Это и было то самое «начало», целый каскад новых технологий, вытекающих одна из другой. Новая промышленная революция, о которой здесь еще никто даже не догадывался.
Но тут же, следом за эйфорией, пришло отрезвление. Целый ворох практических, неразрешимых, казалось бы, задач.
Динамо-машина? Для нее нужна изолированная проволока. Чем изолировать сотни метров медной жилы? Лаком на основе смолы? Он растрескается. Шелком? Дорого и долго. Каучук! Он идеален. Но он растет в Южной Америке, на другом конце света. Значит, нужна целая экспедиция, сравнимая по сложности со шведским рейдом.
Мощные электромагниты? Для них нужна мягкая сталь с особыми свойствами, а у нас каждая капля легированного сплава на счету для винтовочных стволов.
Все упиралось одно в другое, создавая гордиев узел проблем. Я смотрел на свой эскиз, изящную схему, которая обещала невероятную мощь. Между этой идеей и ее воплощением лежит пропасть, которую нужно будет замостить десятками других, не менее сложных изобретений и решений.
Усталость отступила. Вместо нее пришел холодный, расчетливый азарт инженера, получившего самую сложную задачу в своей жизни. Я взял грифель и под своим эскизом динамо-машины написал одно слово:
«Начало».
Глава 12
Ночь прошла под знаком нового слова — «Начало». В тусклом свете огарка на бумагу ложились схемы динамо-машин и электромагнитов, в мыслях я уже прокладывал телеграфные линии через всю страну. Казалось, ключ от будущего в моих руках, и стоит лишь повернуть его в замке… Однако холодное утро принесло стопку бумаг. Мой новый чин бригадира и место в Военной коллегии открыли шлюзы: на стол хлынул поток донесений, рапортов и жалоб со всех концов страны. С каждой прочитанной страницей становилось яснее: моя мечта о веке электричества рискует разбиться о суровую прозу века «железного». К полудню, осознав, что в одиночку этот узел не распутать, я, минуя формальности, просто послал за Магницким и Глебовым.
Они застали меня в конторе, сидящим над столом, заваленным бумагами. Мое состояние нельзя было назвать злостью или раздражением; это было нечто иное — глубокое, холодное разочарование инженера, который обнаружил в идеально отлаженном механизме скрытый дефект, способный разнести всю конструкцию вдребезги.
— Что стряслось, Петр Алексеич? — первым нарушил молчание Глебов, входя в контору. Его лицо еще хранило отсвет недавнего триумфа. — Вид у вас, будто мы не шведа побили, а сами биты были. Пора бы и отпраздновать как следует!
— С празднованием повременим, капитан, — ответил я, пододвигая к нему верхний лист со стола. — Вот, будьте добры, ознакомьтесь. Рапорт от артиллерийского приемщика из Адмиралтейства.
Глебов взял бумагу. По мере чтения его уверенное выражение лица постепенно сменялось недоумением. Магницкий, уже посвященный в суть дела, скрестил руки на груди, словно учитель, ожидающий, пока нерадивый ученик дойдет до сути задачи.
— Не годно, значит… — пробасил Глебов, дочитав. — Ну, брак. Дело житейское, на войне всякое бывает. Лес рубят — щепки летят. Главное, что победа за нами.
— Дело тут не в случайностях, капитан. Это цикличный сбой, — вмешался Магницкий. Его голос был сух. — Я позволил себе свести воедино донесения с десяти казенных заводов за последний месяц. Картина удручающая. Процент брака по литью доходит до шестидесяти. Потери рабочего времени на ручную подгонку деталей оружейных замков — до половины от всего производственного цикла. Мы топим печь лесом, получая на выходе гору негодного чугуна. Еще одна такая «победа», и казна останется пуста. Даже не представляю сколько денег уходит в ничто.
Глебов замолчал, переваривая услышанное. При всей его солдатской хватке, он мыслил категориями боя, а не производственной цепочки. Проблему нужно было перевести на понятный ему язык.
— Помните, капитан, как мы вводили единый стандарт для винтовок? — спросил я. — Чтобы любая деталь от одного ружья подходила к другому. Чтобы в полевых условиях солдат мог починить оружие за пять минут, а не тащить его к полковому кузнецу.
— Помню, барин. Добрая мысль, — согласился он. — И в Игнатовском она работает.
— В Игнатовском — да. За его пределами — нет, — я взял со стола еще один документ. — Это бумага из Тулы. Наши мастера наловчились обходить стандарт, по-прежнему подгоняя каждый замок вручную, напильником, «на глазок». И хотя ружье в итоге стреляет, оно снова становится уникальным, штучным изделием. Детали от него не подойдут ни к какому другому, что сводит на нет всю идею массового, взаимозаменяемого оружия. Представьте, капитан: разгар боя, у вашего лучшего стрелка ломается боевая пружина. Вы даете ему другую, запасную, а она не встает. И все. Ваш стрелок — пехотинец с бесполезной дубиной в руках.
Глебов мрачно засопел. В его сознании абстрактные цифры брака обрели плоть, превратившись во вполне конкретную тактическую угрозу, с которой ему, как строевому офицеру, предстояло столкнуться в следующем походе. Угрозу жизни его людей.
