ИМПЕРИЯ ГОРДИТСЯ. ПРОДОЛЖАЙТЕ. ПЕТР.
Он был там. Сам Государь. Значит, Брюс докладывал императору о ходе наших изысканий. И пригласил его к себе в кабинет. И Петр Великий ответил лично. Не как отец сыну, а как Император — своим государственным деятелям. Для Алексея это стало высшей формой признания, куда более ценной, чем любые объятия. Он заслужил право быть частью большого дела.
Поздно вечером, когда опиумная настойка приглушила боль, а город за окном погрузился в тишину, мы сидели вдвоем. Я — приподнявшись на подушках, он — рядом за столом. Между нами, как знамя общей победы, лежала та самая бумажная лента. Эйфория прошла, уступив место осознанию содеянного.
— Эта машина, барон… — вдруг произнес Алексей, нарушив молчание. Его взгляд был прикован к ленте, но видел он, без сомнения, нечто большее. — Это способ видеть всю страну разом. Узнать о цене на хлеб в Казани и о движении татар под Азовом в один день. Это… — он искал слово, — … словно кровь в теле.
Без моих подсказок он сам нашел самую точную и самую страшную в своей простоте метафору. Наследник империи увидел инструмент абсолютной власти.
— Именно, ваше высочество, — подхватил я его мысль. — Мы проложим телеграф вдоль наших будущих железных дорог, свив в один жгут два главных нерва Империи — транспорт и связь. Тот, кто контролирует этот узел, контролирует все: движение войск, цены на хлеб, сбор налогов, подавление смуты. Мы сможем управлять этой огромной, неуклюжей махиной, как капитан управляет кораблем, — чувствуя каждый скрип, каждую течь.
Я перевел взгляд на Алексея. В его глазах отражался свет свечи, и в этом свете я видел будущего правителя, который внимал главному уроку своей жизни.
— Мы создали кровеносную систему для Российской Империи, — произнес я, чеканя каждое слово. — Теперь ей нужен мозг и этим мозгом предстоит стать тебе.
Он посмотрел на меня. Путь от забитого царевича к наследнику Империи был пройден. Впереди лежал куда более трудный путь — от наследника к Государю. И, кажется, он был к нему готов.
Мы и впрямь создали чудо. Но потом мой взгляд упал на моток медной проволоки, сиротливо лежавший в углу, и инженер во мне тут же подкинул неприятный, отрезвляющий вопрос: а как защитить эти тонкие нити от грозы, от мороза, от обычного вора с топором, который решит, что на цветной металл можно выменять штоф водки? Создать нервную систему — полдела. Защитить ее от дурака и стихии — вот задача посложнее взятия Азова.
Глава 10
Двадцать первое января 1707 года. Морозный воздух над Игнатовским дрожал от низкого, неумолчного гула — так дышало сердце моей промышленной крепости. За каменными стенами и рвами кипела жизнь почти двухтысячного города, где в одном квартале лили сталь, в другом рождались станки, а в третьем колдовали над колбами и ретортами люди Магницкого. Я собрал в главном зале усадьбы всех, кого считал своими. На негласный совет, хотя столы и ломились от яств.
Медленно проходя по залу, я перекидывался ничего не значащими фразами с гостями. Рядом, отстав на полшага, ступала Анна Морозова. В своем платье из тяжелого темно-вишневого бархата она выглядела здесь явно не случайной гостьей — и этот посыл, без сомнения, считывался каждым.
— А что за гул доносится с той стороны, Петр Алексеевич? — кивком указав на окна, за которыми дымили трубы, спросила она. — Прежде такого не слыхала. На стук молотов не похоже.
Остановившись у камина, я ответил:
— Прокатный стан, Анна Борисовна. Будущее рельсовое железо для наших дорог. Работает круглые сутки, мы научились катать его дешево. Когда-нибудь по таким вся Россия поедет.
Она промолчала, в ее взгляде мелькнул интерес — а быстрый, цепкий расчет. Московские торговые дома уже прикидывали будущие барыши. По уговору с Демидовым он будет строить путь с Уральских заводов в Москву. Я же пока буду связывать Игнатовское с Питером, чтобы отрабатывать новшества, начиная от самой железной дороги, заканчивая паровозами.
Внезапно гомон смолк. В центре зала поднялся Никита Демидов. Грузный, могучий, он оперся кулаками о стол.
— Господа! — его голос, привыкший перекрывать заводской грохот, заставил пошатнуться пламя в камине. — Нынче день для нашего Отечества великий! Предлагаю кубки поднять за здравие их новокоронованных Императорских Величеств! За Государя нашего Петра Алексеевича и за Государыню Императрицу Екатерину Алексеевну! Пусть их слава гремит от моря и до моря, а враги трепещут!
— Виват! — грянуло в ответ.
Поднимая свой бокал, я встретился взглядом с Алексеем. Он был серьезным, пил со всеми, однако его коробила новая реальность, где рядом с отцом возвысилась эта женщина. Это все еще не укладывалась у него в голове. При этом он не выказывал явного неуважения к Марте Скавронской, скорее пытался понять своего отца. В последнее время Алексей любое непонятное для себя событие смотрел под разным ракурсом — я показал как это работает. И мне нравится, что он принял это за норму — быть объективным.
