Ворота распахнулись. Внутри поселение оказалось еще больше и богаче, чем казалось снаружи. Нас провели в просторную трапезную. Пока мы отогревались, Елисей наблюдал за нами, и это меньше всего походило на гостеприимство — скорее, на допрос.
— Ушли мы от мира, чтобы душу спасти, — ответил он на мой вопрос о причине их уединения.
— А торговать с миром, я смотрю, не грех? — я кивнул на яркий синий сарафан проходившей мимо женщины. Такой краситель, будто индиго, стоил целое состояние.
Елисей нахмурился.
— Честным трудом живем, барон. Бог дал нам ремесло, мы им и кормимся.
И тут в голове сошлись все шестеренки. Этот скит основали опальные купцы-староверы, принесшие сюда веру и капиталы с торговыми связями. Здесь, вдали от государева ока, они строили свою маленькую экономическую империю.
Что-то в обстановке, однако, не давало покоя, цепляло глаз знакомыми деталями. И тут до меня дошло. Я усмехнулся. Проныры. Уж больно характерные клейма на здешней утвари, ох, характерные. Ничего, в Игнатовском с кое с кем состоится очень толковый разговор.
— Труд-то честный, да товар знатный, — заметил я как бы невзначай. — Такую краску по хорошей цене только верные люди возьмут. Люди, что слово держат. Вроде Бориса Морозова. Как, кстати, поживает его приказчик, хромник Степан? Все так же на ногу припадает?
От этой детали, известной лишь узкому кругу, Елисей вздрогнул и впился в меня взглядом. Проверка пройдена. Теперь он знал, что перед ним не случайный путник.
— Откуда тебе, барон, такие тайны ведомы? — тихо спросил он.
— У нас с Морозовыми общее дело, отец Елисей, — ответил я так же тихо. — Мы с ними в одном промысле ходим. И теперь, похоже, наши пути пересеклись здесь, в вашем лесу.
Он долго молчал, переваривая услышанное. Затем его суровое лицо медленно разгладилось, и впервые за все время нашего разговора на нем появилась едва заметная улыбка.
— Что ж, — произнес он. — Раз так, разговор у нас пойдет другой. Добро пожаловать, Петр Алексеич. Гостем будешь.
Признание сработало ключом. Ледяная настороженность в глазах Елисея тут же сменилась сдержанным радушием хозяина, принимающего человека своего круга. Нас с Орловым проводили в горницу самого старейшины, где на столе вместо постной похлебки уже стояли печеная рыба, соленые грибы и ледяной квас. Почувствовав перемену, Орлов расслабился и с аппетитом налег на угощение. Я-то, однако, знал, что настоящие переговоры только начинаются.
— Уголь у нас есть, Петр Алексеевич, — начал Елисей, когда мы остались одни. — Выручим. Только и ты уважь старика. Покажи, как машина твоя устроена, какое оно.
Просьба была предсказуемой. Передо мной стоял промышленник, который увидел в «Лешем» инструмент. Приняв его правила игры, на следующее утро я уже устраивал экскурсию для Елисея и нескольких старцев. Я говорил на языке ремесла. Они осторожно трогали холодный металл, цокали языками, на их лицах читалось профессиональное уважение к мастерству. Прежде чем окончательно доверится мне, Елисей задал последний, ключевой вопрос:
— Скажи мне, барон. Ты вот машины строишь, железу душу даешь. А в Бога-то веруешь? Или для тебя, как для царя-антихриста, одна лишь польза на уме?
— Я верю, что Бог дал человеку разум не для праздности, а чтобы мир вокруг себя устраивать, — ответил я. — Моя машина — тот же плуг, только железный. А уж на доброе дело ее пустить или на злое — то воля человека.
Ответ его, видимо, устроил.
— Что ж, пойдем, мастер. Покажу тебе нашу сокровищницу, — удовлетворенно кивнул он.
Елисей повел меня на задний двор, к длинному строению, от которого исходил странный, кисловато-травяной запах. Внутри, в полумраке, стояли огромные деревянные чаны, наполненные мутной, пузырящейся жидкостью.
— Вот тут все и рождается, — произнес Елисей. — Трава «синиль». Деды наши, когда с персами торговали, вывезли оттуда и семена, и секрет. Долго бились, пока не научились ее в наших парниках растить. Теперь вот, сушим, толчем и сюда, в теплую воду.
Слушая его, я неотрывно смотрел на пузырьки, лениво поднимавшиеся со дна чана. Брожение. Ферментация. Это же чудо какое-то! На моих глазах вершилось биологическое производство. Эти люди, веками передавая секреты от отца к сыну, интуитивно, методом проб и ошибок, научились управлять целой колонией микроорганизмов. Они не знали слова «бактерия», но были, по сути, гениальными биотехнологами. Для своих невидимых работников они создали идеальные условия — тепло, влагу, питание, кислород, — заставляя их производить сложнейшее химическое соединение. Производство, основанное на управлении самой жизнью.
— А дальше — самое главное. Она должна «забродить», «перекиснуть», — Елисей пытался найти слова. — Неделю стоит. Главное, чтобы тепло было, да чтобы мешали почаще, воздухом питали.
Орлов, до этого молча разглядывавший чаны, хмыкнул.
