— Отец Феофан? Из вашего села? Странно, я не припомню, чтобы давал кому-либо подобные поручения.
Он читал, и его брови медленно сходились на переносице. Держался превосходно.
— Прискорбные события, — наконец произнес он, откладывая протокол. — Рвение не по разуму — великий грех. Видимо, этот пастырь слишком увлекся борьбой с соблазнами. Я разберусь.
Он пытался свести все к самоуправству, но я не дал ему этой лазейки.
— Мне кажется, этот «пастырь» был лишь ширмой. Исполнители, которых мы взяли, оказались не мужиками из его паствы, а профессиональными солдатами. Скорее всего — иностранцами. И перед смертью один из них успел сказать кое-что интересное.
Я выдержал паузу, наблюдая, как он напрягся.
— Он прохрипел: «Смерть Петру!».
В келье воцарилась мертвая тишина. Яворский замер, его пальцы вцепились в стол. В глазах промелькнул настоящий, животный страх. Он мгновенно понял, чем это пахнет. Одно дело — интриги против неугодного царского любимчика, и совсем другое — обвинение в государственной измене, в заговоре против помазанника Божьего. В эти времена за одно лишь подозрение в подобном легко лишали головы, не то что сана.
— Что… что вы хотите этим сказать, барон?
— Я ничего не хочу сказать, ваше высокопреосвященство. Я лишь докладываю факты, известные мне. А очень скоро они станут известны графу Брюсу. И я не уверен, как он их истолкует. Как и сам Государь. Ведь какой-то самозванец, прикрываясь церковным саном, вел подрывную деятельность, а в итоге все вылилось в заговор против царя.
Прямой удар. Я дал понять: тень подозрения теперь лежит на всей церковной иерархии. Либо он поможет мне (если не замешан во всем этом), либо ему придется самому оправдываться перед Государем.
Он вскочил, и вся его напускная невозмутимость слетела.
— Мерзавцы! — прошипел он. — Иноземные псы! Они посмели прикрыться рясой и крестом, чтобы творить свои черные дела на нашей земле! Решили, что могут использовать Церковь как ширму в своих грязных играх! Они хотели бросить тень на всех нас!
О как! Либо он хороший актер, либо все действительно мимо его взора проскочило.
Заметавшись по келье, он боролся с яростью и страхом. Кажется он понял, что местоблюстителя патриаршего престола пытались вслепую втянуть в интригу против Государя. Если конечно он не при делах.
— Этот Феофан — самозванец! — отрезал он, остановившись передо мной. — И предатель! Я отдам приказ разыскать его и предать суду. Его ждет анафема и плаха!
Откинувшись в кресле, он тяжело дышал.
— Вы, барон, оказали государству неоценимую услугу, — его голос стал тише. — Вы вскрыли гнездо измены. Я считал ваши заводы угрозой устоям. А вы, оказывается, куёте щит для России.
Хм, быстро он переобулся. Или он действительно не при делах?
Наступила пауза. Он внимательно изучал меня.
— Ваши дела, барон, отныне не будут встречать препон со стороны Церкви, —произнес он. — Я издам указ, в котором разъясню пастырям, что ваши труды — на благо Отечества. Пусть всякий священник в любом уголке России знает, что мешать вам — значит идти против воли государевой.
Я мысленно выдохнул. Победа.
— Но и Церкви нужна ваша помощь, — продолжил он. — Нам много чего не хватает.
Хитёр. Хочет выгадать что-то для себя, несмотря на нависшую угрозу. С другой стороны, он предлагал честный, взаимовыгодный союз, если я правильно истолковал его последнюю фразу. У меня есть несколько мыслей, как помочь Церкви, давно их держал при себе, да вот случая не предвиделось.
— Ваше высокопреосвященство, — сказал я. — Я мог бы со своей стороны оказать услугу. А что, если мы облегчим труд ваших переписчиков? Представьте машину… небольшую, где на каждый рычажок нанесена своя буква. Нажимаешь — и молоточек с литерой бьет через красящую ленту по бумаге, оставляя ровный, четкий оттиск. Строка за строкой. Десятки, сотни одинаковых, безупречных копий в день.
Глаза Яворского, человека книжного, загорелись неподдельным интересом. Он мгновенно оценил масштаб идеи.
— Станок… Печатный… — прошептал он. — Вы и такое можете?
— Мы можем попробовать, — скромно ответил я. — Для блага Церкви и просвещения.
Мы договорились. Я выходил из кельи союзником одного из влиятельных людей в России после царя. Пока я шел по гулким коридорам, мысль о печатной машинке уже разрасталась в нечто большее. А что, если такие машины будут стоять и в монастырях, и в каждой школе? Азбуки, учебники, книги… Тысячи, миллионы экземпляров. Это ключ к поголовной грамотности, к России, где умение читать не будет привилегией дворян и духовенства. Сам того до конца не осознавая, я только что заложил фундамент для самой важной революции — революции в умах.
Угроза со стороны Церкви миновала, обернувшись своей противоположностью — мощной поддержкой.
После беседы с Яворским я направился прямиком в свою Инженерную Канцелярию, размещенную в добротном каменном доме неподалеку от Адмиралтейства.
