Захар совсем скис. Игнат рядом со мной замер, как суслик, боялся дышать. Все уставились на меня. Я стоял, опустив голову, изображая вселенское смирение и тупость.
— Да что вы, Семен Артемьевич! — зачастил Захар. — Какой из него умелец! Остолоп остолопом! Правда, болтал тут намедни про уголек в землю да прочую чепуху бабью… Может, Игнат, старый дурень, его и послушал, сыпанул чего в форму… Я ж не услежу за каждым!
— Так, значит, все-таки сыпанул? — в голосе приказчика зазвенел металл. — А результат, гляжу, есть? Пушка-то ладная вышла?
— Ладная, Семен Артемьевич, чего уж там… Чистая отливка, Еремеич хвалил при сверловке… — нехотя признал Захар.
— То-то же! — приказчик стукнул тростью об пол. — Значит, не чепуха это бабья, а дело! А ты, старый пень, — он повернулся к Игнату, — чего молчал? Почему сразу не доложил, что способ есть брак уменьшить? Государю пушки нужны, а вы тут секретничаете!
Игнат вжал голову в плечи и забормотал что-то невнятное про то, что боялся, да и Петруха неопытный… Приказчик его даже слушать не стал.
— Ты, — он снова ткнул в меня тростью, — Петруха, значит? Подойди сюда!
Я подошел, низко склонив голову.
— Говорят, знаешь секреты литейные? Откуда?
— Дык… старик один научил, Семен Артемьевич… Дед мой покойный, он тоже на заводе робил, сказывал, как допрежь делали… Я и запомнил кой-чего… — пробубнил я заготовленную легенду.
— Запомнил, значит… И молчал? — приказчик строго посмотрел мне в глаза. — Ладно. Раз способ твой пользу приносит, будешь его применять. Ты, Захар, пригляди за ним! Чтоб все формы отныне по его слову делали, с угольком этим вашим и прочим… непотребством, — он скривился, но продолжил, — Ежели браку меньше станет — тебе почет и премия. А ежели нет — шкуру спущу и с тебя, и с него! Понятно?
— Понятно, Семен Артемьевич, как не понять! Сделаем в лучшем виде! — заискивающе заверил Захар, хотя по его роже было видно, что вся эта ситуация ему как кость в горле.
— Вот и гляди! — приказчик еще раз окинул меня цепким взглядом, развернулся и зашагал к выходу.
Я остался стоять, чувствуя на себе взгляды всего цеха. Захар подошел, тяжело дыша.
— Ну, Петруха… Допрыгался… Теперь ежели хоть одна отливка в брак пойдет — пеняй на себя! Я с тебя живого не слезу! А теперь — марш работать! Хватит прохлаждаться!
Он развернулся и пошел к печам, а я поплелся к своему корыту с глиной. Успех? Ну да, вроде как. Мой метод заметили, приказали применять. Но какой ценой? Теперь я под двойным колпаком — Захара и приказчика. Любой косяк — и я крайний. А самое хреновое — слухи о моих «секретах» стопудово дойдут и до кузни. Я почти физически ощущал злобный, ревнивый взгляд Кузьмича, который, хотя и был далеко, но наверняка уже знал о моем «карьерном росте» в литейке. Спокойная жизнь, похоже, закончилась, толком и не начавшись.
Глава 5
Работа в литейке пошла по-другому. Теперь я был не просто Петруха-заморыш, а негласно — Петруха-«колдун», который знает «старинные секреты». Захар Пантелеич, старший мастер, скрипел зубами от злости, но приказ приказчика есть приказ — деваться некуда. Каждую новую партию формовочной земли теперь замешивали с моей «приправой» — толченым углем и сухим конским дерьмом. Игнат, мой бывший типа наставник, теперь смотрел на меня с каким-то опасливым почтением и делал всё, что я говорил, боясь пикнуть против.
И ведь реально, брака стало меньше. Отливки выходили чище, плотнее. Не идеал, конечно, далеко не идеал по моим меркам, но разница с тем, что было раньше, была видна всем. Ядер меньше шло в переплавку, да и пушки стали проходить сверловку без таких диких потерь, как прежде. Захар бесился, что я его как бы «подсидел», но против фактов не попрешь — план цех стал выполнять лучше, а это для начальства главное. Он даже орать на меня почти перестал, так, зыркнет злобно да пробурчит что-то под нос.
Только вот легче мне от этого не стало. Наоборот. Чувствовал себя как под микроскопом. Каждый шаг, каждое слово — всё разглядывали со всех сторон. Другие мастера литейки недобро косились, шушукались по углам. Пацаны постарше, особенно те, кто был с Митькой, которого я недавно «успокоил» в кузне, теперь смотрели с откровенной ненавистью — мало того, что силой чего-то добился, так еще и в «умельцы» вылез, начальству приглянулся. Я старался держаться в стороне, лишнего не трепаться, работу свою делать молча. Но напряг висел в воздухе цеха липкий, как эта формовочная глина.
А потом поползли слухи. Сначала тихо, по углам, потом всё громче. Что Петруха этот не так прост, что знает он больше, чем положено простому пацану. Что не иначе как нечистый ему помогает — откуда еще у сироты такие знания? Кто-то вспомнил, как я Митьку уделал одним тычком, кто-то — как бронзу «заговорил» деревяшкой, кто-то — про формы «с навозом», от которых металл чище выходит. Всё это обросло какими-то дикими домыслами, сплетнями, суеверным страхом. Народ стал меня сторониться, креститься при встрече украдкой. Даже Игнат, хотя и делал всё, что скажу, но в глаза смотреть перестал, всё больше в пол пялился.
