Я лишь улыбался в ответ. Из дальнего конца цеха доносился мерный, уверенный гул токарного станка. Потом он на мгновение замолк. Но через несколько секунд тишину прорезал высокий, прерывистый визг сверла. Работа продолжалась. Напряжение нарастало с каждой минутой.
Время тянулось. Я продолжал свой неспешный рассказ о свойствах сварной стали, но сам прислушивался к каждому звуку из дальнего конца цеха. Наконец, когда до истечения назначенного королем часа оставалось не больше десяти минут, в проходе показалась фигура Федьки. Он шел неторопливо, уверенно, без суеты. В руке, на чистой ветоши, он нес что-то небольшое, металлическое. На его лице играла тень гордой, мальчишеской улыбки.
Он подошел и протянул деталь мне. Я взял ее, почувствовав приятную тяжесть, и не глядя (ох, сколько усилий стоило даже не смотреть на деталь) уверенно передал королю.
В цеху воцарилась абсолютная тишина. Карл и Польхем склонились над маленьким куском металла. Они вертели его и так и эдак, подносили к свету, проводили пальцами по изгибам. Деталь была безупречна.
— Господин Польхем, — нарушил я молчание. — Возможно, вы желаете лично убедиться в точности? Вот наш измерительный инструмент.
Я протянул шведскому инженеру кронциркуль с нониусом. Тот осторожно взял инструмент и начал производить замеры. По мере того, как он сверял цифры на шкале с эскизом, его лицо становилось все более мрачным. Наконец он поднял на меня глаза, полные растерянности.
— Точность… до сотых долей дюйма, — выдохнул он. — Это немыслимо…
— Имя этого мастера — Федор, — сказал я, и кивком подозвал своего ученика. — А теперь, господа, я покажу вам еще кое-что.
Я повел ошеломленную делегацию к рабочему месту Федьки. Там стояли два станка. Федор, не говоря ни слова, закрепил в патроне токарного станка новую заготовку и установил на специальный кронштейн металлический шаблон-копир. Щуп медленно пополз по краю шаблона, а резец, связанный с ним системой рычагов, начал в точности повторять это движение на вращающейся болванке.
И тут случилось то, чего я опасался. От высокого напряжения и скорости широкий приводной ремень из сыромятной кожи с громким хлопком соскочил со шкива. Станок резко остановился. В наступившей тишине я увидел, как на лице графа Горна проступила торжествующая ухмылка, а шведские офицеры оживились и начали перешептываться. Фиаско казалось неминуемым.
Но Федька даже бровью не повел. Он спокойно взял специальный деревянный рычаг, подошел ко все еще вращающемуся от инерции маховику и одним ловким, отработанным движением, рискуя пальцами, накинул тяжелый ремень обратно на шкив. Раздался легкий визг, и станок снова заработал, как ни в чем не бывало. Эта будничная, отработанная до автоматизма уверенность в своих действиях произвела на гостей впечатление не меньшее, чем сама машина.
Когда внешняя форма была готова, Федька снял деталь и закрепил ее на подвижном столе сверлильного станка, в специальном угловом кондукторе. Легкое движение руки, и сверло, вращаясь с высоким визгом, вошло в металл точно под заданным на эскизе углом. Затем он, не останавливаясь, зарядил новую болванку и начал точить вторую точно такую же деталь, демонстрируя не уникальность, а рутинную, поставленную на поток операцию.
Я положил руку на плечо своему ученику.
— Молодец, Федор. Я тобой горжусь.
— Старался, Петр Алексеич, — просто ответил он, не отрываясь от работы.
Я обернулся к делегации. Их лица были пепельными. Карл и Польхем отошли в сторону, думая, что их никто не слышит. Они говорили тихо, по-шведски. Но я знал, что цепкий слух капитана де ла Серды, стоявшего неподалеку, не упустит ни слова.
Позже, вечером, капитан дословно перевел мне их короткий диалог.
— Кристофер, честно, — спросил король, его голос был глухим. — Мы можем это повторить?
Наступила долгая, мучительная пауза.
— Ваше величество… — наконец ответил Польхем. — Дело не в станке. Мы можем украсть чертеж. Но мы не сможем украсть разум, который его создал. И… — он запнулся, — … и мы не сможем украсть этого парня. И сотни таких же, которых он, без сомнения, обучит. На это у нас уйдут десятилетия, которых у нас нет. Мы проиграли.
Карл ничего не ответил. Он посмотрел на меня. И это был уже другой взгляд. В нем не было королевского презрения. Такое ощущение, будто он только что решил для себя, что начнет другую войну, личную, против человека, который сломал его мир.
Выиграв технологическую дуэль, я невольно превратил короля-соперника в своего персонального врага.
Глава 14
Непролазной, весенней грязью, чавкающей под колесами телег, запомнился Урал. Талый снег, смешавшись с угольной пылью и глиной, превращал дороги в вязкое черное месиво, а низкое серое небо плакало мелким холодным дождем, отчего окрестный пейзаж — потемневшие от сырости избы, скелеты лиственниц и ржавые отвалы породы — казался еще унылее. Но давила не погода, а оглушительная тишина молчащих демидовских заводов: не ревели домны, не грохотали молоты — лишь ветер завывал в трубах, разнося противный запах остывшего шлака.
