Это означает «Сладкая». Хммм. — Пан Бербелек перекатывал во рту щиплющую пажубовку. — Тебе известно, что Порте с Терезой останутся здесь?
— Да, эстлос.
— Это один из тех выборов, который определяет всю последующую жизнь; один из немногих, которые мы осознаем в момент принятия решения. В ту или иную сторону, — пан Бербелек указал рукой с рюмкой влево и вправо, — к такому Антону или вот такому.
— Да. Знаю. Честное слово, я все обдумал.
— Я даю тебе разрешение, даю. Сообщи мне дату свадьбы, наверняка не забуду про подарки. Не бойся, лично не появлюсь.
— Но, эстлос, для нас это было бы большой честью! Вот только…
— Знаю, знаю, под аурой Навуходоносора Кратистоубийца на свадьбе не был бы хорошим предзнаменованием. — Пан Бербелек сделал еще пару глотков холодной пажубовки. — Иди-ка сюда. Ну, иди. Встань здесь. Погоди… Вот, сейчас. Наклонись и погляди в этот окуляр. Скажи мне, что ты видишь.
Антон осторожно приблизил глаз к подзорной трубе.
— Не знаю, эстлос, какой-то узор… Я не знаю, что это такое.
— Но что он тебе напоминает. Ну, давай, первая же ассоциация.
— Сеть. Для ловли рыб. Правда, светящаяся.
— Сеть.
— Или раскаленное железо для клеймления скота и безумцев.
— О!
— Прошу прощения.
— Нет, спасибо. Тебе налить? Разогреешься. Держи.
— Кхккхх! Уфф. Можно ли спросить… ты гадаешь по звездам, эстлос?
— Ты, видно, и не поверишь, когда тебе скажу, что именно в этом и состоят занятия политикой.
— Эстлос…
— Табак. Так вот, скажи мне, Антон, какое будущее ты видишь для себя рядом со Сладкой? Не в звездах, а в собственных мечтах, в планах…
— Ну как… поженимся, у нас будут дети…
— Поженитесь, будете иметь детей — и что?
— Как: что? Не понимаю, эстлос.
— И только? Это все? — Пан Бербелек иронически усмехался. — Именно в этом, Антон, сын Порте, найдет покой, счастье и удовлетворение?
— Вообще-то, эстлос, я не думал над этим. Понятное дело, в детстве каждый мечтает о каких-нибудь сумасшедших приключениях, что он добудет славу, богатства, власть. Бог знает, чего добьется. Но ведь каждый потом становится старше. Все это сказки, а в жизни — работа и вечная усталость, и, прости, эстлос, вши в постели. А я с тобой и так увидал своими глазами больше, чем половина всех тех аристократов. Эстлос. Ребенок не понимает: может ли он спрыгнуть с этой вот высоты и не поломать себе кости, может ли он броситься на бегемота и не погибнуть, может ли он стать леонидасом, царем. Но он учится.
— Ба! Именно люди становятся леонидасами и царями, Антон.
— Знаю, эстлос. Но человек довольно быстро учится различать: кто будет царем, а кто — нет. Только маленькие дети путают доулосов и аристократов.
— Ну, ну, ты поосторожней, сам заговорил как софистес, — засмеялся пан Бербелек.
Антон отставил рюмку.
— Это все пажубовка… Ведь ее гонят в Сколиодои, правда? Выкручивает мысли и язык.
— Не будем преувеличивать, не в Сколиодои… Хотя, по сути дела, все спиртные напитки, это плоды Искривления, катализаторы межчеловеческих какоморфий…
Пан Бербелек поднялся, огляделся по крыше, перескочил над разложенными книгами. Глянул на Антона.
— Собери все это и снеси вниз.
— Эстлос.
— А когда у тебя уже будут эти твои дети и внуи, — усмехнулся пан Бербелек, — не забудь им рассказать и об этом: когда я пил ночью водочку с Кратистоубийцей на крыше, над Воденбургом…
— Со временем они научатся отличать сказки от действительности, — ответил на это антон, не глядя на пана Бербелека.
— Таак…
Форма уже была сломана, момент прошел, уже нельзя продолжать беседу в том же тоне.
Пан Бербелек спустился на второй этаж бакхауза. Подвешенные на голых стенах масляные лампы горели на четверть фитиля. Из полумрака он перешел в темноту, где захлопнул за собой двери угловой передней комнаты, той самой, которую предназначил для своего кабинета. Здесь окна были уже закрыты. Он позвал доулосов.
Иероним сбросил плащ и камзол, из оставленной на подоконнике миски выбрал холодное яблоко, откусил; рукавом шелковой сорочки оттер подбородок. Доулосы крутились за его спиной. Он глядел на огни порта, на обозначенные сигнальными огнями корабли, стоящие на якоре в заливе, на Луну, отражавшуюся в темных волнах Постепенно в комнате делалось светлее, и ночную картину заслонило его, пана Бербелека, отражение в стекле. Кратистоубийца ест яблоко.
Он уселся за секретером. Вынул из ящика новый, чистый лист шикарного пергамента. Обмакнул перо в чернилах.
ЗАВЕЩАНИЕ ИЕРОНИМА БЕРБЕЛЕКА, ЕГО РУКОЙ ЗАПИСАННОЕ ДВАДЦАТЬ ПЕРВОГО ОКТОБРИСА ТЫСЯЧА СТО ДЕВЯНОСТО ВОСЬМОГО ГОДА ПОСЛЕ ПАДЕНИЯ РИМА.
Нет смысла драматизировать, — подумал он, присматриваясь к тому, как на кончике пера собирается черная капля, — но раз уж принял решение, не могу закрыть глаза на его последствия. Ведь правдой остается то, что, если даже мне повезет, даже если я убью кратистоса адинатосов и выживу после того — то, наверняка, не выживет пан Бербелек. Как далеко удалось нам войти вглубь Африканской Сколиодои? Леонидасы и цари, да и кратистоубийцы тоже, должны отличать сказки от действительности.
А если бы что-то и сохранилось — не пан Бербелек — осколок, отражение, тень — тогда уже, как Антон, поищет мелкого покоя и маленького счастья, медлительных мечтаний и мягких, деликатных чувств — словно снежинка, охлаждающая распаленную кожу — снежинка, Лилеи, кажется, так ее звали — прикосновение и любовь Ангелины, это он будет в состоянии выдержать — он, кто угодно. Если вообще хоть что-то останется.