И мужчина, обещавший им защиту.
Ган слегка приподнял край рубахи и ткнул себя в бок.
– Этот – когда мне было девять. Этот – в десять. Этот – год спустя, после праздника летнего солнцестояния. Этот, выше, – когда мне было уже четырнадцать. Тогда я впервые попытался ударить в ответ… и поэтому у меня появился еще и вот этот. Могу продолжать, если хочешь. – Ган говорил нарочито равнодушно, но Артем поспешно ответил:
– Нет. Не надо. – Теперь он наконец смотрел на Гана. – Слушай… Мне… мне жаль. Зачем он это делал?
Стало холоднее, и небо пооранжевело – на озеро лег яркий рыжий отблеск. Ган поворошил угли в костре палкой и подбросил веток.
– Я тоже часто задавался этим вопросом, знаешь ли. Потому что бессчетное число раз после того, как он взял нас под защиту, я думал: лучше бы его не было рядом. Лучше бы он оставил нас в покое. Сам не помню, в какой момент начал думать: лучше бы он сдох.
Ган сделал глоток из бутылки – стало теплее – и передал бутыль Артему. Тот взял ее автоматически.
– Да… Я стал думать об этом часто – с тех пор, как мне исполнилось девять. Север был одержим идеей выживания. Он считал, что только самый сильный, самый хитрый и умный уцелеет. Считал, что ради собственного выживания можно пойти на все без малейших колебаний – даже если знаешь, что пострадает кто-то другой. И что завоевание власти – самый надежный путь к выживанию.
– Он… он хотел тебя этому научить?
Ган протянул пальцы к огню – стало горячо.
– Думаю, да. Учил меня с самого начала – с тех пор, как не стало отца. Мама рассказывала, что он и раньше пытался, но отец не позволял ему к нам приближаться. Но я этого не помню. Может, отец его боялся. Севера все боялись. Все группы, к которым мы прибивались, все, кто прибивался к нам. Те, кто знал его несколько дней или много лет, – все. В нем всегда было что-то… – Ган помедлил, подбирая нужное слово, – безумное. Неистовое. Сумасшедшее. У большинства людей, даже сейчас, есть внутри что-то… что их удерживает. От жестокости, насилия. Убийства. Воровства. Лжи. У каждого свой предел дозволенного – но какой-то есть. А у Севера его никогда не было.
Артем побледнел – и Ган продолжил, потому что, кажется, не смог бы остановиться, даже если бы захотел. Слова, долгое время сдерживаемые, хлынули из него неудержимым потоком.
– Вначале он делал все это под видом заботы. Мать пыталась его останавливать, но он говорил, что это его долг как дяди, раз уж моего отца нет рядом. Он говорил, таким и должно быть мужское воспитание. Если не научить мальчика стоять за себя, он вырастет слабым – и тогда его точно ждет то же самое, что случилось с отцом. – Ган усмехнулся. – Для мамы это звучало убедительно, и она позволяла ему все больше и больше, потому что после смерти отца была такой… потерянной. До того, как все это случилось, она пела мне песни. Рассказывала сказки. Но потом… Когда я был совсем маленьким, он уже учил меня драться, свежевать дичь, задерживать дыхание под водой. Не бояться темноты. Не бояться боли. Не бояться холода, голода, грусти… – Ган запнулся – что-то внутри не давало ему рассказывать об этом подробнее. – Страх делает тебя слабым – страх стоит на пути выживания. Так он говорил. Он всегда брал меня с собой – на охоту или когда шел воевать, добывать припасы. Мама перестала пытаться меня защитить. – Ган помолчал, а потом вдруг сказал то, в чем до сих пор не признавался даже себе – потому что и думать об этом было больно. Но сейчас, говоря уже не с Артемом, а с ночью, костром, гладью озера, он почему-то почувствовал, что может сказать.
