ы чувствует все это, — он неизбежно объединяется с другими работниками. Если он может и предпочитает жить только сам за себя, жизнью мнимо-отдельной, мнимо-самостоятельной единицы, то он, как работник, существо не сознательное, не член и не представитель своего класса, хотя бы таких как он было подавляющее большинство.
— А не софизм ли все это? Рабочий объединен с другими в труде. Прекрасно. Но рабочие союзы как-раз таким объединением и не занимаются: оно устраивается помимо них. Занимаются же они главным образом условиями найма, а теперь еще начинают заниматься политическими вопросами. Между тем и в договоре найма, и в своей роли гражданина рабочий остается сам по себе: для себя лично получает заработную плату, по своим личным убеждениям подает голос на выборах. Где же логическая связь между единством труда и тем значением, которое для вас имеют союзы?
— Эта связь лежит в логике жизни, в логике сознания, которое стремится сделать жизнь цельной и стройной. Единство труда, которое дается работникам извне, которое для них устраивается другими, есть еще только механическое, бессознательное единство в роде того, которое связывает части сложной машины. С пластинками и винтами машины не считаются, — их только считают. Таково отношение господствующих классов к рабочим; оно законно и справедливо, пока рабочий живет сам за себя и для себя, ибо тогда он бессилен. Сила человека — в его последовательности и верности себе, в соответствии всех сторон его жизни: его труда, его мысли, его отношений к другим людям. Если работник в труде составляет одно со всеми работниками, а в отношениях к нанимателям и государству, в остальной практике жизни и в мышлении отделяет себя от них, то у него нет единого принципа, нет сознания своей сущности, нет сознания самой действительности. Ибо вовсе неверно, будто он сам за себя имеет дело с нанимателем, сам себя определяет в политике. Условия труда, которые будут ему поставлены и которые он должен будет принять, зависят всецело от того, больше или меньше других работников конкурирует с ними и каковы они по своему уровню привычек, по интеллигентности, по энергии в борьбе за свои интересы. В политике, где борются коллективные силы, создавая сложнейшие соотношения, он не может разобраться индивидуально; и если он не сделает этого в единении с другими работниками, то он — игрушка случайной агитации, лживых обещаний, мелких и нередко враждебных его интересам влияний. Он — материал для воздействий, орудие для чужих целей, а не сознательное существо.
— И все-таки из этого никак не получается, чтобы союзное меньшинство было законным представителем внесоюзного большинства!
— Я не говорил этого. Сознательное меньшинство — представитель не бессознательного большинства, а целого, представитель класса. Так и человек вообще — не представитель остальных организмов нашей планеты, но он в полной мере представитель жизни на ней, потому что в нем эта жизнь пришла к сознанию себя.
— Я пробую сейчас применить ваши соображения к себе, — насмешливо заметил Мэнни, — и вывод получается для меня самый печальный. Я несомненно ничего не мог бы сделать без тех миллионов работников, руками которых выполняются мои планы. Но у меня нет ни малейшего желания объединяться с ними, скорее наоборот, — я склонен противополагать себя им. Следовательно, я — как нельзя более бессознательное существо. Это лестно!
Нэтти засмеялся.
— Вы обладаете иным сознанием, и в своем роде очень совершенным. Это — сознание того класса, который предшествовал пролетариату, который проложил ему путь и продолжает по-своему, правда без особенной мягкости, воспитывать его. Тот класс шел вперед через борьбу человека с человеком, через войну всех против всех; и он не мог иначе: историческая задача состояла в том, чтобы создать человеческую личность, существо активное и полное веры в себя, чтобы выделить ее из человеческого стада феодальной эпохи. Но это сделано; и в рабочем классе воплощается уже другая задача. Дело идет о том, чтобы собрать эти активные атомы, связать их высшей связью, их стихийно-противоречивое сотрудничество сделать гармонически-стройным, слить их в едином разумном организме человечества. Таков смысл нового сознания, начало которого — в рабочих организациях.
— Берегитесь, вы впадаете в опасную метафизику. Для вас эти классы, это будущее человечество уже стали настоящими живыми существами, с особой фантастической жизнью…
— Почему фантастической? Она реальна, она гораздо шире и сложнее, чем простая груда личных жизней, чем хаос разрозненных сознаний. А понятие о живом существе изменяется, оно различно в разные эпохи. Если бы нашим предкам, даже самым ученым, несколько сот лет назад сказали, что человек есть колония из 50–100 триллионов неуловимо-малых живых существ, разве это не показалось бы самой странной метафизикой?
— И в такие существа, подобные клеткам, вы хотите повидимому превратить человеческие личности?
— Нет, этого мы не хотим. Клетки организма не сознают того целого, к которому принадлежат; скорее с ними сходен, поэтому, современный тип личности. Мы же стремимся именно к тому, чтобы человек вполне сознал себя, как элемент великого трудового целого.
Мэнни встал и несколько минут молча ходил по комнате, затем остановился и сказал:
— Очевидно, что такое обсуждение ни к чему нас не приведет. Как же нам поступить? Согласитесь ли вы разделить полномочия с другим помощником так, чтобы вам принадлежал весь технический контроль, а ему — административный?
