А на следующий день ко мне в кабинет, не постучавшись, ворвался и сам Федька. Мой толковый, спокойный ученик был на грани срыва.
— Петр Алексеич, беда! — выдохнул он, бросая на стол кривую, уродливую шестерню. — Они не делают! Они издеваются!
Побледневший, с дрожащими руками, он выглядел так, что я молча указал ему на стул.
— Спокойно, Федя. Докладывай по порядку.
— Я им чертежи, я им расчеты! — голос его срывался. — Требую исполнять в точности, как ты учил! Штрафами грожу! А они смотрят на меня, улыбаются в бороды и кивают. И несут вот это. — С отвращением ткнув пальцем в бракованную деталь, он продолжил: — Говорят, дескать, чертеж твой, начальник, мудреный. Не хватает у нас сноровки. Они меня мальчишкой считают! Не слушают! Сроки горят, Алексей Петрович уже три депеши прислал, требует отчета о потраченных средствах, а у меня — гора брака! Я… я не справляюсь.
Уронив голову на руки, он замолчал. Крик о помощи. Проблема была не в технологии, а в психологии. Мои лучшие, проверенные мастера, уважая Федьку как гениального подмастерья, категорически не принимали его как начальника. Их саботаж был тонким, почти издевательским: они просто работали «без души», формально, доказывая ему, что без их мастерства и интуиции, любые, даже самые совершенные чертежи — лишь мертвая бумага. А Федька, пытаясь копировать мой стиль, лишь усугублял ситуацию; мои приказы в его устах звучали неубедительно, вызывая глухое раздражение.
— Хорошо, Федор, — сказал я, поднимаясь и опираясь на палку. Нога отозвалась привычной ноющей болью. — Идем. Будем разбираться на месте.
Когда мы вошли в литейный цех, работа там шла своим чередом, в воздухе стоял густой запах раскаленного металла. Мастера, завидев меня, сняли шапки, правда в их взглядах читалось не раболепие, а упрямое достоинство и даже толика вызова. Старший мастер, седобородый, кряжистый мужик по имени Потап, отложив в сторону форму, шагнул нам навстречу.
— С чем пожаловали, барин? — скрипуче протянул он. — Али наш молодой начальник на работу жалится?
— На брак жалуется, Потап, — спокойно ответил я. — Говорит, чертеж сложный. Вы, лучшие литейщики в Империи, с ним совладать не можете. Я уж и сам начал думать, может, в расчетах где ошибся?
Ход был неожиданным. Я не стал нападать, а поставил себя на один уровень с ними, апеллируя к их профессиональной гордости. Потап нахмурился, в его глазах мелькнуло недоумение.
— Чертеж и впрямь мудреный, Петр Алексеич, — пробасил он уже другим тоном. — Зубья у шестерни мелкие, тело тонкое. Металл стынет, не успев форму заполнить. Не хватает ему, видать, текучести.
— Вот! — ухватился я за его слова. — Именно. Не хватает текучести. А я голову ломал, не мог понять, в чем дело. А ты сразу в корень зришь. Помоги разобраться, старик. Ты — знающий умелец. Без тебя я тут как слепой котенок.
Расстелив чертеж прямо на грязном верстаке, я собрал вокруг себя мастеров. Заинтригованные, они стали подтягиваться ближе, обступая плотным кольцом. Федька стоял чуть позади, растерянно наблюдая за этой сценой.
— Вот проблема, — сказал я, указывая на схему. — Металл остывает. Какие будут мысли? Как заставить его бежать быстрее?
Я устроил мозговой штурм, заставляя их думать вместе со мной.
— Может, температуру в домне поднять? — предложил один.
— Можно, — согласился я. — Хотя тогда металл станет хрупким, шестерня при первом же усилии треснет. Не годится. Еще идеи.
— А что, если литник шире сделать? — неуверенно спросил другой.
— Мысль! — подхватил я. — Но в центре отливки может образоваться усадочная раковина. Нам нужна плотность.
Они спорили, предлагали, отвергали. Я лишь изредка направлял их мысль, подбрасывая наводящие вопросы, пока Потап, наконец, не ударил себя по лбу.
— Воздух! Ему же, проклятому, деваться некуда! Он его и тормозит!
— Вот именно! — подхватил я. — Так как нам его выгнать?
— Выпоры нужны! — выкрикнул кто-то из толпы. — Тонкие, как иглы, чтобы воздух вышел, а металл не ушел!
— Сколько? — спросил я, глядя на Потапа.
Старый мастер на мгновение задумался, окинув чертеж хозяйским взглядом.
— Один тут, вверху, мало будет. Думаю, три надобно. Вот тут, тут и вот тут. Чтобы со всех сторон ему дорога была.
Его мозолистый палец указал на те самые точки, которые я предусмотрел в первоначальном проекте. Но теперь это была не моя навязанная идея, а их собственное, выстраданное решение.
— Гениально, Потап, — сказал я без тени иронии. — Ты нашел решение. — Повернувшись ко всей артели, я добавил: — Вы нашли решение.
Затем мой взгляд остановился на Федьке.
— А теперь, Федор, твоя задача как начальника — помочь этим людям воплотить их же идею в жизнь. Они дали тебе мысль. Ты должен дать им расчет и проконтролировать исполнение. Потап отвечает за качество, ты — за сроки. Работайте вместе.
Я выпрямился, стряхивая с рук невидимую пыль.
