Де ла Серда опустился на одно колено рядом с телом. Его пальцы осторожно коснулись головы убитого, чуть сдвинув его шапку. И тогда мы увидели маленькое, почти незаметное отверстие точно посреди лба. Аккуратное, с ровными, обожженными краями.
— Один выстрел, — глухо произнес испанец, поднимаясь. Его лицо превратилось в непроницаемую маску. — С большого расстояния. В темноте. Он даже не понял, что произошло. Это работа профессионала. Охотника.
Я смотрел на убитого парня, и меня накрыла волна ярости.
Глава 3
Ярость ослепляла. Глядя на маленькое, аккуратное отверстие во лбу Степана, я понимал, что это не убийство, а это послание. Демонстрация. Нас хотят остановить, пришли убивать — тихо, профессионально, без лишнего шума. Стрелял хладнокровный охотник, убирающий с доски мешающую ему фигуру.
В Игнатовское мы возвращались в гнетущей тишине, неся тело убитого на импровизированных носилках. Мои мужики, закаленные в шведском рейде преображенцы, не сводили с меня глаз, ожидая приказа. В их взглядах читалась мрачная сосредоточенность и жажда действия — одна команда, и они разнесут в щепки эту заимку. Но я молчал. Рвать и метать сейчас — верх глупости.
Вечером, запершись в каморке де ла Серды, я наблюдал, как старый испанец молча раскуривает трубку, наполняя комнату густым, терпким дымом. На стене висела испещренная его пометками карта.
— Феофан — это ширма, — нарушил я тишину. Голос прозвучал чуждо. — Шумная, крикливая тряпка, которой машут перед носом у быка, чтобы отвлечь от настоящего удара. Он был нужен, чтобы держать нас в напряжении, заставить совершать ошибки. А пока мы спорили с ним о часовнях, настоящие игроки готовили свой ход.
— Согласен, барон, — выдохнул дым де ла Серда. — Почерк не церковный. Это военная операция: разведка, выбор позиции, точный выстрел на предельной дистанции, организованный отход. Они знали, где будут наши посты. Знали или просчитали. Их просчет был лишь в одном: мы не испугались. А теперь они знают, что мы знаем. Они затаятся.
Подойдя к карте, он постучал мундштуком трубки по месту, где мы нашли Степана.
— Они будут ждать нашего следующего хода. И мы его сделаем, но не тот, которого они ждут. Прочесывать лес в поисках призраков мы не станем. Мы заставим их самих прийти к нам. Нужно выманить лису из норы. А для этого ей нужна приманка, от которой она не сможет отказаться.
Мысль была верной, изящной в своей простоте.
— Нартов? — прошептал я.
Де ла Серда медленно повернул голову. На его лице не отразилось и тени удивления.
— Именно, — подтвердил он. — Ваши чертежи можно украсть, ваши машины — скопировать, пусть и криво, как пытаются люди Демидова. Вас лично украсть тяжело, да и опасно. Но украсть вашего гения… украсть человека, который воплощает эти идеи, — вот настоящий куш. Они уже пытались. Теперь попробуют снова, но уже основательнее. Они поняли: Андрей Нартов — ваше самое ценное и самое уязвимое место.
План родился мгновенно, в нескольких коротких, обрывистых фразах. Не прятать Нартова в самом защищенном подвале, а наоборот — выставить на всеобщее обозрение. По спине пробежал неприятный холодок. Одно дело — рисковать собой, и совсем другое — хладнокровно ставить на кон жизнь доверившегося тебе человека. Я превращал своего гениального инженера, творца, в кусок мяса на крючке. Пусть и подставного, но сама идея вызывала отвращение.
На следующий же день по всему Игнатовскому, пущенный через самых болтливых баб на кухне, пополз слух. Любава их проинструктировала умело: дескать, барон после визита попов в ярости. Велел своему главному мастеру, Андрею, бросить все дела и срочно мастерить какой-то новый, невиданный «самодвижущийся экипаж», дабы утереть нос и англичанам, и церковникам. И вот теперь бедный Андрей, чуть ли не из-под палки, вынужден каждую ночь в одиночку корпеть над чертежами. А чтобы никто ему не мешал, выделили ему самый дальний сарай у старого торфяника — место, где охрана ходит редко, да и то по нужде.
Сам Нартов, выслушав мою затею, поначалу сбледнул с лица. Но, узнав, что его роль исполнит набитый соломой тулуп, а сам он будет спать под охраной в своей комнате, лишь мрачно усмехнулся и с головой ушел в работу над настоящим, а не выдуманным двигателем.
Подготовка ловушки заняла весь день. Руководил процессом лично де ла Серда. Мы выбрали тот самый дальний сарай — старое, покосившееся строение, которое и впрямь выглядело заброшенным. Внутри, за столом, усадили «Нартова» — манекен, наскоро сбитый из пары досок и одетый в старый армяк и шапку Андрея. Сгорбившись над разложенными на столе второстепенными чертежами приводов, в тусклом свете единственной плошки с маслом, он выглядел почти как живой. Следы вокруг аккуратно присыпали снегом.