Разговор как-то увял. Продолжалась война с врагом куда более опасным — с вековой косностью, с привычкой делать «тяп-ляп», с отсутствием самой культуры точности. Можно было изобрести хоть динамо-машину, хоть космический корабль, однако все это было бессмысленно, пока на заводах ядра отливают по принципу «и так сойдет», а детали для сложнейших механизмов доводят напильником. Я-то, наивный, полагал, что, введя единый стандарт — метрическую систему (волевым услием), дал чертежи, рассчитал допуски, думал, что теперь вся промышленная махина государства заработает как единый механизм. Как же я ошибался. Я дал им ноты, но забыл, что они не умеют играть и не имеют исправных инструментов. Издать указ о стандарте и отправить на заводы образец измерения — это одно. А вот заставить тысячи людей на десятках заводов по всей стране ему следовать — вот настоящая, титаническая задача.
Гнетущая атмосфера в конторе требовала немедленного действия. Отчаяние — непродуктивная эмоция, и время для него прошло еще утром. Требовалось простое, грубое решение. И, кажется, у меня есть идея.
— Мы не сможем переучить всех мастеров в стране за один год и не заставим их полюбить точность, — я прошелся по комнате. — Однако мы можем дать им в руки то, с чем не поспоришь, что не обманешь, сославшись на «особый глаз» или «верную руку». Наша первая цель — не армия. Мы начнем с тех, кто контролирует качество ее оружия, — с военных приемщиков.
Остановившись у стола, я обвел их взглядом.
— У нас будет новый проект. Назовем его «Калибр». Цель — создание единой системы контроля качества для всей военной промышленности. Пока я буду возиться с технической частью, на вас, Леонтий Филиппович, ляжет задача разработать «Устав военной приемки» — подробнейшую инструкцию для будущих контролеров, с таблицами допусков и системой штрафов за брак. А вы, капитан, — я повернулся к Глебову, — начните подбирать из своих людей первый десяток. Нужны офицеры с несгибаемой честностью и въедливым, дотошным характером. Их мы и будем обучать.
Чтобы объяснить, чего я хочу, я взял со стола два бракованных оружейных замка, привезенных из Тулы.
— В чем разница, капитан? — спросил я.
— Да вроде одинаковые, — пожал тот плечами, повертев их в руках.
Тогда я достал из своего сундука шведский кронциркуль, мой личный эталон.
— А теперь смотрите. — Я замерил детали. — У этого штифт на три сотых дюйма толще, а у этого паз на пять сотых уже.
На нониусной шкале отчетливо виднелись цифры. Глебов нахмурился, а потом его взгляд прояснился. Он, кажется, впервые увидел причину будущих потерь в своем полку.
— Помимо этого, — я взял со стола два небольших стальных бруска, которые мы использовали для отладки наших станков, — нам нужны будут вот такие штуки. Сотни. Для каждого калибра пушек, для каждой детали замка. Это — калибр-скоба. А это — калибр-пробка. Принцип простой. Ваш приемщик приходит на завод, берет ядро, сует его в скобу. Проходит — годно. Застревает или болтается — в переплавку. Никаких споров, никаких «на глазок». Есть только «да» или «нет».
Глебов оживился. Эта простая, армейская логика была ему понятна и близка, он представил своих офицеров, вооруженных таким неоспоримым аргументом.
— Добрая мысль, Петр Алексеич! С таким и не поспоришь!
— Только вот чтобы такую скобу сделать, да чтобы она была точнее самого ядра… — вставил Магницкий, всегда возвращающий нас на землю. — Нужен станок, превосходящий все, что у нас есть.
Он был прав. Мы уперлись в главный технологический барьер — невозможно создать точный измерительный инструмент на неточном оборудовании. Замкнутый круг. Разорвать его предстояло мне, раз уж мой главный гений-механик сейчас решал проблемы государственного масштаба на Урале.
После этого разговора я все время проводил в непрерывной борьбе с металлом. Я практически поселился в мехцехе, свалив все административные дела на Магницкого, и моей правой рукой стал Федька. Мы не стали создавать станок с нуля, а взялись доводить до ума лучший имеющийся экземпляр (Брюс в свое время присылал образцы заграничных устаревших станков для изучения, да и своих игнатовских образцов хватало), чтобы выжать из него все возможное и даже немного больше.
Первым делом мы взялись за главную болезнь — вибрацию, врага точности. Английская станина, сделанная из дерева и усиленная железными скобами, была слишком легкой.
— В переплавку! — безжалостно приказал я. — Все, кроме направляющих.
В нашей литейке по моим эскизам отлили новую станину. Цельнолитую, из чугуна. Массивную, втрое тяжелее прежней, с толстыми, ребристыми ногами, которые должны были намертво врасти в земляной пол цеха. Ее задача была проста: своей массой, своей инертностью гасить любую дрожь, поглощать ее, не давая дойти до заготовки.
Однако главный бой развернулся за суппорт. Примитивный механизм, что мы сладили почти год назад, годился для грубых работ, но для микронной точности был бесполезен. Запершись в своей конторке при цехе, я несколько ночей напролет корпел над чертежами, вытаскивая из памяти все, чему меня учили на парах по теории машин и механизмов. На бумаге рождался принципиально новый узел, аналогов которому в этом мире еще не было, — дифференциальный механизм с микрометрической подачей.