— Я заменил тебя, Федор, — сказал я ему уже тише, так, чтобы никто не слышал. — В этой мастерской. На полчаса. Я показал тебе, как это работает. Власть — это умение заставить людей захотеть сделать то, что нужно тебе. Теперь иди и стань для них настоящим начальником. Если не получится — вернешься к верстаку. Потому что руководить — это тоже ремесло. А ремеслу тоже надо учиться. Вот и учись.
Развернувшись, я не оглядываясь пошел к выходу. За спиной было тихо. Я оставлял Федьку одного. Но теперь он был руководителем, за которым стояло общее, только что найденное решение, а не мальчишкой-самодуром. Ему предстояло сдать свой главный экзамен. И почему-то я был уверен, что на этот раз он его сдаст.
Кризис в мастерской Федьки, превратившись из проблемы в ценный урок, был потушен. Но передышка оказалась короткой. Архитектору некогда любоваться построенными стенами — нужно думать о фундаменте следующего этажа, а тот уже трещал, едва заложенный. Примчался запыхавшийся гонец с депешей с Урала, и тон письма Демидова был далек от победных реляций.
Никита, по обыкновению, писал без обиняков, рублено:
«Барин. Государев заказ на пушки и клинки исполняю. Домны дымят, молоты стучат. Зато затея твоя с дорогой… это другой разговор. Рельс из чугуна — смех один, на первом морозе в крошево пойдет. А еще нужна сталь не простая, а катаная. Это для мостов. Ежели и сам мост придумаешь — обещаю в честь тебя город назвать. У меня под такое ремесло ни станов, ни людей нет. Дай технологию, Петр Алексеевич, иначе вся твоя дорога — пустой звук. Я готов хоть сейчас заложить три новых завода — в Невьянске под рельс, в Тагиле под профиль, в Утке под крепеж, — однако без твоих чертежей и твоих дьяволов-мастеров это будут просто груды камней».
Я отложил письмо. Вот она, реальность. Демидов, при всем его могуществе, уперся в технологический потолок. Можно было нарисовать идеальный мост, но без промышленных объемов сортового проката он так и остался бы мечтой.
— Нартова мне! — крикнул я адъютанту.
Андрей явился через несколько минут, на ходу вытирая руки от машинного масла. Я молча протянул ему письмо. Пока он читал, на столе уже лежал чистый лист ватмана.
— Он прав, — сказал Нартов, откладывая депешу. — Мы можем сварить опытную балку, но тысячи верст… Это другой масштаб.
— Значит, мы дадим ему этот масштаб.
Я набрасывал общую концепцию прокатного стана — систему из нескольких пар валков, приводимых в движение паровой машиной, — а Нартов тут же, рядом, детализировал ее, превращая мою идею в рабочие чертежи. Его грифель летал по бумаге, выводя схемы редукторов, муфт, систем охлаждения. В этом привычном танце — мой замысел и его гениальное инженерное воплощение — за три часа родился пакет эскизов, достаточный, чтобы запустить на Урале промышленную революцию. Звучит громко, но так и есть.
— Отправляй это Демидову с тем же гонцом, — сказал я, сворачивая бумаги в тубус. — И припиши от моего имени: «Вот тебе чертежи. Лучших мастеров пришлю к весне. Над мостами — подумаю. Заводы — на твоей совести. Справишься — станешь стальным королем Империи. Не справишься — пойдешь по миру вместе со мной».
Не успел гонец покинуть пределы Игнатовского, как в мой кабинет почти без стука вошла Анна Морозова. Она была не одна. За ее спиной стоял один из ее приказчиков, с перевязанной головой и пустым взглядом.
— Прости, Петр Алексеевич, что без предупреждения, — скороговоркой произнесла она. — Новости не терпят этикета.
На стол легли два завернутых в тряпицу предмета. Развернув свертки, я обнаружил внутри осколки — все, что осталось от одного из эталонных калибров Нартова, отправленных Морозовым для контроля качества их поставок.
— Наш караван под Торжком, — начала рассказывать Анна, пока ее человек молча смотрел в пол. — Напали из засады. Десяток человек, в солдатских мундирах, вооружены фузеями. Вели себя не как разбойники. Провиант и фураж не тронули. Убили охрану, нашли ящик с инструментами, вскрыли. И вот, — она кивнула на осколки, — методично, молотами, разбили все вдребезги и выбросили. Это чей-то заказ.
Я смотрел на изуродованный металл. Мне кажется, это удар не по Морозовым, это целенаправленно по мне шмаляют, по сердцу моей системы — стандартизации и взаимозаменяемости. Наши враги понимали, куда бить. Вот только кто? Внутренние смутьяны-завистники или внешний враг?
— Яков Вилимович уже знает? — спросил я.
— Знает. Но его люди хороши в столице, а в тверских лесах… — она развела руками.
Вызвав де ла Серда и Алексея, я изложил им ситуацию. Когда они увидели разложенные на столе осколки, лишних слов не потребовалось.
— Нам нужна собственная сила, — закончил я. — Не зависящая от государевых полков, увязших на юге. Охранный полк хорош, конечно, но…
— Частная армия? — Алексей тревожно нахмурился. — Отец этого не потерпит! Это пахнет заговором. Нас обвинят в создании собственной гвардии, в измене!
Наследник не плохо проанализировал проблему. Он быстро учился.
— Значит, это будет не армия, — парировал я. — А служба безопасности «Общей Компанейской Казны». И вы, ваше высочество, — ее верховный главнокомандующий. Ее задача — защита наших общих активов, наших дорог, наших караванов. Утверждать ее устав и докладывать о ее действиях отцу будете вы, а не я. Это ваша ответственность. Перед акционерами. И перед Империей.