жест решил все.
— Рулевой! Лево руля! Курс на прорыв! — рявкнул Глебов, и его голос вернул команду к жизни.
Корабль вздрогнул. На приказ отозвались отчаянным звоном лопат, швыряющих последние запасы угля в ненасытную топку. Наше усовершенствованное, доведенное до ума Нартовым сердце — паровая машина — взревела, переходя с размеренного рабочего ритма на предельные обороты. Палуба задрожала от напряжения, гребные колеса взбесились, вспенивая свинцовую воду, и наша маленькая флотилия из трех потрепанных в бою кораблей-носителей рванула домой.
Мы шли не на флагман Апраксина, не в центр их грозного строя, а в самую узкую щель, в брешь между двумя линейными кораблями, стоявшими чуть поодаль от основной группы. Единственный шанс. Колоссальный риск: одно неверное движение рулем, один сбой в машине — и нас размажет между двумя гигантами. Но именно в этом и заключался расчет — в нашей скорости и маневренности. Мои легкие, оснащенные паровыми машинами корабли были куда проворнее громоздких парусников Апраксина, которые в условиях шхер и переменчивого ветра становились неповоротливыми коровами на льду.
На флагмане блокады наш маневр заметили. Там началось движение. Снова подняв подзорную трубу, я увидел, как Апраксин метался по юту, отдавая приказы, орудийные расчеты занимали свои места, из пушечных портов высовывались черные, голодные жерла орудий. Но огня не было. Адмирал колебался. Он не мог поверить в нашу дерзость, не мог отдать приказ стрелять по русскому флагу.
Рядом с ним стоял Меншиков. Его лицо было багровым, он что-то кричал, яростно жестикулируя, указывая то на нас, то на пушки. Светлейший князь, в отличие от адмирала, колебаний не испытывал, он был готов утопить нас здесь и сейчас, не задумываясь. Для него мы были угрозой, которую нужно ликвидировать любой ценой. Но приказ отдавал Апраксин, и на его плечах лежала вся ответственность. Открыть огонь по кораблям, только что одержавшим немыслимую победу, захватившим в плен шведского короля, — верный билет на плаху, независимо от исхода. Гнев Петра был страшен, и адмирал это знал лучше, чем кто-либо. Если конечно Государь не является инициатором нашего бедственного положения.
Мы неслись прямо на них. Расстояние таяло на глазах. Сто саженей. Пятьдесят. Уже можно было разглядеть изумленные и испуганные лица матросов, не понимающих, что вообще происходит. Мы прошли так близко, что, казалось, можно было дотронуться рукой до их просмоленного борта. Мимо пронеслись ряды пушек, растерянные лица канониров, сжимавших в руках зажженные фитили. А потом — корма, бурун от руля, и мы вырвались на оперативный простор, оставив за спиной ошеломленную эскадру.
Прорыв удался. Мы прошли сквозь строй, не получив ни единого выстрела в спину.
Оглянувшись, я замер. Картина была достойна кисти великого баталиста. Наша маленькая флотилия уходила к Кронштадту. За нами, нарушив строй, разворачивался флагман Апраксина, явно намереваясь преследовать. А дальше, в лабиринте шхер, застыл обезглавленный шведский флот. Оправившись от первого шока, потушив пожары, они не двигались с места. Их король был у нас. Их несокрушимый броненосец лежал на дне. Их адмиралы, лишившись верховного командования, не решались ни на отступление, ни на атаку, просто наблюдая за этим странным русским балетом. Стояние на Угре, версия два ноль, только на Балтике.
Шведы были мощнее. Даже сейчас, потеряв несколько кораблей, они все еще представляли грозную силу, способную раздавить и нас, и эскадру Апраксина. Но они были парализованы, их боевой дух сломлен.
На моем корабле напряжение понемногу спадало. Люди, осознав, что выжили, обессиленно опускались на палубу. Кто-то смеялся нервным, срывающимся смехом, кто-то просто молча смотрел на удаляющийся вражеский флот.
— Они не будут стрелять, — глухо произнес де ла Серда, подходя ко мне. Он вытер со лба пот, смешанный с пороховой гарью. — Апраксин не рискнет. Он будет идти за нами до самого Кронштадта, чтобы взять нас там. Он думает, что запер нас в еще большей ловушке.
— Главное, мы выиграли время. — ответил я. — И привезли с собой такой трофей, от которого ни Меншиков, ни сам Государь так просто не отмахнутся.
Я посмотрел на юго, в сторону дома. Я возвращался триумфатором, только что выигравшим битву, а может и войну.
Кронштадт встретил нас гулом колоколов и восторженными криками. Весть о нашей невероятной победе подобно лесному пожару, обогнала нас и уже бушевала в городе. Весь порт, причалы были забиты народом. Люди карабкались на крыши пакгаузов, на мачты стоящих в гавани кораблей, чтобы увидеть героев, сокрушивших шведскую армаду и пленивших самого «Северного льва».
Наша маленькая, израненная флотилия медленно входила в гавань. На палубе моего флагмана царила выжидающая тишина. Мои преображенцы, смыв кровь и грязь, стояли в безупречном строю с суровыми, непроницаемыми лицами. Они не разделяли всеобщего ликования, они, как и я, ждали развития событий и объяснения поступку русских флотоводцев. Флагман Апраксина вошел в гавань следом за нами, отрезая пути к отступлению даже здесь, в сердце русского флота.