Он несколько тревожно взглянул на собеседника.
— Очень охотно, — отвечал тот, — это всего удобнее.
— Благодарю вас, — произнес Мэнни. — Я опасался отказа.
— Напрасно, — возразил Нэтти. — Административные полномочия поставили бы меня в трудное, скользкое положение. Быть официальным представителем одной стороны и по всем симпатиям, по всем интересам принадлежать к другой стороне, это такая двойственность, при которой нелегко, может быть даже невозможно сохранить равновесие. Быть верным себе, удержать ясную цельность сознания, — для этого надо избегать противоречивых ролей.
Мэнни задумался и после короткого молчания сказал:
— Вы последовательны в вашей своеобразной логике, этого за вами отрицать нельзя.
2. Арри
Вернувшись домой, Нэтти, по своему обыкновению, рассказал весь разговор Нэлле. У нее в это время был Арри. Когда Нэтти ушел на несколько минут, вызванный по делу, оставшиеся обменялись серьезным взглядом.
— То, что он говорит, очень важно, — сказал Арри. — Это конечно только начало; дальше будет больше. Надо подумать и обсудить.
— Да, — ответила Нэлла. — Приходи ко мне завтра утром, его в это время не будет дома.
На другой день Арри пришел измученный и мрачный. Он как будто постарел за ночь, но глаза его сверкали странным блеском.
— Я много думал, Нэлла. Это были невеселые мысли, но в том, к чему они меня привели, я уверен вполне. Мэнни и Нэтти — враги по самой природе; сейчас они оба рады уклониться от борьбы, но это не надолго. Как бы они ни старались, жизнь их столкнет и столкнет жестоко. Они очень любят и глубоко уважают друг друга, от этого еще мучительнее будет конфликт. Первая большая стачка на работах, — и удержать мир невозможно, а если не то, так другое. Сами собой вокруг них соберутся враждебные силы и вынудят их на борьбу, которой они не хотят. Я вижу, тебе больно слышать все это, но ведь это правда, Нэлла!
— Это правда, — тихо сказала она. — Я сама думала то же.
— А каков будет исход, Нэлла? Около Мэнни сплотятся все силы прошлого, лучшие и худшие; около Нэтти — только зарождающиеся силы будущего. Старый орел окажется сильнее нашего юного сокола и помешает ему свободно развернуть крылья. Если Нэтти и не погибнет в этой борьбе, то его жизнь, его энергия будут подорваны, а наше великое дело потерпит тяжелый урон. Надо не допустить этого, Нэлла!
— Но как? и возможно ли? — спросила она. — Я много искала, я не нахожу способа.
— Способ один, Нэлла: Мэнни должен уступить, уйти с поля. Надо заставить его отойти в сторону. Это кажется немыслимо. Но есть одна возможность, ее необходимо испытать…
Он остановился, опустив голову, как будто собираясь с силами. Нэлла, взволнованная, быстро подошла к нему и схватила его за руки.
— Какая возможность? Скажи! Ты не решаешься? Это что-то очень тяжелое… Но говори же!
— Нэлла, это, правда, тяжело. Но — слушай меня внимательно. Я думаю, что есть сила, которая может победить Мэнни, свернуть его с пути. Это — любовь. И есть человек, способный вызвать эту силу: ты, Нэлла!
Она выпустила его руки и сделала шаг назад.
— Что ты говоришь, Арри!
— Я говорю вполне обдуманно, и ты можешь мне верить, Нэлла: ты знаешь, что мое чувство к тебе никогда не было просто братским, и только глубокое убеждение, что иначе нельзя, заставляет меня предлагать тебе то, в чем я вижу последнюю возможность… Ты и теперь красавица, Нэлла: время бессильно над тобою. Ты сохранила свой чудный голос, который непреодолимо проникает в сердце. Ты поразишь Мэнни, когда он увидит тебя… Ты для него — поэзия прошлого и еще больше: мать и вдохновительница Нэтти в его борьбе, которая возвратила Мэнни работу и власть. Этот человек не знал настоящей любви в своей молодости и много лет провел в одиночестве… Когда он полюбит, это будет сильнее его…
Глухо и прерывисто звучал голос Арри. Нэлла села, склонила голову и закрыла лицо руками:
— Я не знаю, возможно ли это. Но это унизительно, Арри!
— Ты — мать. Для матери все возможно и ничто не унизительно.
Она подняла голову.
— Я не очень верю. И… надо подождать, Арри. Я предчувствую, что тут будет что-то новое; чего мы не предвидим.
В это же самое время Мэнни один нервно ходил из угла в угол. Он ожидал Нэтти, чтобы дать ему последние инструкции перед поездкой; он испытывал странное волнение и, сам не замечая, думал вслух:
«…Я не увижу его несколько месяцев… Как я к нему привязался… У меня сжимается сердце… Ребяческая сентиментальность!.. Мне будет не хватать его, и будет темнее… У него лучистые глаза. Это — глаза Нэллы…»