— Мысли у тебя дельные, Смирнов, — сказал он вздохнув. — И про замки фузейные, и про пушки, и про снаряды… Многое тут по делу сказано. Такое не след под сукном держать. Сам фельдмаршал наш, Борис Петрович, приказал обо всех новшествах и предложениях полезных ему докладывать немедля. Слепи-ка ты из своих каракуль рапорт толковый. А я уж его со своей рекомендацией самому Шереметеву отправлю. Пусть там, наверху, знают, какие у нас тут умельцы есть и чего армии нашей надобно для победы.
Вот это да! Рапорт самому фельдмаршалу Шереметеву! Да еще с рекомендацией полковника! Это же протолкнет мои идеи на самый верх, в обход этих столичных канцелярий с их интригами и вечным «завтра».
И я засел за этот рапорт. Старался коротко и ясно изложить. К манере письма тут нужно было еще привыкнуть с их архаичной формулировкой и лишними буквами, но к счастью полковой писарь помог. Я описал косяки с ружьями и пушками. Предложил, как лечить: замки улучшенные ставить, на нарезные стволы переходить (когда станок будет!), пушки «скрепленные» из моего чугуна делать, запалы для бомб нормальные разработать, лафеты усилить. Приложил эскизы самые понятные.
Полковник прочитал, кивнул, приложил свое письмо, где расписал, какой я тут полезный и головастый. Запечатали пакет и отправили с надежным гонцом прямо в ставку фельдмаршала.
Оставалось только ждать, что оттуда ответят. Мне кажется, что поездка на фронт зря не прошла. Я смог тут пользу принести, уважение заработать и, может, даже повлиять на то, каким оружием будут воевать дальше. И этот рапорт Шереметеву мог стать ключевым моментом во всей моей здешней истории.
На войне ждать — дело обычное, только тоскливое до жути. Бои то притухали, то опять начинались с новой силой. Шведы злобно огрызались своими модными пушками, наши крыли их тем, что под рукой было. Жизнь текла своим чередом: караулы, чистка ржавых железяк, редкие вылазки — то за «языком», то просто поглядеть, что там у шведа творится, да вечная война с грязью, вшами и промозглым холодом.
Сидеть без дела я не умел. Пока из ставки Шереметева ни слуху ни духу, старался быть полезным здесь. Моя слава «хитрого фельдфебеля» работала на меня. Солдаты, унтера, даже офицеры помладше уже не стеснялись подходить с вопросами или просьбами.
Как-то пушкари с соседней батареи подкатили — помоги с позицией. Стояли они как на ладони, шведы их сразу засекли и долбили без передыху. Полазил я по буграм окрестным, прикинул, откуда стрелять лучше, нашел ложбинку неприметную. И сектор обстрела оттуда что надо, и сами пушки прикрыть можно. Договорился с начальством, перетащили батарею на новое место, укрытия для расчета вырыли, погребок для снарядов оборудовали. И опять — сработало! Шведы их потеряли, огонь почти стих, а наши канониры стали спокойнее и точнее работать.
Как потом окажется, рытье укрытий многое изменит в этой войне. Я ненароком «придумал» зачатки окопа.
Я даже в бытовухе старался подсобить. Показал солдатам, как печку простую, «буржуйку», из камней да глины сложить — хоть какой-то прогрев в этих сырых норах. Фильтр для воды придумал из песка с углем — мелочь, а от поноса уберечь может, который тут косил не хуже шведов. Научил ракеты сигнальные делать простейшие — трубка бумажная, порох с серой да селитрой для цвета, фитилек. Фигня, а ночью связаться или цель подсветить — самое то. Правда серу и селитру тут берегли зачем-то, поэтому особо не разгулялся я сигналками. Да и бумага чуть ли не на вес золота здесь. Баловство вышло — дорогое и трудное, мне даже попенять хотели, но моя добрая слава среди солдат спасала от гнева интендантов.
Конечно, не все в восторге были. Находились и те, кто бубнил. Один штабс-капитан, вояка старой школы, вечно подкалывал:
— Ишь ты, инженер нашелся! Фузеи мастерит, печки ладит… Солдат воевать должен, а не хренотенью маяться! Дисциплина да штык — вот наша сила! А машины твои все — от лукавого!
Я с ним не спорил. А на хрена? Делал свое дело. А солдаты и офицеры, что пользу от моих «хитростей» видели, сами этого ворчуна на место ставили. Мой авторитет рос не по чину, а по делам — потому что я помогал им выживать в этой мясорубке и бить врага.
Я и сам менялся. Фронт — штука суровая, закаляет. Научился спать под грохот пушек, не дергаться от свиста пуль, на кровь и смерть смотреть без дрожи. Стал ценить простые вещи — ломоть хлеба, сухую подстилку, тишину. Начал понимать солдата — что ему нужно, о чем он думает. Это был опыт, который ни на каком заводе не получишь.
Прошла еще неделя. Я уже начал думать, что рапорт мой сгинул где-то в штабных бумагах или его просто замылили писари. Но однажды утром к полку прискакал фельдъегерь из ставки Шереметева. Вид напыщенный, за пазухой толстый пакет, с большими сургучными нашлепками. Он спрашивал полковника, да тот был на позициях, так что велели меня позвать.
— Артиллерийский фельдфебель Смирнов? — зыркнул он на меня сверху вниз.
— Так точно, — ответил я, немного удивленно.
