До этого я был для них никем — странный тульский умелец, сирота, которому повезло попасться на глаза генералу фон-дер-Ховену да поручику Орлову. Мои успехи с литьем и станком замечали, но считали скорее приколом, удачей. Ну, фартануло парню, ну, молодец. Но когда пришел указ о присвоении мне чина фельдфебеля, да еще и дворянства, да еще и со ста рублями награды — вот тут-то некоторые и задергались.
Как так? Какой-то мужик без роду, без племени — и вдруг такая милость от самого Царя! А ведь у них, у шишек этих, у каждого были свои протеже — свои мастера, свои инженеры (часто «немцы»), которых они двигали, которым выбивали заказы и награды. И эти протеже годами сидели на теплых местах, получали нехилое бабло, а толку от них часто было ноль. Пушки как рвались, так и рвались, ружья как давали осечки, так и давали. А тут явился хрен пойми кто — и сразу результат! Да еще какой! Это било по их самолюбию, ставило под сомнение их собственную крутость и умение подбирать кадры.
Первые звоночки я услышал, когда попытался получить нормальные материалы для своего сверлильного станка. Когда выгнали старого Воробьева на его место пришел новый — некий господин Лыков, с виду приличный, но с хитрющими глазками и, как я быстро понял, человек кого-то из влиятельных чинуш в Артиллерийской Канцелярии, не самого генерала, а кого-то пониже, но тоже с весом.
Когда я пришел к Лыкову со списком того, что мне надо — хорошего металла для резцов, бронзы для подшипников, нормального дуба для станины (я решил переделать ее понадежнее), — он встретил меня с приторной любезностью.
— Ах, господин Смирнов! Наслышан, наслышан о ваших успехах! Рад служить такому умельцу! Всё, что надо — мигом предоставим! Только вот… — он развел руками. — Сами понимаете, война… Запасы скудные… Металл хороший весь на клинки идет, бронза — на пушки для флота… Дуб тоже весь расписан… Вы уж погодите маленько… Авось, подвезут чего… Или возьмите пока вот это железо, — он указал на кучу ржавого дерьма в углу, — она хоть и неказистая, а может, и сгодится на ваши нужды…
Это была та же песня, что и при Воробьеве! Явная тягомотина, саботаж под видом «трудностей». Я попытался возразить, напомнил про приказ Шлаттера и генерала обеспечивать меня всем необходимым. Лыков только вздыхал и ссылался на «строгий учет» и «первостепенные нужды». Стало ясно, что он получил команду сверху тормозить мои работы, не давать мне развернуться.
Потом начались наезды на качество замков, которые мы начали делать по-новому. Приперлась какая-то комиссия из Канцелярии (явно не по инициативе генерала или Орлова), долго вертела в руках пружины и огнива, докапывалась до малейших царапин, до цвета металла после закалки. Составили акт, якобы, «новшества сомнительны, требуют дальнейших испытаний, а посему массовое производство начинать рано». И это несмотря на то, что пробная партия показала себя отлично! Кто-то явно не хотел, чтобы мои замки пошли в серию, возможно, потому что это било по интересам тех, кто поставлял на заводы старое, негодное фуфло.
Даже поручик Орлов, который всегда меня поддерживал, как-то пришел ко мне хмурый.
— Беда, Петр, — сказал он тихо. — Нашел я тебе пару мастеров-слесарей толковых, хотел к тебе перевести, для станка твоего. А мне из Канцелярии отказ пришел. Дескать, люди эти нужны на другом, «более важном» участке. А на каком — кто его знает. Явно кто-то палки в колеса ставит. Чуют, что ты им поперек горла со своими машинами да замками. Боятся, что ты их всех переплюнешь.
Я понял, что круг замкнулся. Мелкие интриганы типа Клюева и Воробьева были лишь пешками. Теперь против меня начали играть фигуры покрупнее, сидевшие в теплых кабинетах, привыкшие получать чины и награды не за реальные дела, а за интриги и блат. Мой успех был для них как кость в горле. Они не могли допустить, чтобы какой-то выскочка-мужик добился большего, чем их собственные блатные ставленники.
Это было куда опаснее, чем саботаж мастеров или воровство кладовщика. Против таких людей я был почти бессилен. У меня не было ни связей при дворе, ни знатных покровителей (кроме, может быть, самого генерала, но и его влияние имело пределы). Меня могли запросто убрать с дороги — причем не физически, как пытались раньше, а по-тихому, административно. Сослать куда-нибудь на Урал под предлогом «передачи опыта». Завалить бумажками. Или просто перекрыть кислород — лишить ресурсов, людей, поддержки — и все мои проекты заглохнут сами собой.
Искать защиту? У кого? У генерала? У Орлова? Но что они могли против целой шайки завистливых чинуш и вельмож? Может, попытаться пробиться к самому Царю? Рассказать ему о том, как его же слуги тормозят важное дело? Рискованно, почти безумно. Но другого пути я пока не видел. Надо было либо смириться и ждать, пока меня сожрут, либо идти ва-банк.
Я решил действовать через Орлова. При очередной встрече выложил ему всё как есть.
— Беда, ваше благородие. Душат меня потихоньку. Материалы не дают, людей тормозят, замки мои маринуют. Боюсь, не дадут станок доделать. А он же Царю нужен! И вам, артиллеристам! Да, за месяц я не успел его сделать, но осталось всего чуть-чуть.
Орлов выслушал, помрачнел.