Эта репутация «колдуна» была мне совершенно ни к чему. Одно дело — показать, что ты полезен, и совсем другое — прослыть чернокнижником. Во времена Петра с этим было строго. Могли и на дыбу отправить — выяснять, кто тебе там «секреты» нашептывает. Надо было как-то эту хрень развеять, показать, что я обычный парень, просто голова на плечах есть да память хорошая. Но как это сделать?
Развязка наступила быстрее, чем я думал. Как-то посреди дня, когда работа кипела — лили очередную партию ядер, — в цех завалился писарь из конторы, Ефимка, шустрый такой хмырь в чистом кафтане и с вечным пером за ухом. Прошмыгнул между формами, уворачиваясь от брызг, и подкатил прямо ко мне.
— Ты Петр Смирнов? — спросил он, морща нос от вони.
— Я, — ответил я, отряхивая глину с рук.
Я нахмурился. Просто так писари к подмастерьям не ходят.
— Велено тебе в контору явиться. К самому Семену Артемьевичу. Не мешкая. Слыхал?
— Слыхал, — голос сел.
К приказчику? Нахрена? Неужто слухи дошли? Или Захар настучал? Или что похуже?
— Ну, так шуруй! Чего встал? Барина ждать не след! — подгонял Ефимка, которому явно не терпелось свалить из этого ада.
Я обернулся. Захар стоял у печи и смотрел на меня. В глазах — неприкрытое злорадство. Игнат испуганно перекрестился. Остальные работяги тоже застыли, уставившись на меня. Все прекрасно понимали: вызов к приказчику для простого подмастерья — это почти всегда жопа.
— Иди, иди, Петруха, — пробасил Захар с кривой усмешкой. — Зовут — значит, надобен стал. Может, в советники к самому царю-батюшке определят, с твоими-то секретами.
Пацаны за спиной тихонько прыснули. Я молча стащил грязный фартук, вытер руки о штаны. Надо идти. Куда деваться? В башке крутились самые негативные варианты. Что меня ждет там, в конторе? Разнос? Порка? Или чего похуже? Я поплелся к выходу из цеха, чувствуя на спине десятки любопытных и недобрых взглядов. Дорога до конторы казалась путем на Голгофу.
Контора — это был другой мир по сравнению с цехами. Тихо, относительно чисто, воняло не гарью и потом, а сургучом, чернилами и старыми бумагами. Ефимка провел меня по скрипучим половицам коридора и пихнул в низкую дверь.
— Вот, Семен Артемьевич, привел я Смирнова, как велели.
Приказчик сидел за огромным дубовым столом, заваленным свитками и какими-то амбарными книгами. Сам Семен Артемьевич — мужик средних лет, пухловатый, руки холеные, хотя и не первой молодости, а взгляд цепкий, внимательный, из-под набрякших век. Одет не по-заводскому — в добротный темный кафтан, а из-под него торчит белая рубаха. Рядом со столом — всё тот же Ефимка, готовый записывать или бежать куда пошлют.
— А, Смирнов… Проходи, проходи, не трись у порога, — сказал приказчик неожиданно мягко, почти вкрадчиво. Голос совершенно не вязался с его начальственным видом. — Садись вот туточки.
Он махнул на грубую лавку у стены. Я присел на самый краешек, стараясь не пялиться ему в глаза. Во рту пересохло.
— Ну-с, Петр, сказывай, — начал он, отложив перо и сложив руки на пузе. — Дошли до меня слухи, будто ты на заводе нашем не простой подмастерье, а человек со знанием. Говорят, секреты ведаешь старинные, как литейное дело править, чтоб браку меньше было. Правда ли то?
Вопрос в лоб. Юлить смысла нет. Спалили уже. Главное — как подать инфу.
— Дык, Семен Артемьевич, какое ж у меня знание… — начал я смиренным тоном, коверкая слова, как положено местным. — Так, кой-чего помню, что дед покойный сказывал. Он тут же, на заводе, всю жизнь пахал, еще при батюшке государя нашего… Мастером был знатным, люди говорят… Вот он мне, мелкому еще, бывало, рассказывал про всякие хитрости ремесла… Как металл «оживить», чтоб он злым не был, как форму «заговорить», чтоб отливка чистой вышла…
— Дед… — приказчик задумчиво постучал пальцами по столу. — А что ж ты раньше-то помалкивал про дедовы секреты? Ждал, пока начальство само узнает? Или цену себе набивал?
— Да помилуйте, господин приказчик! — я натурально изобразил испуг. — Какая цена! Кому я нужен, сирота… Я и сам не верил толком в эти сказки дедовы. Думал, брешет старый, или сбрендил под конец. А тут нужда заставила, плавка у мастера Захара не шла, вот я и ляпнул про деревяшку. А оно, вишь, и сработало. Сам удивляюсь. И с землей формовочной так же… Сказывал дед про уголек да про помет конский. Я и подумал — а вдруг и правда поможет? Хуже-то не будет. Вот мастер Игнат и разрешил попробовать…
Я нес эту пургу сбивчиво, типа оправдываясь, стараясь выглядеть простачком, который случайно вспомнил бабкины приметы. Но Семен Артемьевич смотрел на меня не моргая и взгляд у него был такой острый.
— Сказывал… А ну-ка, поведай мне, что еще твой дед сказывал? Про литье, про ковку? Может, и про пушки чего знал? Государю нашему пушки ой как нужны, шведа бить. А у нас — то ствол треснет, то ядро кривое. Рассказывай, не таись. Ежели польза будет — и тебе хорошо будет. А утаишь — пеняй на себя. Сам знаешь, время сейчас суровое, с саботажниками и укрывателями разговор короткий.