– Согласны, – кивнул Васильев, – говорите, товарищ Коба.
– Начнем по порядку, – сказал Коба. – Первое, что мы должны понимать – это то, что мы живем в государстве с полуразложившимся военно-феодальным строем, поверх которого, как бурьян на пепелище, уже пророс дикий капитализм. Капиталисты или, говоря проще, хозяева в Российской империи не имеют сейчас никакой политической власти, но очень хотят ее получить, используя в том числе и рабочее движение. Все буржуазные революции в Европе делал народ, а пользовались их плодами капиталисты. При этом классовая роль государства и подавление верхами народа абсолютно не изменялись, просто роль господствующего класса переходила от дворянства к буржуазии. Это вам понятно? Кто-нибудь хочет, чтобы хозяева могли составлять и принимать выгодные им законы?
– Упаси боже! – замахал руками Варнашев и испуганно оглянулся, добавив уже вполголоса: – Нам и того, что есть, хватает.
– Тогда, – сказал Коба, – мы не должны предъявлять правительству и императору такие требования, которые пошли бы на пользу капиталистам и были бы бесполезны для рабочих. Согласны?
– Согласны, – кивнул Карелин. И все остальные тоже кивками подтвердили, что они не имеют никакого желания таскать для хозяев каштаны из огня.
– Значит, – сказал Коба, – требование созыва какого-то там народного представительства в виде Учредительного собрания, Государственной думы или Парламента, должно быть нами снято до тех пор, пока мы не станем настолько сильными и влиятельными, чтобы суметь честно победить на выборах, проведенных в условиях всеобщего равного и тайного голосования. В противном случае все решат деньги хозяев, которые сумеют протащить в это народное представительство своих верных слуг. Об этом говорит опыт европейских стран, где парламенты имеются почти повсеместно, но рабочие вынуждены бороться за свои права.
Карелин переглянулся со своими товарищами, подумал и сказал:
– И с этим мы тоже согласны. Все эти парламенты – не более чем буржуазные штучки.
– К этому вопросу мы вернемся чуть позже, – сказал Коба, – это может случиться лишь тогда, когда ячейки нашего собрания будут на каждом заводе, каждой фабрике и в каждой мастерской, а нашу газету будут читать по всей России.
А сейчас поговорим о делах реальных и злободневных. После обращения к императору необходима вступительная часть. Надо сказать о том, что бесправие рабочих – есть главная причина их угнетения хозяевами, и о том, что так дальше продолжаться не может. Бесправие трудящихся становится тормозом развития России. Надо написать, что за рабочими, как и за всем русским народом, не признают ни одного человеческого права – даже права говорить, думать, собираться, обсуждать свои нужды и принимать меры к улучшению своего положения. Надо не забыть упомянуть о репрессиях в отношении людей, выступавших на защиту интересов рабочего класса. Только писать об этом надо коротко и ясно, чтобы тот, кто будет все это читать, не утомился, пробираясь через перлы словоблудия.
– Очень хорошо, – кивнул Карелин, – вот вы, товарищ Коба, и напишете, а мы потом утвердим.
– Товарищ Коба, – спросил вдруг Васильев, – а почему так разложился государственный строй в России?
– Причин много, – ответил Коба, – и одна из главных – вырождение дворянства как господствующего класса. Именно дворянство, которое долгое время было опорой государства, через сто с лишним лет после принятия Закона о вольности дворянства, из служилого сословия превратилось в сборище паразитов, которые лишь потребляли, ничего не производя взамен.
Новую опору для государства император Михаил видит в тех, кто трудится на благо России. В числе их – рабочие, крестьяне, инженеры и техники и честно выполняющие свой долг чиновники и офицеры. При этом надо понимать и то, что из двух главных классов, создающих все богатства страны, рабочие – самые сознательные и сплоченные, а крестьяне – самые многочисленные, нищие и забитые. Поэтому строительство опорного класса решено начать с рабочих. При этом не стоит забывать, что без значительного улучшения материального положения крестьян они не смогут покупать выпускаемые в России товары, а значит, и положение рабочих тоже не удастся значительно улучшить.
– Это понятно, – сказал Васильев, – но скажите, Коба – при чем тут чиновники и офицеры?
– А при том, – ответил Коба, – что чиновники младших классов и обер-офицеры, без которых вообще невозможно существование государства, получают оклад меньше месячного заработка квалифицированного рабочего-металлиста, и не каждый день едят досыта. Отсюда среди них и рождается мздоимство и казнокрадство. Буржуазия платит им деньги, а они за это выполняют ее волю, что, конечно, не исключает стремление капиталистов к непосредственной политической власти. Работая не на государство, а на класс хозяев, эти самые чиновники и создают то самое «чиновничье засилье», на которое вы собирались пожаловаться императору.
