— Спасибо, — коротко сказал я. — Справитесь же тут без меня?
— Справимся, — твердо ответил он. — Не изволь беспокоиться, наставник.
Я забрался на свое место, сел за рычаги. Мощные паровые двигатели взревели, гусеницы с лязгом вгрызлись в наст. Орлов, уже вскочив на платформу, победно вскинул руку, прощаясь с оставшимися. «Леший», оставляя за собой две глубокие, невиданные доселе колеи, двинулся к воротам.
Середина февраля 1707 года. Впереди — сотни километров заснеженных просторов, путь к армии, к Императору. Мой первый отпуск в этом мире.
От автора: ставьте ❤️ если есть желание читать продолжение этой истории в 7 томе. Автору нужно понимать, надо ли это Читателям)))
Глава 16
Когда ворота Игнатовского окончательно растворились в снежной пелене, я впервые за много недель полной грудью вдохнул воздух свободы. Не той эфемерной, что дарует власть или чины, а настоящей, инженерной — свободы творца, оставшегося один на один со своим детищем. Под моими ладонями вибрировали холодные рычаги, в унисон им тяжело дышали два паровых сердца, а гусеницы с хищным лязгом вгрызались в плотный, искрящийся наст. Многотонная махина, прозванная нами с Нартовым «Лешим», послушно ползла вперед, оставляя за собой две глубокие, невиданные в этих краях колеи. Пожалуй, это и был мой первый настоящий отпуск в принципе.
Морозный воздух, пропитанный запахом раскаленного металла и горьковатым дымом древесного угля, пьянил посильнее любого вина. Каждый толчок и вибрация стальной палубы отзывались в теле знакомой, почти родной дрожью — сейчас я не был бригадиром или наставником наследника, а был просто водителем, человеком, заставившим мертвое железо подчиниться своей воле. Первые дни пути обернулись сплошным, непрерывным триумфом. Наш «Леший» шел по заснеженному тракту, играючи преодолевая сугробы и овраги, в которых любой конный обоз увяз бы намертво. Он не ехал — он несокрушимо плыл над этим белым безмолвием, и его мощь казалась абсолютной.
Рядом на платформе, закутанный в тулуп до самого носа, Василий Орлов походил на мальчишку, которому подарили самую невероятную игрушку на свете. Он, как заведенный, то свешивался с края, со щенячьим восторгом пялясь на работу гусениц, то подбегал ко мне, силясь перекричать клацанье гусениц.
— Петр Алексеич, а ведь он, чертяка, прет! — орал он мне в ухо, и его раскрасневшееся от мороза и азарта лицо сияло. — Да на такой телеге мы до самого Царьграда доедем, и султан нам ключи от города на блюде вынесет!
С наступлением сумерек наш «Леший» затихал, и мы разбивали лагерь прямо у тракта. Пока я, поглощенный своим механическим божеством, проверял натяжение цепей и уровень воды в котлах, Орлов брал на себя роль заправского интенданта. Из его, казалось, бездонного походного рюкзака на свет появлялись копченое сало, краюха ржаного хлеба и заветная фляга с мутноватой жидкостью, гордо именуемой «душевным спокойствием». За ужином, под бездонным зимним небом, мы вели неспешные беседы. Увлекшись, я чертил ему на снегу палкой баллистические схемы, на пальцах объясняя параболу полета пули. Он же, в свою очередь, делился премудростями выживания в зимнем лесу: как по треску веток определить приближение зверя или как разжечь сырые дрова с помощью трута и кресала. В эти часы стирались все чины и звания.
Представление, как я и рассчитывал, началось на второй день. Утром, осушив кружку с взваром, Орлов поднялся с нарочито деловым видом.
— Ваше благородие, дозвольте отлучиться, — произнес он, поправляя на плече фузею. — Надо бы вперед пройтись, дорогу разведать, нет ли где бурелома или волчьих ям. Да и местность уточнить не мешало бы.
На моем лице не дрогнул ни один мускул. Старый вояка де ла Серда, разумеется, не отпустил меня в одиночное плавание, это и Изабелла подтвердила. Где-то там, в лесной чаще, параллельным курсом двигался его «летучий отряд», и мой верный спутник отлучался на самый настоящий координационный совет. Он, как заместитель капитана, был в курсе всего плана от и до.
— Иди, Василий, — кивнул я. — Дело нужное. Только будь осторожен. Лес, видишь, какой густой. Смотри, не наткнись на какого-нибудь случайного путника. Мало ли кто тут бродит.
— Понял, Петр Алексеич, — Орлов встретил мой взгляд, и в его глазах мелькнула хитрая искорка. — Буду глядеть в оба.
С этими словами он растворился между заснеженными елями. Спектакль начался.
Вернулся он часа через два, когда низкое солнце уже начало золотить верхушки деревьев. Из леса вышел спокойный, рассудительный, с видом человека, выполнившего неприятную, но необходимую работу.
— Ну что, разведчик, — поинтересовался я, делая вид, что по уши занят смазкой подшипников. — Как там дорога?
— Дорога как дорога, ваше благородие, — ответил он, отряхивая с тулупа снег. — Версты на три вперед чистая, а дальше — один леший разберет. Лес густой, тишина, аж в ушах звенит. Ни души.
Он мастерски выдержал паузу, а затем добавил с напускной досадой в голосе:
— Разве что дятел один попался. Стучал, зараза, так гулко, прямо как копыта по мерзлой земле. Всю дичь распугал.
