Тофф.
– Ну что же вы, друзья, – Ган все еще улыбался, но птицу из рук не выпустил, – мы с вами одной крови, не так ли? Понимаем друг друга, а значит…
– Не угадал, – буркнул молодой. – Думаешь, мы не заметили? У тебя амулет Тофф – ты всех понимаешь. Хоть бы спрятал его, раз считаешь себя таким умным.
Двое других заулыбались – неприятно заулыбались, а пес сделал маленький шаг вперед. Ган с трудом удержался от того, чтобы коснуться кристалла на груди, едва заметного между сушеными орехами на нитке… но они заметили. А князь понятия не имел, что именно означает безделушка на шее, – почему-то не снял, не бросил в пыль, хотя собирался сделать это сразу на выезде из города богини.
– И татуировка у него, – добавил другой, тот, что с плохими зубами. – Он из этих, принадлежит Тофф – богине слабых.
– Сам виноват, – сказал молодой, как будто убеждая себя самого в правильности того, что они собирались сделать. – Уже полвека, как проклятие нашего мира снято! Все могут быть свободны! За это погиб Саандор. За это продолжаем бороться мы.
– Что-то так себе оно снято, – пробормотал Ган, – если весь ваш мир постепенно сползает в тартарары.
– Не болтай! – взвизгнул молодой, и Ган заметил, как двое других переглянулись. Возможно, его горячность действовала им на нервы. Возможно, они жалели, что вообще взяли его с собой. – Из-за таких, как ты, кто добровольно продолжает отдавать свободу богам, мы, люди, не можем взять все в свои руки!
Ган заметил, что пес тихо рыкнул на словах юноши о людях, но только ниже наклонил голову.
– Хватит болтать, – сказал один из старших. – Им убивать так и так нельзя… без молитв и прочих выкрутасов. Драться он не будет. Убивать – тем более.
«Будешь, если я позволю».
– Мне не нужно позволение, чтобы кого-то убить. – Ган осекся.
В глазах лесного пса зажегся недобрый огонек, и где-то в глубинах горла, как в жерле вулкана, начало зарождаться грозное и глухое ворчание.
Ган судорожно сглотнул – в горле пересохло. Он хотел бросить чертову птицу и выхватить нож – справиться со всеми он бы не смог, но по крайней мере их схватка могла привлечь Дайну и Хи. Руки не слушались. Пальцы впились в безвольную тушку так сильно, что хрустнула птичья шея. Пальцы другой руки сжимались и разжимались, словно под кожей суетливо бегали красные злые муравьи.
«Попроси позволения. Я разрешаю своим детям защищаться, когда это необходимо. Но ты должен попросить».
– Я же говорил, – сказал гнилозубый, – толку от таких, как он, нет. Давайте, пошевеливайтесь. И ты, чего встал?
– Он вас не понимает.
– Сейчас поймет.
По шее щекотно скатилась капля пота. В висках застучало, потемнело в глазах, как обычно, когда его накрывало волной звенящей ярости, от которой слабели ноги, а в голове становилось пусто и легко, только звучала одна и та же громкая, тревожная песня. Обычно это состояние разрешалось, как набрякшее небо дождем, рывком, упоением битвы, иногда – если приходилось – чьей-то смертью.
На этот раз все было по-другому. Он чувствовал, что ноги как будто превратились в два каменных столба, а руки заледенели. Ган силился сделать шаг – и не мог.
«Прости. Но тебе нужно понять – раз и навсегда».
Лесной пес пошел вперед, мягко ступая по ярко светящейся хвое и тусклым увядшим листьям.
«Теперь мы связаны – ты и я».
Он услышал, как за спиной Артем медленно достает из ножен кинжал и тяжело, глубоко вздыхает – и вздох ломается, застревает в горле.
«Ты мой. Я позабочусь о тебе. Но ты должен позволить».
Ган стиснул зубы до скрипа, до боли. Трое пошли вслед за псом – ухмыляющиеся, и все же настороженные – видимо, его лицо почему-то вселило в них сомнения.
«Чтобы получить благословение на то, чтобы забрать жизнь, нужно восславить меня. Но для тебя, сейчас, я сделаю исключение».
– Не подходите. – Это все, на что его хватило. – Не подходите, или прольется кровь.
Это их явно не впечатлило.
«Нужно защитить камень. Защитить Гинн. Дитя мое, не позволяй поставить весь мир под угрозу из-за своей гордыни».
– Плевать я хотел на твой камень, – прохрипел Ган, чувствуя, что от усилия голова начинает кружиться, как после дня на солнце.
– Что он там несет? – Гнилозубый нахмурился. – А?
«Нужно защитить мальчика. Он не справится, и ты это знаешь».
Ган судорожно вздохнул, и мир перед глазами накренился, как палуба.
Он мог продолжать сопротивляться – и, скорее всего, погибнуть. Они убьют его – и умрет он не как мужчина, а как ребенок, получающий наказание, скуля под ногами мучителей, не в силах ответить ударом на удар.
В смерти самой по себе мало приятного – но есть способы сделать ее еще хуже.
Он стиснул зубы – и позволил щекочущему горячему голосу заполнить себя целиком.
– Ладно.
«Попроси позволения».
– Я прошу позволения, – выплюнул он одновременно с тем, как лесной пес прыгнул.
Лес огней вспыхнул как костер, в который плеснули горючее… Или это вспыхнуло, запылало что-то внутри него, как тогда, когда кипящая вода фонтана окутала его и пронзила, растерзала и поглотила целиком.