Тут надо менять многое. И мы в этом тоже поучаствуем, но не напрямую, а через бесцензурную рабочую печать, разоблачая их темные делишки. Поверьте мне, в России есть люди, которые с интересом прочтут такие статьи и примут соответствующие меры. Поэтому аморфное требование борьбы с чиновничьим засильем я бы поменял на просьбу навести порядок в государственном управлении и освободить чиновников от денежного влияния хозяев, заставив их выполнять свой служебный долг.
– Возможно, вы и правы, товарищ Коба, – немного подумав, сказал Карелин, – и сами по себе чиновники не испытывают к рабочим злых чувств. Думаю, что так мы и запишем, добавив эти слова к вступительной части.
– Теперь, – сказал Коба, разворачивая на столе лист бумаги, – давайте перейдем к рассмотрению непосредственных требований, то есть вашей «программы пяти».
Товарищ Варнашев, вы при обсуждении будете у нас секретарем. Вот, возьмите бумагу и карандаш и записывайте нашу измененную программу.
В первом параграфе, именуемом «Меры против невежества и бесправия русского народа», у вас сперва идут требования буржуазных свобод: свобода и неприкосновенность личности, свобода слова, свобода печати, свобода собраний, свобода совести в деле религии. Но при этом надо понимать и то, что, к примеру, свобода и неприкосновенность одной личности заканчивается там, где начинаются свобода и неприкосновенность другой личности. И интересы общества в целом, свобода слова и свобода печати, не должны превращаться в свободу лжи и клеветы. Свобода собраний не должна оборачиваться произволом толпы, а свобода совести в делах религии не должна становиться свободой для разных сект изуверов и извращенцев. Как учит диалектика, у каждой свободы есть обратная сторона, и капитал, используя свой денежный ресурс, может обратить добро в его противоположность.
Поэтому требовать надо не декларации самих этих свобод, а издания законов прямого действия соответствующей тематики, не допускающих произвольного толкования. Вместе с равенством всех без исключения перед законом и ответственностью власти перед законом это и создаст требуемую вами гарантию законности управления.
– Разумно, – сказал Карелин, – я «за».
Кузин и Варнашев кивнули, а Васильев, все более красневший после слов Кобы – ибо строки про либеральные ценности в программу были вписаны лично им, – неожиданно прокашлялся и спросил:
– А как быть с возвращением всех пострадавших за убеждения?
– А убеждения – они ведь бывают разные, – ответил Коба, – с иными убежденными ни вы, ни я и рядом не встанем. Надо понимать, что выдвигать можно только такие требования, которые принесут пользу для рабочего движения и могут быть исполнены государством без ущерба для своей безопасности. Кроме борцов за права рабочего класса, убежденными в своей правоте являются националисты всех мастей и самые отъявленные террористы. Требование их освобождения является как нарушением моего соглашения с императором, так и противоречит политике партии большевиков, провозгласившей пролетарский интернационализм и отказ от террора.
– Тут, Иван Васильевич, действительно, как-то помягче надо, – сказал Карелин, – и амнистия должна быть только для тех, кто боролся за права рабочих и не совершал насильственных преступлений.
– Если возражений нет, то так и запишем, – сказал Коба и после паузы, подтвердившей отсутствие возражений, продолжил: – К требованию общего и обязательного народного образования за государственный счет необходимо добавить и требование всеобщего доступного бесплатного государственного медицинского обеспечения. Вопрос о создании Министерства здравоохранения муссируется вот уже двадцать лет, а воз и ныне там. На этом с параграфом первым всё. Возражения есть?
– Нет, – сказал Варнашев, – возражений нет. Это хорошо, что вы, товарищ Коба, вспомнили про медицину. У нас это как-то из головы вылетело. Если что случится со здоровьем, то на докторов денег не напасешься.
– Параграф второй, – сказал Коба, – «Меры против нищеты народа». Ну, тут я не совсем согласен с пунктом, где говорится об отмене косвенных налогов. Это требование целиком и полностью в интересах буржуазии. При капитализме товар в лавке продается ровно за ту цену, какую может уплатить покупатель. Если завтра отменят все акцизы и сборы, то цены в лавках не снизятся ни на копейку. Просто капиталисты станут еще богаче, а государство еще беднее. Вместо этого для снижения цен необходимо требовать разрешения на развитие рабочей потребительской кооперации с целью составить конкуренцию лавочникам. А также добиваться запрета фабричных лавок и выдачи зарплаты расписками.
– Я «за», – сказал Карелин, – от кооперативной лавки и отмены расписок пользы будет, действительно, куда больше, чем от отмены этих самых косвенных налогов. Причем облагают ими, как я слышал, в основном дорогие вещи, рабочим совершенно ненужные, да еще водка, которая им прямо вредна.
– Что касается требования введения прямого прогрессивного подоходного налога, – продолжил Коба, – то есть сомнения, что надо требовать именно прогрессивный налог. По опыту тех стран Европы и Америки, где такой налог уже введен, известно, что капиталисты всеми силами у