Коршун встал на дыбы. Дмитрий натянул поводья, и конь с ходу взял в галоп. У деревянного моста Дмитрий осадил вороного, и тот до самого дома шел мелкой рысцою.
Тучи вновь слились в единое черное облако, такое же грозное, как и днем, накрыли город мрачной рогожей. Казалось, еще мгновение, и опять пойдет сильный дождь. Но этого не случилось. Ветер утих, лишь изредка, слабыми порывами тревожил ветви облетевших деревьев.
Вскоре Дмитрий заехал во двор родительского дома. За отсутствие на обеде отец не ругал его. Остаток вечера Дмитрий провел в своей горнице, беспрестанно думая об Ульяне.
Ранним утром 24 октября Дмитрий, как и обещал, пришел к своему товарищу. Погода на дворе стояла хмурая, но безветренная и теплая. Княжич распустил кафтан, освободил ворот рубахи под зипуном, взял в руки мурмолку. Архип встретил его и провел в горницу Федора.
Тот тоже был одет и сказал:
– Здравствуй, Митя! Как дома, не ругался батюшка?
– Здравствуй, Федя! Дома все как всегда, а батюшка не ругался.
– И то хорошо! Плохо, когда в семье раздор.
– Так мы идем на Варварку?
– Конечно, но чего это, Митя, ты какой-то раздраженный?
– Я?.. – Княжич изобразил удивление. – Тебе привиделось, Федя.
– Но я же вижу, что у тебя плохое настроение, потому и спрашиваю.
Дмитрий вздохнул и сказал:
– Да все эта Ульяна!.. Лучше бы я ее не встречал. Не дает покоя, хоть что делай. Не знаю, как вечер высидел и ночь без сна вылежал. Тяжко в неведении, Федя! Сердце и душа болят.
– Да! Теперь вижу, что любовь тебя стиснула стальными обручами. Но так ведь это же счастье, Митя.
– День и ночь маяться – счастье? Ладно, не хочу больше говорить об этом. Голова болит. Пойдем в торговые ряды. Там развеюсь.
Молодые люди покинули дом Степана Колычева и прошли на Варварку, что тянулась по бровке холма над Москвою-рекой. Здесь жили бояре, мастеровой и купеческий люд. Приятели оказались в рядах. Здесь торговали всем: пенькою, рыбой, скотом, овощами и медом.
Были и лавки, в которых продавалось оружие и доспехи. Они и привлекли внимание юношей, которые медленно обходили ряды. В них имелось все, что только угодно душе воина. Бахтерцы и тегиляи, разные кольчуги, большие юшманы, булавы, палицы, шестоперы, кистени, метательные копья – сулицы, бердыши – топоры с лезвием в виде полумесяца на длинных, в рост человека, древках. Самострелы, луки с колчанами, шлемы: шишаки, мисюрки, ерихонки. Седла, чепраки, чалдары.
Друзья остановились у лавки с колющим и режущим оружием. За деревянным помостом, на котором красовались мечи, ножи, сабли, стоял молодой парень. Дмитрий внимательно посмотрел на торговца. Что-то в его чертах было ему знакомо. Он где-то уже видел это лицо. Черные глаза, брови, губы, сжатые в нить.
Дмитрий вдруг почувствовал вражду к этому рослому парню. Он брал с помоста клинки, оглядывал их и возвращал на место.
Княжич поднял саблю, осторожно провел пальцем по лезвию и недовольно проговорил:
– Этой саблей только курам головы рубить.
– Зачем так говоришь, добрый человек? – спросил парень. – Хорошая сабля. Да и все здесь доброе, сделанное на совесть. У нас с отцом от покупателей отбоя нету. Один ты такой недовольный явился. Если то не нравится, так ступай дальше, в другие лавки, и не морочь мне голову.
Федор удивленно взглянул на Дмитрия. Что к человеку привязался? Оружие и вправду хорошее.
Федор не понял, чем недоволен Дмитрий, но тот никак не умолкал:
– А ты кто такой, чтобы гнать меня, княжича Дмитрия Ургина?
– По мне, что княжич, что простой человек, все едины. Сказал, не нравится товар, ну и ступай себе далее.
Дмитрий бросил саблю на помост и заявил:
– Железка! Да и ее ты, наверное, перекупил у кого-нибудь, а теперь народ обмишуриваешь.
Федор не выдержал и одернул Дмитрия:
– Митя, ты что? Что с тобой?
– Отпусти, Федя. Или не видишь, что тут обман?
– Какой обман, княжич? – возмутился парень. – Ты чего мелешь? У нас, Тимофеевых, товар самый лучший. Об этом тебе все на посаде, да и здесь, в рядах скажут.
– Тимофеев? Так ты, наверное, сынок кузнеца Прокопа?
– Да! Я Григорий, сын кузнеца Прокопа Тимофеева. Оружие у нас покупают не такие молокососы, как ты, княжич. Тебе, наверное, саблю в руках держать лишь для забавы приходилось?
– Как ты меня назвал, смерд? Молокососом?
– Молокосос и есть! – Григорий, сын кузнеца Прокопа, был так же дерзок, как и его отец.
– Повтори! – процедил сквозь зубы Дмитрий.
– Молокосос!
– Ах ты гаденыш! Ну выходи сюда, я покажу тебе молокососа! Или только в речах ты смел?
– Не бойся, выйду! Только потом не жалься батюшке, что тебя простолюдин побил.
– Ты иди сюда, не мели языком!
Федор вновь одернул Дмитрия:
– Да что с тобой, Митя? Зачем парня задираешь, свару устраиваешь? Оглянись, народ только сюда и смотрит.
– Пусть видят, как я проучу этого смерда.
– Но что он тебе сделал?
– Оскорбил! Или тебе этого мало?