— Знаю, Петр, знаю… Сам вижу. Лыков этот — прихвостень Брыкина из Канцелярии, а у Брыкина свои интересы. Твои успехи ему мешают. Да и не он один там такой.
— И что делать? Дадим дело загубить?
— Нет! — Орлов сгоряча стукнул кулаком по столу. — Не для того бьемся! Надо искать поддержку выше. У генерала или… может, еще кого. Есть тут у меня один знакомец… человек серьезный, вхож к самым главным… Граф Брюс, Яков Вилимович. Слыхал?
Яков Брюс! Еще бы я не слыхал! Правая рука Петра, главный по артиллерии, ученый, инженер, алхимик — кого только из него не делали! Человек огромного влияния, ума острого и нрава сурового.
— Брюс⁈ — переспросил я с трепетом. — Да разве ж он станет слушать меня, вчерашнего работягу, простого фельдфебеля?
— А мы сделаем так, что станет! — хитро улыбнулся Орлов. — Ты подготовь бумагу толково. Кратко, ясно, по пунктам. Что за станок, какая польза. Что за замки, чем лучше. И про палки в колесах — тоже напиши, только без имен, намеком. А я уж найду способ эту бумагу графу на стол положить. Он хотя и суров, людей толковых ценит. А уж если он за тебя слово скажет — тут никакой Брыкин не пискнет!
Это был рискованный шанс — лезть к самому Брюсу!
Несколько ночей я потел над этой запиской. Писать-то я умел, но изложить мысли на бумаге так, чтоб было и понятно, и убедительно, да еще и по форме правильно — было непросто. Старался писать кратко, по делу, без соплей, но с упором на пользу для государства. Описал принцип станка, его плюсы. Изложил суть улучшений замка, приложил простейшие расчеты. И в конце — тонкий намек на «некоторых нерадивых чинов», мешающих делу.
Записку передал Орлову. Он обещал постараться. Оставалось ждать.
Это было мучительно. Каждый день я приходил в мастерскую с тревогой — что нового? Не пришел ли ответ? Работа шла, в воздухе висело напряжение.
Прошла неделя, другая. Тишина. Я уже начал терять надежду. И вот однажды утром, только пришел в мастерскую, туда влетает запыхавшийся солдат из охраны.
— Господин фельдфебель! Срочно! Вас… вас сам Государь требует! К себе! В Адмиралтейство! Карета ждет!
Я раскрыл рот.
Государь⁈ Сам Петр⁈ Зачем⁈ Что случилось⁈ Неужто Брюс не только прочел записку, но и царю доложил? И что теперь? Награда или плаха?
Я на автомате натянул свой лучший кафтан и почти бегом рванул к воротам. Там и правда стояла незнакомая карета с гербами и лакей. Рядом — несколько драгун.
— Фельдфебель Смирнов? — спросил офицер. — Пожалуйте в карету. Его Величество ожидает вас в Адмиралтействе.
Я сел в карету, дверца захлопнулась и она тронулась, увозя меня навстречу неизвестности.
Что ждет меня? Опасность? Или новые возможности? Голова шла кругом.
Глава 17
Карета неслась по Питеру, подпрыгивая на бревнах мостовой. Я сидел на мягком бархате и пытался унять сердце, которое колотилось как сумасшедшее. Сам Царь! Петр Алексеевич! Вызвал к себе! В Адмиралтейство! Нахрена?
Голова шла кругом от мыслей, одна страшнее и заманчивее другой. Неужто моя записка Брюсу дошла до самого царя? И что теперь? Жопа за дерзость? Или наоборот?
Адмиралтейство поразило размахом. Огромное здание, верфи у воды, мачты строящихся кораблей, стук топоров, ор работяг, запах смолы и свежего дерева — всё дышало мощью, бешеной энергией, неукротимой волей одного человека, который строил новую столицу и флот посреди болот. Меня провели через кучу комнат, где толпились вояки, чинуши, иностранцы, в большой зал. Там за длинным столом, заваленным картами и бумагами, сидело несколько человек.
И я его сразу узнал Петра. Великий! Просто мощная аура власти! Это трудно описать словами!
Хоть и видел его до этого только на картинках да монетах, но не узнать его было невозможно. Высокий, даже сидя, с темными, пронзительными глазами под высоким лбом, лицо энергичное, что ли, губы тонкие, плотно сжаты. Он быстро чиркал что-то на бумаге, изредка бросая короткие, отрывистые фразы своим собеседникам — среди них я узнал генерала фон-дер-Ховена, графа Брюса (не уверне, но вроде похож) и еще нескольких шишек в военных и гражданских мундирах.
Офицер, что меня привел, тихо что-то доложил адъютанту, тот шепнул царю. Петр поднял голову, его быстрый взгляд впился в меня.
— А, фельдфебель Смирнов? Из Тулы? Что машины хитроумные ладит да чугун варит добрый? — голос у него был громкий, резкий, без всяких расшаркиваний.
— Так точно, Ваше Величество…
— Слыхал, слыхал… Брюс сказывал, да и фон-дер-Ховен доносил… Голова у тебя, говорят, светлая, да руки на месте. Это хорошо. Такие люди нам нужны. А то много охотников казну пилить да языком чесать, а как до дела — так и нет никого. Ну-ка, подойди ближе!
Я подошел к столу.
— Вот ты мне скажи, Смирнов, — Петр отложил перо, уперся локтями в стол и посмотрел на меня в упор. — Пушки твои новые, что из чугуна «чистого», хвалят. Говорят, крепкие, не рвутся. Так ли?