— У нас в деревне так же брагу ставят, отец Елисей. Дело знакомое, — заметил он. — Только у вас на выходе краска, а у нас — душевное спокойствие.
Елисей строго посмотрел на него, но в глазах его блеснул смешливый огонек.
— И то, и другое дух крепит, служивый, — проворчал он.
Взгляд выхватил в углу несколько крепких дубовых бочек. На их боках было выжжено клеймо, которое я узнал бы из тысячи, — стилизованная буква «М».
— Хорошее ремесло, — сказал я, указывая на чаны. — Только, поди, требует не только травы, но и селитры доброй, да щелочи. А такой товар в лесу не сыщешь. Его из Москвы везти надо, от людей верных.
Елисей проследил за моим взглядом, остановившимся на бочках, и понимающе кивнул.
— Глаз у тебя острый, барон. Истинно. Борис Алексеевич — единственный из мирских, кто слово держит. Помогает нам и товар сбывать, и то, чего в лесу не сыщешь, доставлять.
Он показал мне весь процесс до конца. Глядя на этих суровых людей, на их идеально отлаженное производство, я испытывал глубокое уважение. Я, со всеми своими знаниями из будущего, пришел сюда как проситель. А они, отвергнутые миром, построили в глуши уникальное, высокотехнологичное по меркам эпохи производство.
Выходя из помещения, я заметил в приоткрытой двери нескольких девушек, которые что-то рисовали на всякого рода посуде. Я уже прошел мимо двери, как мозг начал считывать увиденное. Они делали контрафакт! На посуде была явно арабская или какая-то иная письменность, как арабская вязь. Неужели Морозов и такими вещами не гнушается? Ох и поговорим мы с ним по душам, когда я вернусь, ох поговорим.
— Спасибо, отец Елисей, — искренне сказал я. — Уважил. Показал настоящее чудо.
— То-то же, барон. Не только в твоем Игнатовском мастера живут.
Мы вернулись в его горницу. Условия сделки были просты: я покупал двадцать мешков лучшего угля по честной, купеческой цене. Перед самым уходом, пока Орлов грузил мешки, я попросил у Елисея чем можно чертить и на чем. Пергамента с грифелем не нашлось, но уголька с чистым куском кожи ему, однако, хватило.
— Что еще, Петр Алексеевич?
— Малая хитрость в благодарность за науку, — ответил я и быстро набросал простую схему. — Видел я, как люди твои спины ломают, веслами в чанах ворочая. А можно проще. Вот здесь, у ручья, ставите водяное колесо. От него — вал с приводом на мешалки в каждом чане. Будет мешать само, и днем, и ночью. И процесс ровнее пойдет, и людям облегчение.
Елисей долго изучал чертеж, его губы беззвучно шевелились. Потом он поднял на меня глаза, и в них читалось неподдельное восхищение.
— А голова у тебя, барон, и впрямь светлая. Спасибо. За уголь заплачено вдвойне. Придется дешевле его отдать.
Этот жест стоил дороже денег. Мы расставались как два мастера, признавшие ремесло друг друга.
Мы покинули скит на рассвете, оставив за спиной гостеприимных, но все же чужих нам людей. Двадцать мешков отборного угля тяжело оттягивали грузовую платформу «Лешего», даря твердую уверенность в пути. Пока Орлов, довольный сделкой, что-то весело насвистывал, я сидел за рычагами, но мыслями был уже далеко. Мой мозг, получив мощнейший импульс, работал на полных оборотах, лихорадочно перекраивая кустарный промысел староверов в контуры целой промышленной отрасли.
В голове снова и снова прокручивалась картина: огромные чаны, пузырящаяся жижа, монотонный скрип мешалок. Эти бородачи, сами того не ведая, приручили невидимую армию работников, трудившуюся на них денно и нощно. А я, со своим преклонением перед механикой, паром и железом, до сего дня слепо проходил мимо самой могущественной силы на этой планете — самой жизни. Силы, способной превращать одно вещество в другое без огня и давления, тихо, методично и с невероятной эффективностью.
Термин «биосинтез» был бы здесь неуместен. Мозг сам облек его в категории эпохи, в понятия, доступные Магницкому и Нартову: не биосинтез, а промышленное брожение. Винокуры веками делали спирт из зерна, пивовары — пиво из хмеля, процесс знакомый и понятный. Однако никому еще не пришло в голову поставить его на службу большой промышленности, заставить производить стратегическое сырье.
Добравшись до места ночевки, я первым делом достал путевой журнал. Орлов, привыкший к моим странностям, молча разводил костер. При свете разгорающегося пламени я начал выстраивать программу исследований, способную изменить экономику Империи.
На странице появилось пафосное, но точное название: «Проект „Живая Вода“».
«Направление первое: Топливо из ничего, — царапало перо. — Основа — гидролиз древесины. Задача: разработать технологию расщепления опилок (отходного материала лесопилок) на простые сахара с помощью слабой серной кислоты и температуры. Полученный сироп — идеальное сырье для сбраживания в этиловый спирт».
Мысль заработала с бешеной скоростью, открывая ошеломляющие перспективы: неисчерпаемый источник дешевого топлива для будущих двигателей внутреннего сгорания; промышленное производство «Дыхания Дьявола»; технический спирт буквально из мусора — из того, что сейчас просто сжигали или оставляли гнить.