Он не слышал криков, хотя рты противников были широко некрасиво раскрыты, а горла двигались. Не чувствовал напряжения – каждое движение давалось легко, будто он парил в воздухе, кувыркаясь, падал с высоты – вниз.
Никогда прежде он не дрался как сейчас, когда тело двигалось быстро, как бы существуя само по себе, легкое, хищное и пустое, словно он сидел где-то далеко от него и смотрел со стороны – с восторгом… и с ужасом.
Уже потом, стоя над ними и тяжело дыша, вздрагивая всем телом, он понял, что забыл достать нож, – нож ему не понадобился.
Часть III. Прошлое и грядущее
Глава 19. Кая
Пойди они туда меньшим числом, без жертв бы не обошлось – Кая не раз и не два успела порадоваться, что Ворон одумался. Во всяком случае Шоу была в этом уверена.
– Он нормальный, хотя и с придурью, – заявила она Кае сразу после того, как они вместе покинули его жилище. – Думаю, на самом деле он теперь только рад, что присоединится к нам. Людей-то у них всего ничего. А выжидать… Ты все верно ему сказала. Молодец.
– Ты уверена, что сейчас он с нами действительно честен? – осторожно спросила Кая. – Знаешь, ты же теперь… не беспристрастна… Разве не так?
Шоу рассмеялась:
– Я тебя умоляю. Это ничего не значит.
– Угу. Понятно. – Но Кая ей не слишком поверила.
Они шли в сторону ангара с остальными.
План был простой. Ревуны должны были раздразнить и напугать нечисть, не терпевшую громких звуков. Тогда самая большая группа с холодным оружием устремлялась в ангар, а еще один отряд – с огнестрельным – прикрывал нападающих. Задачей внешней цепи было добить раненую нечисть и помочь отступить людям, если кто-то пострадает.
Теперь, когда людей стало больше, Кае и Шоу необязательно было идти внутрь ангара – и, честно говоря, вспоминая недавнее сражение в снегах, Кая малодушно порадовалась этому.
Первую группу вел Пом, вторую – Ворон. В команду Ворона попал Макс, кивнувший Кае. Она осторожно кивнула в ответ – видимо, им обоим не слишком хотелось болтать друг с другом, несмотря на долгую разлуку. Андрея видно не было. Кая задумалась: интересно, охотно ли Макс помог Андрею с запиской? Или пытался отговорить?
Они с Шоу встали в цепь снаружи ангара – между несколькими ревунами, которые, когда пришло время, заголосили так отвратительно и громко, что Кая не раз и не два пожалела о том, что ей досталась такая безопасная работа.
Некоторое время их роль в операции сводилась к тому, чтобы слушать гул, выстрелы, грохот и завывания, доносившиеся из ангара.
Дважды нечисти удавалось вырваться и устремиться на цепь, и каждый раз их группа делала свое дело, и каждый раз Кая оказывалась слишком далеко, чтобы принять участие. Ворон был прав, таких существ она прежде не видела – это Кая поняла, даже глядя на них издалека. Лучше разглядеть их ей удалось, когда все было кончено и люди вошли в ангар, чтобы добить раненых.
Одна из тварей выпрыгнула из темного угла, но, к счастью, меткий выстрел Пома прикончил ее: несколько шагов она пролетела по инерции, а потом грузно упала на земляной пол – по нему пульсирующими толчками разлилась темная, густая кровь. Она была разлита по всему ангару – темное озеро.
Больше всего нечисть напоминала огромных темных обезьян с плотными перепонками крыльев между когтистыми пальцами рук и ног, острыми желтыми клыками и алыми глазами, в которых даже после гибели продолжал догорать свирепый огонь.
Вместе с Шоу и еще парой человек Кая, держа оружие наготове, дошла до темного угла, где в куче тряпок, мешковины и сухой травы, попискивая, возился десяток крохотных тварей с темными сморщенными мордочками, с алыми глазами-бусинками и перепонками между пальцами. Пальцы были до жути похожи на человеческие.
Несколько мужчин подошли к гнезду с ножами и дубинами – на беззащитных детенышей тратить пули не имело смысла.
Кая поспешила отойти в сторону. Кто-то из мужчин, все еще опьяненных победой, хихикнул, но она не замедлила шага. Плевать, что они о ней подумают. Разумеется, Кая понимала: детенышей нельзя оставлять в живых. Более того, теперь, когда все взрослые твари были перебиты, это было бы жестокостью, а не милосердием. Детеныши не сумели бы выжить одни, к тому же зимой. И все-таки Кая не хотела смотреть на то, как их убивают, – и, слушая, как один тонкий писк обрывается за другим, порадовалась тому, что не ей пришлось это делать.
Шоу отворачиваться не стала и, когда все закончилось, подошла к Кае и положила руку ей на плечо.
– Ничего, – сказала она мягко. – Посмотри наверх. Мы победили.
Ворон не врал. Дирижабли были здесь, в ангаре, накрытые загаженным существами брезентом, – все пять.
Небольшая группа осталась в ангаре – чтобы убрать тела, открыть дирижабли и начать ремонт. Среди них был Василь, стоявший в цепи по соседству с Каей. В бою толку от него было немного – зато теперь, деловито раздавая указания, поднимаясь по приыставным лесенкам, хищно разглядывая явившиеся из брезента гондолы, он был в своей стихии.