Затем его взгляд остановился на мне.
— А этот человек… не ждал. Он атаковал с дистанции пистолетного выстрела. Его «плавучие кузни» были безумием с точки зрения тактики. Но они лишили меня флагмана и маневра. Если бы ваш адмирал в тот момент, когда я был связан боем, ударил мне в корму своими фрегатами, — Карл сделал жест рукой, словно зажимая клещи, — от моего флота не осталось бы и щепок. Весь флот ринулся ко мне на подмогу, оголив беззащитный тыл. Я бы стоял здесь не один, а со всеми своими капитанами. Ваш барон дал вам шанс закончить все одним ударом. Вместо этого вы судите его. Странные у вас обычаи.
Он замолчал. Его слова, лишенные всяких эмоций, прозвучали как приговор всей системе, которая пыталась меня уничтожить.
Это был ход короля.
Слова шведского короля — эпитафия на могиле заговора, так тщательно выстроенного Меншиковым и его кликой. Лицо светлейшего князя на глазах теряло краски, превращаясь в серую, дряблую маску. Апраксин понурил голову, как бык, ожидающий удара мясника. Он все понял. Все они всё поняли.
И в этот момент поднялся Петр.
Он поднялся медленно, во весь свой гигантский, подавляющий рост, и зал, казалось, съежился под его тенью. Обводя всех тяжелым, свинцовым взглядом, он посмотрел на Меншикова, на Апраксина, на перешептывающихся бояр, на испуганных генералов. Он видел их всех насквозь — их страхи, алчность, мелкие интриги, которые едва не стоили ему победы в войне всей его жизни.
— Так, значит, вот как вы воюете, господа? — вкрадчиво, и от этого стало еще страшнее, заговорил он. — Пока одни русские люди проливают кровь за Отечество, другие, в тепле и сытости, делят шкуру неубитого медведя? Считают барыши? Плетут заговоры?
Шагнув из-за стола, он заставил всех инстинктивно податься назад.
— Ты, Александр! — он ткнул пальцем в сторону Меншикова, который съежился под его взглядом. — Я доверил тебе казну, а ты пускаешь ее на подкуп моих адмиралов! Я доверил тебе армию, а ты мешаешь ей побеждать! Ты, Федор Матвеевич! — он повернулся к Апраксину. — Я дал тебе флот, лучший флот на Балтике, а ты превратил его в стадо трусливых овец! Вы… вы чуть не лишили меня всего! Из-за своей мелочной зависти! Вы чуть не проиграли войну!
Его голос нарастал, превращаясь в громовой рев.
— Судить вас? Мало! На кол! Чтобы другим неповадно было!
Он замолчал, тяжело дыша. В зале не дышал никто, все ждали неминуемой, страшной развязки. Взгляд царя, скользнув по залу, остановился на мне. Ярость в его глазах не угасла, но к ней примешалось нечто иное — холодная, расчетливая уверенность.
— Смирнов! — прогремел он. — Подойди!
Я подошел, остановившись перед ним.
— Снять с него обвинения! Все! — приказал он судебному секретарю. — Барон Петр Алексеевич Смирнов не виновен. Он — герой. Он один сделал больше, чем все мое адмиралтейство.
Петр не стал вешать на меня ордена, понимая, что это вызовет лишь новый виток ненависти. Вместо этого он сделал ход куда более тонкий.
— Отныне, — он оглядел замерший зал, — за проявленную доблесть и ум, жалую барона Смирнова чином бригадира. И ввожу его в состав Военной коллегии с особыми полномочиями. Отныне ни один проект по вооружению и снабжению армии и флота не будет утвержден без его личного одобрения.
Бригадир. Следующая ступень после полковника, открывающая путь в высший генералитет. Это был уверенный шаг наверх, который давал мне официальный вес и власть, но не делал из меня выскочку в глазах старого генералитета. Умное, взвешенное решение.
Затем Петр повернулся к окаменевшим от ужаса Меншикову и Апраксину.
— А вас… — он криво усмехнулся, и в ней не было ничего хорошего. — Казнить вас — слишком просто и невыгодно для казны. Вы будете служить. Ты, Федор Матвеевич, за проявленную «осмотрительность» разжалован до вице-адмирала. Отправишься на Азов, командовать гребной флотилией. Будешь гонять крымских ханов и турков по лиманам, может, вспомнишь, что такое настоящая война, а не придворные игры.
Для Апраксина это была почетная, но унизительная ссылка.
— А ты, светлейший, — взгляд царя впился в Меншикова, — останешься при своих должностях. Пока. Но за то, что твои деньги едва не стоили мне победы, налагаю на вас обоих штраф. По сто тысяч рублей с каждого. В казну. На постройку нового флота. Под руководством и надзором бригадира Смирнова. Он лично проследит, чтобы каждая копейка пошла в дело, а не в твой карман.
Он поставил точку. Жирную, унизительную точку. Он заставил их финансировать мое возвышение.
Я выходил из зала Адмиралтейства другим человеком. За моей спиной молчаливой тенью следовал Брюс. Униженные и раздавленные Меншиков и Апраксин спешили скрыться от любопытных и злорадных глаз. Я не чувствовал радости победы. Я стал опорой трона, фигурой, с которой отныне придется считаться всем, получив от Царя прямой мандат на переустройство военной машины России.
Но, проходя мимо рядов, я ловил на себе взгляды генералитета. Они будут ждать своего часа для реванша.