– Мне кажется, я стал ее пугать. Мне пришлось убить в первый раз, когда мне было десять. И, думаю, она об этом знала. Это странно, но… знаешь, меня все это увлекло. Не могу объяснить – до сих пор. Я ненавидел его, но… я бы не смог выдерживать все это, если бы не начал ему верить. Я был мальчишкой. А он был моим богом… Грозным богом. – Ган через силу усмехнулся. – Потом я узнал еще кое-что… про нее и Севера. Я даже не знаю, хотела ли она этого. Не знаю, зачем это было ему нужно.
Ган наклонился к костру, протянул пальцы к пламени – еще ближе.
– Он всегда называл ее слабой, жалкой. Говорил, что она обуза и что, если бы не я, он бы ее давно бросил. Одно время мы кочевали с повозками – и я каждую ночь боялся, что утром проснусь – а ее нет. Не мог спать. Мне кажется, иногда я не спал по неделе – следил за ним. Наверное, тогда я стал желать его смерти.
Где-то за озером тоскливо закричала птица.
– Он все равно приходил к ней… время от времени. Иногда мне кажется, что это было нужно ему, чтобы мучить – меня, ее, нас обоих. Она становилась слабее день ото дня и, даже если бы захотела, не могла бы ему отказать. Я должен был ее защитить…
– Ну, ты же был ребенком, – прошептал Артем, но Ган не обратил на него внимания.
– Должен был. В конце концов жизнь, которую мы вели, ее доконала. Она болела – я не знаю чем. Когда ей стало совсем плохо, мне хотелось только сидеть рядом с ней, никуда не уходить. Я даже на секунду боялся ее оставить, боялся, что вернусь и… Но Северу я все время был нужен – то на охоте, то еще где-то. Однажды я ослушался, сбежал к ней – он заставил меня целый день сидеть и вырезать по дереву: «NB, NB, NB…»
– Что это значит? – Кажется, Артему уже давно хотелось сквозь землю провалиться – но любопытство оказалось сильней. Неожиданно для себя Ган усмехнулся – и, взяв ветку, начертил буквы на песке.
– Сокращение от «Nota bene». Латынь. Значит: «Обрати внимание». Я не смел с ним спорить. И никто не смел. Ну, то есть все знали, что он меня бьет, но ведь многие родители бьют своих детей.
– Это не то же самое, так? – прошептал Артем.
Ган помедлил, а потом кивнул. Ему становилось легче – чем дальше он говорил. И в самом деле, какое значение все это имело теперь? Артем прав. Они оба даже не знают, сумеют ли вернуться.
– Да, он умел причинять боль. Но я знал, что он меня не покалечит. Каждый раз, когда он наказывал меня, он наказывал с умом. Если резал – потом всегда обрабатывал рану, делал перевязку. Следил, чтобы все хорошо заживало. Говорил, что шрамы – это летопись проступков. Считал, что они помогают запоминать.
Лицо Артема подозрительно позеленело.
– Так что у него были правила. Принципы. Он выполнял обещания. Его логика всегда была извращенной – но, если знать ее… можно было предсказать его следующий шаг. И в какой-то момент я стал его понимать. Наверное, тогда мама начала смотреть на меня так. Так, как будто я – продолжение его. Как будто я больше не имею к ней отношения. – Теперь слова лились стремительным потоком, принося облегчение, и Ган говорил все быстрее, повторяясь и пристально глядя в костер.
– Когда я вернулся в тот день, ее уже не стало. Тогда я впервые набросился на него. Он даже не стал меня наказывать – просто врезал один раз так, что в ушах зазвенело, и спросил: «Ну что, успокоился?» – Ган повел плечами, как будто отгоняя наваждение, – он почти слышал этот голос. – Да… Потом он сказал, что я должен быть благодарным. Что мне не стоило видеть того, что с ней было. И что он обо мне позаботился.
– И вы остались вдвоем, – прошептал Артем.
Ган кивнул.