– Так ты же первый начал, Дмитрий!
– Отойди, Федя, не влезай куда не следует.
Григорий Тимофеев вышел к Ургину.
– Ну, княжич? Вот он я. Хотел проучить, попробуй! Или мне повторить, кто ты есть на самом деле?
Дмитрий без размаху резко ударил Григория в грудину. Сын кузнеца пошатнулся, но не упал. Треух слетел с его головы и покатился к плетню.
– Знатный удар, княжич! Ничего не скажешь. Но только для тех, кто по-настоящему не дрался. Теперь мой черед. Я в должниках ходить не привык.
Дмитрий усмехнулся и заявил:
– Много говоришь, смерд. Дела не вижу.
– Будет тебе дело!
Григорий сблизился с Ургиным, с шумом выдохнул, расправил плечи и так же без замаха врезал противнику кулаком в грудь.
Дмитрий охнул и ударился о помост, что предотвратило его падение. В глазах княжича потемнело, мурмолка слетела на землю.
Федор бросился к товарищу и крикнул Григорию:
– Ты очумел? Так и убить можно.
– Поделом ему! – ответил сын кузнеца. – Не будет задираться. А то слишком много мнит о себе. Как же, сын самого князя Ургина! Вот и получил острастку.
Григорий оперся о столб и глядел, как Федор приводил в чувство своего товарища.
Колычев первым делом расстегнул ворот рубахи Дмитрия, хотел растереть грудь, но тот отстранил его.
– Не надо, Федя! Сам напросился, вот и получил. Поделом мне. А ты молодец! – Он взглянул на Григория. – Силен не только в речах. – Княжич улыбнулся.
Взгляд Григория был прикован к груди Дмитрия. Ургин опустил голову, хотел посмотреть, что так привлекло внимание сына кузнеца. Но тот вдруг ринулся на Дмитрия, схватил за отворот рубахи, рывком поднял на ноги.
Он поднес к лицу княжича образок, вывалившийся во время свары на рубаху, и закричал:
– Отвечай, откуда он у тебя. Ну?
– Ты, я гляжу, мирно разойтись не желаешь. Думаешь, одним ударом одержал верх над Ургиным? Нет, смерд, придется с тобой разбираться серьезно. А ну-ка отпусти руки!
Но Григорий, глаза которого загорелись ненавистью, не утихал:
– Отвечай, пес, откуда у тебя этот образок, или удавлю прямо тут!
Дмитрий попытался вырваться, но не смог.
На помощь пришел Федор.
– Послушай, Гриша! – сказал он. – Отпусти моего товарища. Отойдем от народа, я все насчет образка объясню! Ты еще благодарить Дмитрия будешь. Верь, парень, я правду говорю!
– Объяснишь? Ладно! Идем за ряды, к частоколу. Но предупреждаю, соврешь, я людей покличу. Тогда мы в другом месте будем с вами разбираться.
– Не грозись понапрасну, Гриша, охолонись. Мы же люди, а не звери, чтобы грызться меж собой.
– Иной зверь получше человека будет.
– Может, ты и прав. Отпусти княжича, иначе как мы за ряды уйдем?
Григорий освободил Дмитрия, который не мог понять, отчего образок вызвал такую ярость у сына кузнеца, брата Ульяны. Молодые люди прошли к городьбе. Народ, привлеченный дракой, разошелся по своим делам так же быстро, как и собрался.
У городьбы Григорий посмотрел на Федора.
– Ну, говори, боярин, я слушаю!
– Скажи, Гриша, вы раньше, года три назад, жили в деревушке у реки, недалеко от рощи?
Сын кузнеца удивился и спросил:
– В Кулешах? Жили, а что? Откуда тебе это известно?
– Погоди! А пожара у вас в то же время не случалось? Летом, в день, когда на Москве была ярмарка?
Григорий удивился еще более. От его враждебности не осталось и следа. Ее сменила растерянность, смешанная с удивлением.
– Был пожар.
– Был! Сначала молния ударила в крайнюю избу, где в то время находились без присмотра дети Анисьи. Изба загорелась. Потом полыхнул и дом кузнеца, который уехал на ярмарку вместе с сыном. Так?
– Так! – проговорил Григорий.
– Но Господь не дал сгореть в огне ни детям Анисьи, ни больной женщине Анне, ни ее дочери, которая сломала ногу, спеша к матери. Всевышний направил к месту пожара двух молодцев, которые и спасли людей. Я ничего не путаю, Гриша?
– Нет! Но откуда тебе все это известно до мелких подробностей?
– Все просто, Гриша. Этими молодцами были мы. Дмитрий, с которым ты драку учинил, и я, Федор Колычев. Сначала мы вынесли детей Анисьи, а потом пошли в вашу избу, объятую огнем. Девушку вынес я, а Анну – Дмитрий. Едва успели. Как все закончилось, Анна подозвала к себе нас, поблагодарила, Дмитрию дала образок, мне – икону чудотворца Николая. Она и по сей день стоит у меня в киоте. Я молюсь на нее.
Григорий присел на корточки, прислонился к городьбе и вдруг смахнул набежавшую слезу.
– Ты что, Григорий? Тебе худо? – спросил Федор, склонившись над ним.
Сын кузнеца тихо проговорил:
– Коли это правда, то Анна, спасенная вами, – моя мать, а девушка – сестра Ульяна.
– Вот оно что? Ты сомневаешься, что я сказал правду? – спросил Федор.
– Поверю, когда увижу икону! После пожара мы с отцом вернулись с ярмарки, Егор, который отдал рубаху молодцам, неизвестно откуда появившимся на деревне, и принимал детей Анисьи, сказал нам, что мать отдала спасителям икону. Это видели и другие люди. А вот про образок никто ничего не говорил. Поэтому я хочу видеть икону.