— Смелый шаг, — проговорила Анна, когда шум немного улегся и мы снова отошли в сторону. — Короновать бывшую прачку и в тот же день, не отпировав, умчаться на войну. Наш Государь не перестает удивлять. Жаль, светлейший князь не смог почтить нас своим присутствием. Уверен, его тост был бы еще пышнее.
Тонкая шпилька в адрес Меншикова. Она тоже вела свою игру.
— Он не короновал прачку, Анна Борисовна, — ответил я, наблюдая, как старый Морозов что-то недовольно ворчит Демидову. — Он узаконил статус боевой подруги, единственного человека, который способен его вынести. А на войну умчался, потому что титул Императора для него — новое, тяжелейшее бремя. И он поспешил взвалить его на плечи, пока оно не остыло.
Анна задумчиво кивнула, принимая мою логику.
— Вы говорите о нем так, словно его мысли читаете.
— С железом проще, Анна Борисовна. Оно хоть и гнется, но по понятным законам. А с людьми так не выходит, — мои губы тронула усмешка, но тут же угасла. — Я просто знаю, что любая система стремится к усложнению. Царство стало слишком тесным для его замыслов. Потребовалась Империя. Все закономерно.
Мои рассуждения о системах прервал запыхавшийся приказчик, подбежавший к Демидову с пакетом уральской почты. Не обращая внимания на пиршество, Демидов тут же взломал сургучную печать и, пробежав глазами депешу, коротко бросил стоящему рядом Ушакову:
— Проследи, чтобы на Невьянском с завтрашнего дня ввели двойную смену на откатку руды. Заказ горит.
Работа не останавливалась ни на минуту. А ведь сколько трудов мне стоило выцарапать Андрея Ушакова из лап Брюсова. Яков Вилимович ни в какую не хотел отпускать ценного кадра. А я знал что выйдет с Ушаковым, поэтому вцепился как клещ. В итоге я оказался прав, Андрей Ушаков стал незаменимым для Демидова, при этом получал ценнейший опыт административного управления. Пока он числился начальником безопасности уральских заводов Демидова, но насколько я знаю, Ушаков становился чуть ли не его правой рукой. Ценнейший кадр.
Жестом пригласив Анну, я повел ее от шумного центра зала к высокому окну, где можно было говорить не повышая голоса. Этим мимолетным касанием к моему рукаву она без слов приняла приглашение и дала понять, что правила игры ей известны.
— А вот, должно быть, и ваш чудо-механик, — сказала она, кивнув в сторону Андрея Нартова. Тот, забыв про еду и вино, что-то горячо доказывал хмурому уральскому мастеру из демидовской свиты, азартно чертя схему прямо на скатерти.
— В Москве о нем уже легенды ходят. Говорят, может из гвоздя и веревки собрать самодвижущуюся карету.
— Андрей Нартов, — ответил я, не скрывая гордости. — Он не строит, Анна Борисовна. Он чувствует металл. Даешь ему сырой чертеж, а в ответ получаешь работающий механизм и список из десяти улучшений, о которых сам и не помышлял. Он — мои руки. И, пожалуй, один из лучших моих учеников, который скоро заставит меня самого садиться за учебники.
— Вы щедры на похвалу. Редкое качество, — с легким удивлением заметила Анна. — В Москве начальники, напротив, предпочитают держать своих гениев в черном теле, чтобы, не дай Бог, не зазнавались.
Затем ее взгляд нашел сурового старика, уединившегося в кресле и с явным неодобрением разглядывавшего привезенный из Европы барометр.
— А этот старец, похожий на голландского пастора, готового начать проповедь о греховности предсказания погоды?
— Леонтий Магницкий. Моя совесть. И мой главный тормоз, — усмехнулся я. — Нартов — парус, что ловит ветер моих идей, а Магницкий — тяжелый киль, не дающий кораблю перевернуться. Именно он доказывает мне с помощью цифр, почему девять из десяти моих затей неминуемо поведут к катастрофе, если не учесть детали.
Тут же, словно в подтверждение, до нас донесся возмущенный голос самого Магницкого, обращенный к одному из молодых офицеров:
— Полноте, сударь! Вероятность попадания зависит не от удачи, а от правильного расчета параболы! Это же арифметика!
Анна тихо рассмеялась.
— Понимаю. Парус и киль. Мудрое устроение. Но кто же тогда ваш штурман, что прокладывает курс в этих опасных водах?
Ее взгляд, полный неприкрытого любопытства, остановился на Изабелле. Заметив наше внимание, та прервала разговор с отцом. На мгновение их глаза встретились — безмолвный поединок двух умов, мгновенная и точная оценка друг друга.
— Испанка… — с легким недовольством протянула Анна. — Красива. И, вижу, умна не по-женски. Опасный союзник, бригадир. Вы-то, с вашей проницательностью, наверняка ее уже раскусили?
— Изабелла — мой аналитик, — уклонился я от прямой оценки. — Она видит связи там, где другие видят лишь случайности. Ум ее остер, как толедская сталь ее батюшки.
Не успел я договорить, как сама Изабелла, словно в подтверждение анниных слов, подошла к нам.
— Петр Алексеевич, простите, что прерываю, — она стрельнула глазками на Анну. — Капитан де ла Серда просил уточнить, когда вы сможете взглянуть на новые списки караула. Он опасается, что люди светлейшего князя могут попытаться внедрить своих под видом простых гвардейцев.