– Да. Оказалось, что при ней он сдерживался. К тому же его характер портился. Он стал недоверчив, его юмор – а он всегда обладал довольно-таки извращенным чувством юмора – еще чернее. Он и раньше действовал жестоко, но со временем, казалось, контролировал себя все хуже. Мы осели на одном месте, у нас было все для того, чтобы наладить хорошую жизнь. Плодородная земля… Рядом с поселением – река. Много крепких домов еще со старых времен. Каменная кладка… Надежные стены… Река разветвлялась… – Ган поймал себя на том, что увлекается: воспоминания об Агано согрели его, как будто не было тех, других, воспоминаний. – Я лучше нарисую… Вот так. На два рукава. Вот. И здесь, и здесь были очень хорошие места для других поселений. У правого – старая мельница. Здесь – каменная церковь. Из нее получился бы отличный склад… Можно было создавать новую цивилизацию! Но дядя как будто не хотел этого замечать. К нам часто пытались прибиться новые люди, но он никому не доверял и принимал кого-то редко. Даже я уже не мог понять, по каким критериям он делал выбор. Его интересовало оружие, боевая мощь, он любил стравливать людей друг с другом – говорил, это делает их сильнее… Его вообще не волновало развитие. Хватает, чтобы пережить зиму, – и ладно. Так не могло продолжаться.
Ган поймал взгляд Артема и улыбнулся – и невеселой была эта улыбка.
– Ты уже понял, что произошло, Артем. Хотелось бы мне сказать, что это случилось по какой-то благородной, возвышенной причине. Например, из-за любви. Скажем, он бы пытался помешать мне быть с возлюбленной. Или – тоже драматично – пытался бы ее у меня увести. Но нет. Когда у меня появилась девушка, я все еще был… его. Она меня жалела, знаешь. – Ган неприятно усмехнулся. – Собственно, она была единственной, кто знал. Это вышло случайно. Наткнулась на нас в лесу, когда он меня резал. Все остальные считали, что я – его любимец. Считали, что я ему предан. Даже Тоша думал так до поры до времени. Но не она. Она знала, что я его ненавижу. Север знал, что она знает. Но он был не против нее – вот что странно. Когда он увидел нас вдвоем, я был готов драться с ним насмерть, если он… – Бутылка в руках задрожала – совсем чуть-чуть. Не стоило вспоминать Вету. Это было уже слишком. – Но он… обрадовался. Сказал, она мне подходит. Чтобы научиться терять. Он не воспринимал ее как угрозу. Считал, что я продолжу его слушаться.
– Но она… – Артем нервно сглотнул. – Это она сказала тебе… ну… сделать то, что ты сделал?
– Вета? – Ган усмехнулся. – Ну что ты, Арте.
Золотые волосы – у мамы были такие же. Огромные глаза – в них как будто плыли облака. И улыбка – улыбка ребенка. Ган прикрыл глаза и заставил ее исчезнуть – потому что, останься она с ним, он не сумел бы продолжать.
– Просто в какой-то момент я понял, что не могу больше это терпеть. Он издевался надо мной реже, чем в детстве, – знал, что я могу дать отпор, играл в игру «мы теперь на равных», но время от времени все равно срывался. Мне до смерти надоело наблюдать, как он гробит все то, что мы могли бы сделать. Как он отпугивает людей. Как разрушает все, что просто так попадает ему в руки. И я не мог больше позволять ему… Я делал все так, как он учил, и через какое-то время склонил на свою сторону многих – особенно молодых. С какого-то момента все его промахи были мне на руку. Об этом не говорили – но я знал, что многие хотели бы, чтобы я занял его место. Нужен был просто толчок. Все, что было у него под контролем, рухнуло бы как карточный домик. Он был слишком уверен в себе. И во мне. – Ган снова невесело улыбнулся. – Уверен, что хочешь услышать конец истории? Глупый вопрос. Конечно, хочешь. Все любят страшные сказки.