— А железо-то гнуть как прикажешь? — поддакивал вечно поддатый кузнец Прохор, икая. — Тут ковать надо умеючи, а не чертовину твою малевать… Эх, дернуть бы сейчас…
Они явно саботировали работу. То доску не так отпилят, то деталь криво выкуют, ссылаясь на «руки из жопы» или «материал говно». А сами хихикали в кулак. Было ясно — Клюев им негласно приказал тянуть резину и делать всё, чтоб моя затея накрылась медным тазом. Выскочка из Тулы не должен был тут рулить.
Я оказался в полной заднице. Сверху — приказ генерала и жесткий срок. Снизу — тупость, воровство, саботаж. Лезть на рожон было бесполезно — меня бы просто растоптали и выставили дураком. Надо было искать обходные пути, включать всю свою изворотливость и инженерную смекалку, чтобы пробиться через это вязкое болото бюрократии и тупого сопротивления.
Дни превратились в тупую, безнадежную борьбу с ветряными мельницами. Я пытался что-то слепить из тех огрызков, что мне выдали, ругался с алкашом Прохором, который больше дрых у горна, чем ковал, пытался вдолбить старому Аникею азы геометрии, чтоб он хотя бы брусья ровно тесал. Всё впустую. Работа стояла, время тикало, а перспектива отчитаться перед генералом через месяц (а срок уже таял на глазах) становилась всё более призрачной. Стало ясно: в одиночку, через этих официальных мудаков и «помощничков», которых мне подсунули Клюев с Воробьевым, я ничего не добьюсь. Меня тупо топили, медленно, но верно.
Надо было искать другой путь. Искать людей, которым вся эта система воровства и саботажа была поперек горла. Людей, которым не пофиг на дело, а не только на то, как бы урвать кусок пожирнее да спихнуть работу на другого. Но где их найти на этом огромном, хаотичном заводе?
Я стал больше шататься по цехам, под разными предлогами — то типа за инструментом, то за образцом железа. Смотрел, слушал, примечал. Завод был настоящим Вавилоном. Русские мастера, мужики, согнанные на работы со всей страны, солдаты-инженеры и артиллеристы, и — что сразу бросалось в глаза — до хрена иностранцев. Немцы, голландцы, шведы (пленные, что ли?), англичане… Петр их понавыписывал из-за бугра вагон и маленькую тележку, чтоб «русских дурней» учили уму-разуму. Держались они обычно сами по себе, по-русски говорили хреново, но дело свое, похоже, знали. Местные мастера смотрели на них с недоверием и завистью, начальство — использовало, когда припрет, но особо не жаловало. Может, среди них поискать? Человеку, привыкшему к европейскому порядку, здешний бардак должен был быть как серпом по яйцам.
Еще я заприметил нескольких молодых офицеров, артиллеристов или инженеров. Они не просто штаны протирали на заводе, а реально вникали в производство, спорили с мастерами, что-то мерили, чертили схемы. Видно было, что им не пофиг, что они хотят разобраться, что-то улучшить. Может, среди них найдется кто-то, кто поймет мои идеи и рискнет помочь?
Начал с иностранцев. Как-то раз иду мимо участка, где льют бронзовые детали для корабельных пушек, и вижу — стоит пожилой немец (по акценту понял, когда он на рабочих орал), с тоской разглядывает очередную запоротую отливку. Звали его, как я потом узнал, Генрих Шульц, мастер-литейщик из Саксонии.
Я подошел поближе, типа просто любопытно.
— Опять не вышло, господин мастер? — спросил я осторожно, стараясь говорить попроще. — Дырки, поди?
Шульц оторвался от брака, смерил меня недовольным взглядом.
— Я-я, дырки! Шайзе! — он сплюнул. — Этот металл — дрэк! И форма — дрэк! Как тут лить хорошо? Низзя!
— А может, — я понизил голос, — если форму по-другому сделать? Чтоб «дышала» она? Да металл перед литьем… э-э… «успокоить»?
Немец удивленно поднял брови.
— Дышала? Успокоить? Вас ист дас? Что ты говорить, мальчик?
Я, снова используя свою легенду про «деда» и простые аналогии, попытался объяснить ему про добавки в формовочную землю и раскисление металла перед заливкой. Говорил коряво, больше на пальцах показывал. Шульц слушал сначала с недоверием, потом всё с большим интересом. Он, в отличие от наших тугодумов, сразу уловил суть, хоть и не понял до конца моей «колдовской» части.
— Интересно… — пробормотал он. — Порошок угольный… Деревяшка… Надо попробовать… Но Клюефф… он не любить новое…
— А мы тихонько, господин мастер, — подмигнул я. — На одной форме попробуем. Никто и не узнает. А если получится — вам же спасибо скажут.
Шульц задумался, потер подбородок. Видно было, что профессиональный интерес борется в нем со страхом перед местным начальством.
— Гут… — сказал он наконец. — Попробуем. Завтра. Приходи сюда после обеда. Тихонько.
Это была первая зацепка! Немецкий мастер, которому важен результат, готовый рискнуть.
Второй потенциальный союзник нашелся среди вояк. Молодой поручик артиллерии, Василий Орлов, принимал готовые пушки. Я пару раз видел, как он дотошно осматривал стволы, мерил калибр, собачился с коллегами из-за малейших косяков. Видно было, что парень шарит и службу свою тянет на совесть.