Когда подводы въехали на главную площадь, отряду Орлова и Нартова открылась картина осажденной крепости. У костров, чадивших сырыми дровами, грелись сотни рабочих. Завидев чужаков, они медленно поднимали головы. Во взглядах не было открытой агрессии — лишь глухая, затаенная враждебность и апатия людей, которым больше нечего терять. Едва спрыгнув в грязь, Андрей Нартов физически ощутил тяжесть этого коллективного взгляда.
— Я в народ, — бросил капитан Орлов, натягивая на голову мокрую, свалявшуюся шапку. — Погляжу, кто тут за главного кашу варит.
Капитан тут же растворился в толпе, пристроившись к костру, где несколько мастеровых лениво переругивались с приказчиком. Нартов же, проигнорировав гнетущую атмосферу, отдал отряду один короткий приказ:
— Разгружай.
Его механики, ежась от холодного ветра, принялись вытаскивать из телег и складывать на подстеленную парусину детали паровой машины. При виде блестящих на свету деталей толпа оживилась.
— Ишь, скобянку привезли, — донеслось от костров. — У самих этого добра девать некуда, все стоит. Нам бы соли да хлеба, а не железок!
— Видать, игрушку новую казать будет, — подхватил другой, и по толпе пронесся злой смешок.
Нартов действовал так, словно никого вокруг не было. Разложив инструменты и сверившись с чертежом, он собственными руками приступил к сборке: выверял зазоры, подгонял детали, затягивал гайки. Он не командовал. Именно это методичное, уверенное спокойствие действовало на толпу сильнее любого крика. Постепенно насмешки стихли. Вокруг питерских стало сжиматься кольцо из самых любопытных — в основном пожилых мастеров, для которых ладно работающий механизм был поважнее всякой смуты.
Один из них, кряжистый кузнец с лицом, похожим на обожженную глину, подошел ближе, когда Нартов монтировал один из клапанов.
— Не сдюжит у тебя, мил человек, — пробасил он, ткнув толстым пальцем в соединение. — Давлением вышибет. У нас тут завсегда на кожаный уплотнитель сажали, проваренный в сале. Мягко держит.
— Кожу от горячего пара раздует и порвет, отец, — не поворачивая головы, отозвался Нартов. — Здесь медь на медь, с притиркой. Чтобы ни капля силы даром не ушла.
Когда две детали сошлись воедино без малейшего зазора, кузнец лишь задумчиво почесал в затылке. Он столкнулся с другим решением, перед ним разворачивался совершенно иной, непостижимый ему подход, основанный на безупречной точности.
К вечеру, под непрекращающимся дождем, машина была собрана. Похожая на громадного, неуклюжего паука, она заняла свое место у края затопленной шахты, из которой сочилась черная, маслянистая вода.
— Углем топить будем, вашим, — объявил Нартов, обращаясь к толпе.
Рабочие, переглянувшись, с ухмылкой подтащили тачку просто из интереса, чтобы узнать предназначение этого «монстра». Подсунули дрянь — уголь вперемешку со сланцем.
— Пойдет, — кивнул Нартов. — В топку.
Машина оживала с натугой. Пока в котле медленно росло давление, она чихала и кашляла, но наконец из раструба насоса потекла густая, грязная вода. Струя была слабой, не такой, как хотелось бы, однако уровень воды в шахте все же начал убывать. Народ понял задумку. Но эффект был слабее, чем тот, на который рассчитывал Андрей. Толпа, не дождавшись ни чуда, ни громкого провала, разочарованно зашумела.
— И все? Да мы так до морковкина заговенья черпать будем!
От дрянного топлива температура скакнула так резко, что одна из медных трубок не выдержала. Без громкого взрыва — лишь тонкий, пронзительный свист, и тугая струя перегретого пара ударила в сторону, ошпарив дощатый настил кипящими каплями. Машина со скрежетом встала.
— Ага! Сдулся твой змей! — торжествующе донеслось из толпы.
Провал казался неминуемым. Однако Нартов и бровью не повел. Схватив инструменты и мокрую рогожу, он зашел прямо в обжигающее облако. В шипящем пару мелькал лишь его силуэт, слышался лязг металла и отрывистые команды механикам. Нартов рисковал страшными ожогами. Спустя вечность, уместившуюся в несколько минут, он вышел из пара — мокрый, с багровым лицом, зато спокойный. Поднял руку. Машина дернулась, и ее мерный, тяжелый ритм возобновился.
Гудение толпы сменилось напряженной тишиной. Теперь это была тишина иного толка — в ней слышалось нечто большее, чем любопытство. Люди смотрели на человека, который оказался ее полновластным хозяином. Кряжистый кузнец, споривший про уплотнитель, отделился от толпы, подошел к Нартову и молча протянул ему деревянную флягу.
— Попей, мастер, — сказал он просто. — Умаялся, поди.
Нартов благодарно взял прохладную воду.
В первые дни после запуска «Парового Змея» заводы окутало обманчивое затишье Рабочие, видя, что питерские стараются чем-то помочь, понемногу возвращались в цеха.
Нартов же, под присмотром людей Демидова, собирал огромный паровой котел — первый механизм в рамках Компании Смирнова, который должен был помочь в достижении целей совместного предприятия. Он должен был стать главным механизмом, сердцем всей демидовской империи — огромная паровая машина, прозванная местными «Хозяином». Когда машину в итоге запустили она проработала не долго. На второй день к Нартову явился Потап, старший механик (личный мастер-порученец от Демидова), с лицом чернее тучи.