Кстати, канцелярию возглавлял мой первый заместитель, Леонтий Магницкий. С ним я не прогадал (правда он, как и я, редко бывал здесь, Игнатовское забирало все свободное время): его ум и въедливость были нужны здесь для пробивания чиновничьих препон и закладки будущего. Именно он и стал главным двигателем амбициозного социального проекта — «Палаты привилегий».
Я застал его в кабинете, заваленном свитками и прошениями. На обычно строгом лице Магницкого читалась усталость, смешанная с мрачным удовлетворением.
— А, Петр Алексеич, — произнес он, отрываясь от бумаг. — Весьма вовремя. Кажется, после двух недель просеивания откровенного бреда мы наткнулись на первое рациональное зерно.
Он пододвинул ко мне аккуратно переписанную челобитную и большой лист с чертежами.
— Первые дни после объявления сюда хлынул поток городских сумасшедших и аферистов. Мы выслушали про вечные двигатели, способы превращения навоза в порох и проект летающей лодки на гусиной тяге. Я уже начал думать, что вся затея — пустая трата времени и денег. Но вот…
Указав на чертеж, он показал хитроумную конструкцию: большой котел, соединенный с ручным винтовым прессом и топкой.
— Корабельный мастер из Новгорода. Ефим Артемьев. Мужик толковый, пришел с образцами. Придумал, как уберечь древесину от гнили в морской воде.
Идея была проста и гениальна. Артемьев предлагал обмазывать дерево смолой, а потом пропитывать его насквозь. Для этого бревна закладывались в котел с горячей смолой, где с помощью пресса создавалось давление. Горячая, жидкая смола под давлением проникала глубоко в поры древесины.
Взглянув на чертеж, я мысленно хмыкнул. Идея блестящая, но в таком виде нерабочая.
— Котел из листового железа рванет при первом же нажиме, — заметил я. — А уплотнение пресса просто выдавит.
— Именно так я и думал, — невозмутимо подтвердил Магницкий. — Но сама мысль верная. Мы провели испытания на его образцах, и правда рвануло, уплотнение выдавило. Но все же дерево становится тяжелее, прочнее и, главное, уверен не сгниет! Представляете, что это значит для флота? Мы уже сделали свои чертежи: котел нужен литой, чугунный, а для пресса потребуется сальниковое уплотнение с набивкой из промасленной пеньки. Но идея-то его!
Магницкий и оценивал, и уже дорабатывал, улучшал.
— Что просит за свою идею? — спросил я.
— Просил сто рублей серебром, на старость. Я по вашему указу предложил ему на выбор: либо пятьсот рублей единовременно, либо двадцать рублей в год пожизненно и по копейке с каждого обработанного бревна.
— И что он выбрал?
— Долго чесал в затылке, не веря счастью. Пытался понять, где подвох. В итоге выбрал пожизненную пенсию и долю. Сказал, так и внукам его перепадет. Мужик с головой, понимает, что такое долгие деньги.
Я откинулся на спинку стула. Сработало. Моя идея о создании рынка интеллекта, которую многие, включая Меншикова, считали блажью, принесла первые плоды. Мы купили технологию, да. При этом, мы создали прецедент.
Я велел Магницкому немедленно выплатить Артемьеву сто рублей подъемных, выдать официальную «Привилегию на изобретение № 1» и опубликовать указ о награждении. Новость должна была разлететься по всей России.
И она разлетелась. Не за неделю, конечно, но через месяц слухи дошли до крупных городов. И началось. Поток просителей превратился в полноводную реку. Да, девять из десяти по-прежнему были мечтателями и аферистами, но теперь среди них начали появляться настоящие самородки: тульские оружейники с новым способом нарезки стволов, сибирские рудознатцы с чертежами более эффективных плавильных печей, поморские рыбаки с моделью небывалой сети.
Магницкому пришлось срочно расширять штат, нанимая толковых дьяков для экспертизы. «Палата привилегий» превратилась в гигантский фильтр, отделяющий зерна от плевел. Люди поняли главное: их ум и смекалка — это ценный товар, за который можно получить реальные деньги и почет.
Вскоре новость достигла и Царя. Как и ожидалось, он пришел в восторг, лично утвердил «Привилегию» Артемьева и велел выделить из казны дополнительные средства на поощрение изобретателей. Мой указ о праве «охотиться за головами» заработал в полную силу, мне даже не нужно было ни за кем охотиться — люди шли сами. Сидя в центре этой зарождающейся золотой лихорадки, я понимал: найден неисчерпаемый ресурс, куда более ценный, чем уральское железо или сибирская медь. Я нашел ключ к главному богатству России — ее талантам.
Из Канцелярии я направился прямиком к Якову Брюсу. Мой главный покровитель, и, пожалуй, единственный человек, с которым я говорил почти начистоту, должен был услышать о победе над Яворским не от шпионов, а от меня. Кроме того, моя затея с «печатной машинкой» требовала его участия.
Брюс принял меня в своем кабинете в здании Приказа рудокопных дел.
— Ловко ты его, барон, — хмыкнул он, разливая по бокалам рейнское вино. — Превратил грозного врага в смиренного союзника. Теперь попы по всей России будут молиться за твои заводы, а не проклинать их.