Как-то я застал его одного у лафета со свежепринятой пушкой. Он хмуро ковырялся в механизме наводки.
— Что, ваше благородие, не ладится? — спросил я, подойдя.
Орлов оглянулся. Лицо у него было молодое, энергичное, но уже какое-то задолбанное.
— Да вот, гляди, Смирнов, — он был одним из немногих, кто мою фамилию запомнил. — Винт подъемный криво нарезан, заедает. Воинам потом в бою каково будет? А этим — хоть трава не расти! Сдали — и ладно!
— Так винт-то поправить можно, ваше благородие, — сказал я. — Если его на станке том… ну, что цапфы точит, с Тулы… прогнать аккуратно, резьбу подправить. Ровнее будет ходить.
Поручик с интересом посмотрел на меня.
— На станке? А он возьмет такую работу?
— Возьмет, почему не взять. Там делов-то — оправку подобрать да резец нужный поставить. Я б мог попробовать, если разрешите…
Орлов задумался.
— А ну-ка, пойдем, покажешь свой станок. Да и винт этот захватим. Если и правда поправить сможешь — великое дело сделаешь!
Мы пошли к моему станку. Я показал поручику, как можно закрепить винт, как подобрать резец для правки резьбы. Объяснил, как добиться большей точности. Орлов слушал внимательно, задавал толковые вопросы. Сразу видно — не просто служака, а с инженерной жилкой мужик.
— А ведь и впрямь, толково придумано! — сказал он, когда я закончил. — И станок твой хоть и неказист, а дело делает. Жаль, что начальство наше косное, таким умельцам ходу не дает… А ты, Смирнов, я гляжу, не так прост, как кажешься. Голова у тебя варит. Если какая помощь нужна будет — обращайся. Чем смогу — помогу. Не люблю я этот бардак и воровство…
Вот он, второй союзник! Молодой, честный офицер, которому не пофиг на результат и который ненавидит местные порядки. С такими людьми можно было попробовать сдвинуть дело с мертвой точки. Пусть их помощь будет неофициальной, пусть придется действовать в обход Клюева и Воробьева, но теперь я был не один. Генрих Шульц со своим опытом литья и поручик Орлов со своим положением и связями в артиллерии — это уже была сила. Может быть, теперь получится раздобыть и нормальные материалы, и толковый инструмент, и даже найти пару мастеров, готовых работать на совесть, а не саботировать всё по указке начальства. Надежда появилась.
Глава 9
Мой самопальный токарный станок, конечно, да «хитрости» с формовочной землей — это хорошо, спору нет. Кстати, все наработки с Тулы привезли в Охту. Успели и станок собрать. Цапфы у пушек и правда ровнее выходили, да и отливок с трещинами и дырами стало поменьше. Поручик Орлов, когда пушки принимал, иногда даже кивал мне одобрительно. План-то цех стал выполнять лучше. Только вот радоваться особо было нечему. Я нутром чуял — это всё полумеры, латание дыр. Корень зла сидел глубже. В самом грёбаном металле.
Ну и какой толк наводить марафет на эти цапфы, если сам чугун, из которого пушку отлили, хрупкий, как стекло на морозе? На хрена сверлить идеально ровный канал, если в стенках ствола полно шлака или зерно кривое — жди трещину при первом же нормальном выстреле? Сколько я ни пялился на работу в литейке, сколько ни ковырял брак — вывод был один: металл, который тут плавили, был просто дерьмовым. Из рук вон плохим.
Чугун для ядер и пушек был проще — он же явно был перенасыщен серой и фосфором под завязку. Это было видно даже по излому — крупное, блестящее зерно, типичное для хрупкого металла. Я сам пробовал молотком хряснуть по бракованному ядру — оно вдребезги разлеталось от одного хорошего удара. А ведь ядро должно было стену крепости прошибать! Наши ядра, небось, до врага целыми не долетали. А пушки из такого чугуна? Страшно представить. Тот разрыв пушки на испытаниях перед шишкой из столицы — вот он, показатель! И ведь это была не случайность, а закономерность, система.
Бронза, из которой лили орудия покруче, для флота или осады, была не сильно лучше. Да, она не такая хрупкая, как чугун, но качество ее скакало от плавки к плавке. То слишком мягкая, вязкая — ствол быстро разгорался, форму терял. То, наоборот, с какими-то дикими внутренними напряжениями, тоже готовая треснуть в любой момент. Плавильщики мешали медь с оловом и другими добавками (если они вообще были) больше «на глазок», от балды, чем по какому-то расчету. Пропорции гуляли, температура плавки — тоже. Какой там анализ состава шихты, какие пробы расплава перед заливкой — забудь.
А ружья? Фузеи пехотные? Их стволы ковали в кузне. Я специально ходил смотреть. Технология — проще пареной репы. Берут полосу железа, проковывают кое-как, сворачивают на палке-оправке, заваривают шов молотом.
Из какого железа? Да из самого обычного, кричного, которое в примитивных горнах-домницах получают. Неоднородное, с кучей дерьма внутри, с неравномерным содержанием углерода. Хорошо, если такой ствол вообще выстрел выдерживал. О какой-то точности или долговечности и говорить нечего. Стволы гнулись, раздувались, а иногда и рвались прямо в руках у солдата.