Мы ошвартовались у главного пирса. Я спустился по трапу первым. Земля под ногами была непривычно твердой. Толпа взревела, приветствуя меня. Десятки рук тянулись ко мне, люди выкрикивали мое имя, женщины радовались. На миг я ощутил себя римским полководцем, вернувшимся с триумфом, правда это чувство оказалось мимолетным.
Следом за мной на берег сошли мои люди. За ними, под конвоем, вывели плененного Карла XII. Шведский король, с перевязанной головой и связанными за спиной руками, держался с ледяным достоинством. Он с презрением оглядел ликующую толпу, и его взгляд не выражал ничего, кроме холодной ярости.
С флагмана Апраксина уже спускались. Меншиков шел впереди, на его лице застыла непроницаемая маска, в которой, однако, сквозило плохо скрываемое торжество. За ним, с видом человека, исполняющего неприятный, но необходимый долг, следовал Апраксин.
На причале нас уже ждали. Две роты преображенцев, жаль не из моих, а из полка Меншикова, выстроились в идеальное каре, отсекая нас от толпы. Лязг оружия, блеск штыков, каменные лица гвардейцев — атмосфера сгущалась, в ней не было ничего от праздника, только предчувствие экзекуции. Меншиков подошел вплотную. Толпа замерла, в этой тишине зависло ожидание чего-то важного.
— Именем Государя и Отечества, — голос светлейшего князя звенел от плохо сдерживаемой радости, пока он разворачивал свиток с большой сургучной печатью. — Барон Петр Алексеевич Смирнов, вы обвиняетесь в государственной измене, самовольном оставлении поля боя, неподчинении приказу и развязывании братоубийственной бойни. Вы арестованы.
Он протянул мне указ. Я не стал его брать, мой взгляд был прикован к подписи и печати. Все верно. Рука Государя.
За моей спиной раздался сухой, резкий лязг взводимых курков. Мои преображенцы, личная гвардия, вскинули винтовки, направив их стволы на гвардейцев Меншикова. Де ла Серда, стоявший чуть в стороне, без единого слова обнажил шпагу. Воздух наэлектризовался. Еще одно мгновение, одно неверное движение — и причал превратится в кровавую баню. Русские начнут убивать русских еще и на глазах у пленного шведского короля.
— Ваше благородие, только прикажите, — прохрипел стоявший рядом со мной сержант, который прошел со мной рейд на Евле. — Мы за вас любому глотку перегрызем.
Меншиков на миг отступил, его лицо потеряло всю свою напускную храбрость. Он не ожидал такого, думая, что я сломлен, а мои люди бросят меня при первом же грозном окрике. Но он просчитался: эти люди были верны мне.
Я поднял руку, останавливая их.
— Отставить, — мой голос прозвучал достаточно громко. — Опустить оружие.
— Но, барон… они… — начал было де ла Серда.
— Это приказ, капитан, — я посмотрел на испанца. — Нельзя. Нельзя идти против Государя. Они только этого и ждут. Хотят, чтобы мы подняли бунт и дали им законное право вырезать нас всех до единого. Не доставляйте им такого удовольствия. Мы проиграем этот бой, чтобы выиграть войну.
Мои солдаты с неохотой опустили оружие. На их лицах отчетливо читались ярость и бессилие. Они подчинились.
Меншиков, придя в себя, самодовольно ухмыльнулся.
— Взять его! — скомандовал он своим гвардейцам.
Двое солдат подошли и грубо заломили мне руки за спину. Я не сопротивлялся. Меня повели сквозь строй, как преступника. Рядом вели и Карла. Шведский монарх, наблюдавший за этой сценой с нескрываемым изумлением, вдруг расхохотался. Громко, истерично. Он смотрел то на меня, то на Меншикова, и в его смехе было все: и понимание, и презрение к этой дикой, варварской стране, где победителей бросают в тюрьму.
Нас провели через весь городок. Толпа, которая только что ликовала, молча расступалась, провожая меня испуганными и сочувствующими взглядами. Меня не бросили в обычную тюрьму, а привели в самые мрачные казематы крепости, туда, где держали опаснейших государственных преступников.
Тяжелая, обитая железом дверь со скрежетом захлопнулась за мной, отрезая от мира. Я остался один, в кромешной тьме, в ледяном, пахнущем сыростью каменном мешке. Триумф обернулся падением. Сидя на холодном полу, я думал лишь об одном: чего я не знаю?
Что случилось за тот промежуток времени, что я вышел из гавани на битву со шведами?
Глава 8
Я остался один в темноте.
Первые несколько мгновений мозг отказывался принимать реальность, парализованный ступором. А потом меня прорвало. Не страх, и не отчаяние — ярость. Она поднялась из самых глубин, выжигая остатки разума. Вскочив, я не помня себя впечатал кулак в шершавый камень стены. Острая боль в костяшках, отдающаяся до самого плеча лишь подлила масла в огонь.
Предал! Он меня предал! Царь, Государь, твою мать, Петр Алексеевич Романов! Из ничего, из грязи и промышленных отходов я слепил для него оружие победы. Не спал ночами, вдыхая ядовитые испарения в лабораториях. Стоял на палубе под шведскими ядрами, смотрел в глаза их королю! Я выиграл ему эту чертову битву, приволок на аркане непобедимого Карла! А он⁈ Швырнул меня в этот каменный мешок, как паршивого пса!