Глава 11
Дорога из Петербурга, пропахшего сыростью каналов, показалась мне на удивление короткой. По настоянию Якова Вилимовича Брюса я ехал в его карете — и это было актом почти милосердия. После ледяного камня кронштадтского каземата мягкое покачивание, скрип выделанной кожи и приглушенный стук копыт по укатанному тракту действовали как бальзам на душу. Мне было необходимо перевести дух, а Брюс, видя мое состояние, не спешил с расспросами. Лишь когда столица осталась далеко позади, он достал из потайного ящика флягу и два серебряных стаканчика.
— Рейнское, — коротко пояснил он, наливая. — Кости согреть после тюремной промозглости не помешает.
Вино было добрым, терпким. За окном проносились леса и приземистые деревушки, а в уютном полумраке кареты мой покровитель, не торопясь, начал раскладывать передо мной всю подноготную недавних событий.
— Ты, чай, думаешь, что на суде том правда твоя победила? — хитро прищурился он.
— А разве нет? — я пожал плечами. — Факты были на моей стороне.
— Факты, барон, вещь податливая, как воск в теплых руках. Особенно в руках таких, как у светлейшего князя. Нет, партия была разыграна задолго до того, как ты вошел в зал. Меншиков был уверен, что держит Апраксина на коротком поводке, и не учел одного — наш адмирал боится гнева государева куда больше, чем долговой ямы. Светлейший князь, в своей алчности и спеси, сам себе петлю на шею накинул.
— И все же, Апраксин колебался. Я это видел.
— Верно. И тут на сцену вышел наш новый союзник, — Брюс усмехнулся в усы. — Местоблюститель Яворский. Накануне суда он провел с адмиралом душеспасительную беседу. О грехе предательства, о Божьей каре… и, между прочим, упомянул, что царь уже осведомлен о некоторых весьма любопытных сделках на поставку корабельного леса. Старый лис все понял. А показания капитана Синявина стали лишь последней каплей.
Я лишь присвистнул. Вот оно как… Моя железная логика и неопровержимые факты потонули бы в хоре обвинителей, не сплети Брюс с Яворским эту невидимую миру паутину.
— Слыхал я, сосед у тебя в камере оказался на редкость разговорчив, — как бы невзначай заметил Брюс, и его глаза внимательно впились в мое лицо. — Не предлагал ли чего неподобающего? В его положении люди на многое способны.
Он прощупывал меня. Видать, Государь пересказал «предложение» шведского монарха. Отвернувшись к окну, я смотрел на унылый зимний пейзаж. Предложение Карла, его безумная, грандиозная мечта о новой империи казалась мне чужой.
— Король — добрый точильный камень для ума, не спорю, — ответил я, не поворачиваясь. — С ним полезно мыслями перекинуться, дабы не заржаветь. Но в одной упряжке с ним я не пойду. Он мыслит категориями вчерашнего дня. А я, Яков Вилимович, строю здесь. Наши заводы, мои люди, мое будущее — все здесь. Зачем мне чужое, если я еще свое не достроил?
Брюс удовлетворенно хмыкнул. Прагматизм и здравый смысл у него ценились куда выше пафосных клятв в верности. Разговор сам собой перетек в будущее, и здесь уже я почувствовал себя увереннее.
— Теперь, когда все эти дрязги позади, нужно действовать, — заговорил я другим, более деловым тоном. — Война, по сути, окончена. Швеция обезглавлена. Нужно немедленно начинать мирные переговоры, с позиции силы. Диктовать свои условия. Ни пяди земли сверх необходимого, но и ни одной уступки в том, что наше по праву. Балтика должна стать внутренним русским морем. Хватит кланяться Европе.
Едва я закончил, ощутив полное с ним взаимопонимание, Брюс нанес свой удар.
— Государь с тобой согласен. И именно поэтому он принял одно решение, касающееся тебя лично, — произнес он, и его голос стал серьезным. — После всей этой истории с Меншиковым Петр Алексеевич более не доверяет окружению царевича. Он хочет передать Алексея под твою опеку, барон.
Я замер, не сразу поняв смысл сказанного.
— В каком смысле — под опеку?
— В самом прямом. Ты станешь его главным наставником. Государь желает видеть в наследника престола мужа сведущего в делах рудных и мануфактурных, правителя, чей ум остер, как бурав, а не отуманен молебнами. Он как-то сказал мне: «Пусть Смирнов покажет ему, как мир устроен! Не иконами и заговорами он держится, а железом, углем да головой на плечах! Может, хоть так из него человек выйдет, а не тень боярская».
— Я инженер, а не нянька! — вырвалось у меня. — У меня заводы, железные дороги! Мне еще сопли наследнику утирать не хватало! Да он же наверняка меня ненавидит, как и все, что связано с отцом!
— Это приказ, Петр Алексеевич, — твердо ответил Брюс. — И единственный способ обеспечить преемственность. Чтобы через двадцать лет к власти не пришел человек, который одним росчерком пера пустит под откос все, что мы с тобой строим.
Я откинулся на мягкую спинку сиденья. Царевич Алексей… Я мало что знал о нем. В голове всплыли обрывки знаний из будущего: забитый, несчастный юноша, ненавидящий отца, плаха, заговор… Трагедия, сломавшая Петра. И теперь мне предлагали стать частью этой самой трагедии.