С наступлением темноты «Охранный полк» занял позиции. Де ла Серда разделил людей на три группы. Две, по три человека в каждой, залегли в снегу по обе стороны от сарая, создавая огневой мешок. Третья, ударная группа из четырех бойцов во главе с самим капитаном, укрылась в дровяном складе напротив, готовая отрезать пути к отступлению. Холод стоял собачий, пар изо рта замерзал на воротниках, но никто не шевелился. Этот забытый богом угол превратился в театр военных действий. Декорации были расставлены, актеры заняли свои места. Оставалось дождаться зрителей. Дичь сама шла в клетку.
Пока мои стрелки мерзли в засаде, а старый испанец, подобно пауку, сидел в центре своей невидимой паутины, я не находил себе места. Ждать — не по мне. Оставив за главного одного из сержантов, я направился в самое сердце Игнатовского, в нашу святая святых — механический цех, где кипела настоящая работа. Скрытое за двумя постами охраны и толстыми кирпичными стенами, это помещение было нашей цитаделью, куда не было доступа даже демидовским шпионам. Здесь рождалось будущее, и нужно было убедиться, что оно не остановится из-за интриг настоящего.
Внутри стояли гул и жар, пахло раскаленным металлом и машинным маслом. Воздух дрожал от мерного дыхания нашей главной оппозитной машины, крутившей приводные валы. Миновав ее, я прошел в отдельную мастерскую, оборудованную для Нартова. Здесь, вдали от посторонних глаз, он бился над главной задачей — созданием двигателя для будущего паровоза (а ведь должен был сидеть у себя в комнате, фанатик от науки).
Я застал его склонившимся над верстаком. В его движениях появилась выверенная точность — он выковывал свою месть, вкладывая ее в каждую деталь.
— Как дела, Андрей? — спросил я тихо, чтобы не отвлекать.
Он выпрямился, протер руки ветошью. Лицо его осунулось, но глаза горели упрямым огнем.
— Да вот, бьюсь, Петр Алексеич. — Он кивнул на разложенные на столе чертежи. — Машина наша оппозитная хороша, спору нет. Мощна, устойчива. Но для самодвижущегося экипажа она — якорь. Громоздкая, тяжелая. Чтобы сдвинуть ее саму, да еще и повозки с грузом, понадобится котел размером с избу. Не годится. Это гигант, а нам нужен сильный и легкий зверь, что по рельсам побежит.
Его правота была очевидна: мы уперлись в технологический тупик.
— Мы пытаемся выжать всю силу за один раз, — продолжил он, больше рассуждая вслух, чем обращаясь ко мне. — Поршень толкает пар, пар толкает поршень. А потом? А потом мы выбрасываем его в трубу.
Подойдя к столу, я всмотрелся в схему. Настал момент, когда нужно дать легкий толчок, подсказать направление. У меня родилась интересная мысль.
— А что, если не выбрасывать? — Я взял уголек и провел линию от выпускного клапана. — Отработанный пар, после того как толкнул поршень, просто стравливается. А ведь он все еще горячий, в нем осталась сила, осталось давление. Пусть и не такое большое, но оно есть. Мы выбрасываем половину работы на ветер.
Нартов замер, проследив за линией, проведенной моим угольком. Он нахмурился, пытаясь ухватить суть.
— И куда его девать, этот ослабевший пар? — возразил он резонно. — Пустить по второму кругу в тот же цилиндр? Так он только мешать будет свежей струе из котла. А если в другой такой же, то какая от него работа? Силы-то в нем уже кот наплакал.
Он уперся в логичную стену. Я чуть подтолкнул его.
— А если второй цилиндр будет не такой же? Если он будет… шире? Представь: давление малое, а площадь, на которую оно давит, — большая. Сила ведь не только от давления зависит, но и от размера поршня, верно?
В его глазах вспыхнуло понимание. Разрозненные мысли на моих глазах складывались в единую, стройную картину. Схватив грифель, он буквально набросился на чистый лист бумаги.
— Так… Значит, пар из первого, малого цилиндра… не в трубу, а… в другой! — бормотал он, и рука его летала по бумаге, оставляя четкие, уверенные линии. — Мы пускаем его во второй цилиндр, большего диаметра! Давление меньше, зато площадь поршня — больше! Произведение одного на другое… Господи… Петр Алексеич… да мы заставим один и тот же объем пара работать дважды!
Оторвавшись от чертежа, он посмотрел на меня. Во взгляде его смешались потрясение и восторг открытия. Он сам дошел до этого. Я лишь убрал камень с его пути.
— Да это же… это же почти вдвое больше мощи! При том же котле, при том же расходе дров! Машина станет меньше, легче! Это же… это сердце!
Я положил руку ему на плечо.
— Вот теперь, Андрей, ты на верном пути. Это и есть наш главный секрет. Пусть они охотятся за призраками в старом сарае. А мы здесь, в тишине, будем строить настоящих гигантов.
Он ничего не ответил, снова склонившись над чертежом, полностью поглощенный новой идеей. А я смотрел на него, и в голову закралась мысль: сегодня ночью, пока где-то в снегу сидят убийцы и мои солдаты, здесь, в этой жаркой мастерской, произошла настоящая революция. Мы только что изобрели компаунд-машину. Двигатель, который позволит нам построить паровоз — он даст ключ к мощным и экономичным корабельным машинам, к новому поколению станков. Вот он, наш асимметричный ответ и англичанам, и всем тем, кто хотел загнать нас в могилу. Они могли украсть чертежи, но не могли украсть мысль. А мысль, однажды родившись, уже не останавливалась.