Уголки губ сами собой поползли вверх. Каков хитрец! Не просто отчитался — подал сигнал. «Дятел», вот ведь придумщик.
— Жаль, — протянул я, вытирая руки ветошью. — Стало быть, снова солониной ужинать будем. А ты, Василь, впредь осторожнее. В другой раз и впрямь наткнешься на что-нибудь. Неровен час, лоси тут бегают с киверами на рогах.
Киверы, кстати, были отличительной чертой именно моего «Охранного полка», в армии он еще не был введен.
Орлов крякнул в густую бороду, пряча усмешку.
— Ежели и бегают, Петр Алексеич, так я их не увижу. Слепой я стал, видать, на один глаз, да и на ухо туговат. От рева нашей машины, должно быть.
— Ясно, — заключил я, отворачиваясь. — Что ж, Василий, береги себя. А то с такими зрением и слухом тебе не в разведке служить, а в обозе картошку чистить.
— Ваша правда, ваше благородие, — со вздохом согласился он, и я готов был поклясться, что в его голосе проскочил смешок. — Совсем я никудышный стал.
Так и закончился этот маленький спектакль. Де ла Серда мог спать спокойно: его лучший человек будет стеречь меня как зеницу ока, делая вид, что просто идет рядом. А я, в свою очередь, буду мастерски изображать, будто верю в наше полное и героическое одиночество. В конце концов, у каждого должны быть свои секреты. Главное — не то, что меня опекают, а то, что я не один. И осознание того, что меня окружают верные люди, каждый из которых по-своему, как умеет, оберегает наше общее дело, грело в пути посильнее любого костра и любой фляги с «душевным спокойствием» Орлова.
Всего два дня пути, и благодушная эйфория от всемогущества нашей машины испарилась, сменившись суровой прозой жизни. Зимний тракт начал петлять, забираясь все выше в холмистую местность. Наконец он вывел нас к подножию затяжного, крутого подъема, который любая конная повозка предусмотрительно объехала бы за версту. Укатанный ветрами до зеркального блеска, склон сверкал на солнце ледяной броней — и этот бастион стал для «Лешего» первым настоящим экзаменом.
— Ну что, Петр Алексеич, осилим? — с явным сомнением протянул Орлов, задрав голову к вершине холма.
— Должны, — ответил я, хотя где-то под ребрами неприятно засосало от дурного предчувствия. — Для того и строили.
Щелкнув рычагами, я направил машину в ледяной лоб подъема. Первые метры «Леший» прошел на удивление уверенно: мощные грунтозацепы скрежетали по склону, вгрызаясь в наст и находя сцепление с мерзлой землей. Под натужное пыхтение двигателей, изрыгая клубы пара, махина упрямо ползла вверх, метр за метром отвоевывая высоту. Я уже почти позволил себе выдохнуть, как вдруг ход машины сделался рваным, а ровный, мощный гул сменился прерывистым, надрывным свистом. Под палубой механизм пошел вразнос — это было ясно и без приборов.
Черт, я же сам это спроектировал! Правый двигатель захлебывается от перегрузки, а левый молотит впустую! Без дифференциала или хотя бы единой трансмиссии эта схема лажала на любом серьезном рельефе. Я поставил два сердца, но не соединил их в единую кровеносную систему!
Но было уже поздно. Раздался сухой треск, похожий на пушечный выстрел. Машину резко дернуло влево, развернуло поперек склона, и она, беспомощно, как подбитый жук, заскользила вниз. Пока она неслась к подножию, я едва успел перекрыть пар, чтобы котлы не пошли вразнос. Через несколько секунд «Леший» с глухим ударом уткнулся в сугроб и замер. Все стихло. Лишь пар с обреченным шипением вырывался из предохранительных клапанов.
— Приехали, — глухо констатировал Орлов, поднимаясь на ноги.
Молча спрыгнув на снег и обойдя машину, я тут же уперся взглядом в причину катастрофы. Левая гусеничная лента безвольно провисла. Одно из звеньев, не выдержав чудовищного напряжения, лопнуло, разорвав стальную цепь. Широкий, массивный трак валялся на склоне, словно выбитый зуб великана. Это был плод моего же просчета, прямое следствие моих же решений. Сталь для траков ковали по «упрощенной» технологии, в спешке, чтобы быстрее рвануть на юг. Я сам одобрил эту спешку, и вот расплата — уродливый обрывок стали на белоснежном склоне.
Орлов подошел и присвистнул, оценив масштаб разрушений.
— Крепко его… Что ж теперь, ваше благородие? Назад в Игнатовское пешим ходом потопаем?
В его голосе не было легкое разочарование.
— Нет, Василий, пешком мы не пойдем, — тихо буркнулл я. — Сначала починимся. А потом возьмем эту чертову горку.
Соединить два конца тяжеленной гусеничной цепи, выбить остатки сломанного пальца и вставить новый… и все это на лютом морозе, имея в распоряжении лишь кувалду, зубило да пару ломов — задача казалась невыполнимой. Наши усилия быстро превратились в пытку. Промерзший до самого сердца металл не поддавался. Спустя час такой борьбы мы выбились из сил.
— Проклятый, — выдохнул Орлов, опуская кувалду. — Сидит, как поп на приходе. Не сдвинуть.