— Вам пакет от его высокопревосходительства господина генерал-фельдмаршала. Велено передать лично и ждать ответа или команды.
Он сунул мне пакет. Руки чуть подрагивали, пока я срывал печати. Внутри — несколько листов, намалеванных убористым почерком. Ответ на мой рапорт.
Пробежал глазами начало. Фельдмаршал писал, что с «немалым интересом» поглядел мои «толковые и весьма дельные записки» насчет пушек и ружей. Хвалил за «здравость суждений» и «знание дела», особенно там, где я расписал косяки нынешних железяк и как это дело поправить.
Дальше — конкретные вопросы по моим предложениям. Шереметев (или кто там у него писал) явно врубился в суть. Спрашивали про крепость «скрепленных» стволов (про мой «композит» уточнял), если долго палить, про то, реально ли наладить выпуск улучшенных замков сотнями, про технологию нарезки и как потом заряжать такое ружье. Требовали разжевать все подробнее, цифры им подавай.
Но главное ждало в конце. Фельдмаршал писал, что мои предложения — дело стоящее, и что он хочет отправить их наверх, Царю и графу Брюсу, еще и расхвалит меня как надо. Считал он, что от моих талантов и знаний будет больше толку не фельдфебелем штаны протирать, а там, где железо делают — на заводах. Посему велел мне шустро собирать манатки и с первым же транспортом мотать обратно в Питер, к Брюсу и в Артиллерийскую Канцелярию, чтобы дальше там пользу приносил. К пакету прилагалась и новая подорожная, и приказ полковнику помочь мне свалить без проблем.
Я дочитал бумагу, поднял голову. Фельдъегерь ждал.
— Ответ будет, господин фельдфебель? — спросил он.
— Отвечать нечего. Исполнять надо, — сказал я, с диким облегчение и азартом. — Передай его высокопревосходительству огромное спасибо за доверие. Куда пошлют, там и буду служить.
Гонец козырнул и растворился. Я остался один с бумагами. Вот так вот. Моя войнушка заканчивалась. Да еще и как надо! Сам фельдмаршал Шереметев мои идеи заценил и отправлял обратно в столицу с лучшей рекомендацией! Это был жирный козырь против столичных недругов. Теперь можно было надеяться на нормальную подмогу в моих планах.
Помчался к Нефедову и полковнику, рассказать про приказ. Оба удивились и порадовались за меня.
— Ну что ж, Петр Алексеич, видать, там наверху твою головушку оценили! — сказал полковник, пожимая мне руку. — Жалко, что уезжаешь, ты тут был к месту. Но там от тебя толку больше будет, это правда. Давай, дуй, только про нас не забывай. Пушки нам нужны нормальные!
Простились с солдатами, с пушкарями, с новыми знакомыми. Удачи желали, просили помнить, что солдату надо.
Через день я снова сидел в телеге очередного обоза, который тащился в Питер. Войнушка осталась за спиной, но из головы ее не выкинешь — ни из записок, ни из мыслей, да и в душе она сидела крепко. Зато теперь я точно знал, что солдату на поле боя надо.
А еще вез с собой бумажку от самого Шереметева. Это был мой щит в будущей грызне за новые технологии новой армии.
Я ехал к Брюсу, еще не зная, что он там мне приготовил. При этом, что-то подсказывало, что судьба снова выкинет какой-то фортель, еще похлеще прежних.
Глава 19
Обратно в Питер я вернулся другим человеком. Не только в плане чина — фельдфебель, дворянин, аж самому смешно было поначалу, — но и внутри что-то щелкнуло. Война, она, знаете ли, мозги прочищает лучше любой бани. Одно дело — тут, в тылу, железки ковырять да станки мудрить под присмотром высоких чинов. И совсем другое — там, на передке, когда земля от разрывов ходуном ходит, а смерть рядом бродит, заглядывая в глаза каждому второму. Я теперь точно знал, для чего я тут корячусь, не ради чинов или денег (хотя и то, и другое не помешает, чего уж там), а чтобы у солдата в руках было нормальное оружие. Чтобы пушка била куда надо, а не рвалась, калеча своих же, чтобы был шанс выжить в этой мясорубке. И эта простая мысль придавала какой-то новый, злой смысл всей моей работе.
Бумага от Шереметева, которую я привез, произвела эффект разорвавшейся бомбы. Прочтя ее и рекомендацию моего полкового командира, полковник Шлаттер, смотрел на меня без прежнего скепсиса, для него я стал человеком, отмеченным самим фельдмаршалом. Это здесь, в петровской России с ее чинопочитанием, это очень много значило. Снабженец Лыков, тот самый хмырь, который тормозил материалы, стал шелковым. Прибегал сам, спрашивал, чего надобно, клялся, что «всё в лучшем виде изыщем». Врали, конечно, по привычке, но уже не так нагло. Даже мои пацаны-помощники радовались моему возвращению и новым чинам, при этом смотрели теперь с еще большим пиететом.
Статус, мать его…
Сверлильный станок надо было доводить до ума, Шереметев в записке намекнул, что ждет его не меньше Царя. С замками фузейными тоже была куча работы — одно дело пробные образцы, другое — наладить их изготовление хотя бы мелкой серией, чтобы в полки на пробу отправить. Ну и про «композитные» стволы нельзя было забывать — раз уж они тройной заряд держат, надо было думать, как их делать не единичными экземплярами, а потоком. Голова пухла от планов и задач.