На высоком пороге, который резным рундуком и перилами мало чем уступал царскому Красному крыльцу, показался крепкий мужичок. Точнее, он выкатился на своих коротких ножках, подобно мягкому пушистому шару, прямо к своим гостям.
— Чего желаете? Пива испить или… может быть, усладу какую?
— Пива и усладу! — объявил Иван Васильевич и уже поглядывал на рыжую конопатую малютку, которая улыбалась гостю, как блаженная на Пасху.
«На вид эдак лет пятнадцать будет», — подумал Иван и вспомнил о том, что несколько лет назад, когда стоял в Вологде, ему досталась точно такая же конопатая матрешка.
А девка к томным делам, видно, привычная, уже ластится к хозяину и на Ивана кивает:
— Вон тот дикой мне приглянулся.
— Только ведь мы не за просто так. Цену нашу знаете? — напыжился корчмарь. — Пять гривен мне и две гривны девке, той, что выберете.
— Федька, дай хозяину золотой, — распорядился Иван Васильевич, — только одной девоньки нам маловато, мы с пяток заберем.
Хозяин взял золотой, внимательно осмотрел его: не стерта ли позолота. Убедившись, что монета не воровская, великодушно разрешил:
— Да за такие деньги вы можете полпосада баб отобрать. Эй, девоньки, кто из вас молодцам рад послужить? Я для вас самую лучшую горницу сыщу. Проходите, гости дорогие, пока не насытитесь, тревожить не стану!
Иван Васильевич тут же ухватил трех баб в охапку.
Из-за ворот вышел детина. Он держал за плечо девицу годов осьмнадцати, и, глядя на нее, было ясно, что гривенники Дракон откладывал не зря. Не баба, а щербет персидский! Да ежели ее ожерельем жемчужным украсить и приодеть в шубку бобровую, любой боярышни краше станет.
Разомкнул объятия Иван Васильевич, выпустив на свободу девок, и воззрился на красавицу. Самодержец привык получать все самое лучшее. С Волги к столу государя свозили самых больших осетров, самый искрящийся мех шел на царскую шубу, а его скипетр украшали красивейшие каменья. И женщин он всегда выбирал только видных, так почему же сейчас этим сокровищем должен владеть кто-то иной? А детина запустил лапу под сарафан девицы и крякнул от удовольствия.
— Ты это потише! — обругала нахала девка.
Однако в ее голосе не ощущалось осуждения.
— Я покупаю у тебя девку! — вышел вперед Иван. — Сколько она стоит? Пять рублей? Десять? Пятнадцать?.. Федька, отсыпь ему горсть монет!
Детина недовольно поморщился:
— А кто ты такой, чтобы покупать? Царь или, может быть, султан басурманский?!
Прикусил губу Иван Васильевич.
— А может, тебе мало? Еще получишь. Но девка эта — моя!
Ладонь детины слетела с плеча девицы.
— Так, значит, тебе слов моих мало? — подступил верзила ближе к царю Ивану.
А Федька уже нашептывал государю в ухо:
— Государь Иван Васильевич, уступи ты ему девку, не сладить нам! Забьют нас и даже не признают, кто перед ними! А разве потом правды сыщешь?
— Я привык получать то, чего хочу! И мне не важно, что это — царствие иноземное или девка дворовая! — начинал злиться Иван. — Меня не интересует и плата. Что для меня ворох монет, если я владею половиной мира!
Парень остановился от Ивана в нескольких шагах — так смотрит на соперника секач, прежде чем клыками-саблями распороть ему бок.
— Нет! — выкатился навстречу гостям хозяин корчмы. Глядя на его раздутый живот, казалось, что еще одно движение — и он, подобно мыльному пузырю, лопнет, разметав во все стороны лоскуты одежды. Однако корчмарь не треснул — живым заслоном встал на пути детины. — Куда же ты на него? Не видишь, что ли, не из простых он мужей! Откуда тогда у него золотой взялся да еще кошель серебра! Из дворовых он, из царских! Ежели пропадет, тогда стража хватится! Набегут стрельцы и всех по темницам растащат! Ты этого хочешь?! Этого?! — напирал пузырь на оторопевшего детину. — Ежели спор хочешь решать, то на божий суд надо положиться.
— И то верно, — поддакнул один из мужиков, — стрельцы даже до темницы не доведут, забьют по дороге.
— Пусть будет божий суд, — согласился детина.
— На чем будем драться: на палках или кистенях? — деловито поинтересовался Иван Васильевич.
Он вел себя так, будто божий суд для него дело обычное.
— На палках.
— Вот и ладненько! — обрадовался хозяин корчмы. — А то набегут стрельцы, вот тогда башки уже не сносить. Потащут в Пытошную и правых, и виноватых.
— Государь, а может, я вместо тебя на суд-то выйду? Во мне хоть силы не столь много, как в тебе, но я поувертливее буду. Авось и выиграю! — нашептывал на ухо царю Федька Басманов.
— Я покорил уже два царствия, так неужно думаешь, что не смогу одолеть этого холопа? — усмехнулся Иван Васильевич.
Федор Басманов хорошо изучил царя и понял, что сей божий суд был для Ивана такой же забавой, как шалости далекого отрочества, и попробуй ему прекословить — повелит выдрать, как последнего из холопов.
Вернулся хозяин, волоча за собой две огромные жерди. Палки слегка кривоваты, как ноги у худющей бабенки, а щербины на занозистой поверхности указывали на то, что ими и вправду свершался божий суд.
— А как же старосты губные? А воевода? Судьи? Без их ведома биться станете? — засомневался хозяин. — Ежели кто государю съябедничает, не сносить тогда головы.
— Вот мы тебя судьей и выбираем всем миром. Так, мужики? — предложил Иван.
— Истинно так!
— Вы уж тогда только не до смерти.
Детина взмахнул палкой, уверенным и точным движением выдавая в себе бойца, и Иван понял, что поединок будет крепким и бранным.
— Ничего, ежели наш суд не признают, я перед старостой оправдаюсь, — пообещал детина, — он мне кумом приходится. Он и перед государем за меня заступится.
Иван Васильевич усмехнулся, и только Федьке Басманову была понятна его улыбка.
— А! — сделал государь первый шаг, чтобы сильным ударом проверить противника на крепость.
Детина оказался расторопным: он отскочил в сторону и выставил над головой жердь, но уже следующий, еще более сильный удар едва не лишил его оружия.
Драться палками Иван умел: это искусство, как и владение мечом, он начал постигать еще в раннем детстве, дубася за непослушание сверстников — боярских детей и дворян. Отроки показывали синяки и шишки отцам, и рассерженные родители драли самодержца за уши, чтобы впредь палкой почем зря не размахивал.
Став старше, Иван устраивал на песчаном берегу Москвы-реки настоящие сражения, где неизменно с ватагой боярских детей одерживал победы над посадскими отроками.
Но по-настоящему биться на палках царь научился, когда на московский двор приехал императорский посол, в многочисленной свите которого оказался мастер палочного боя. Он-то и поделился с царем своим искусством. А после смеха ради государь задирал стрельцов и велел им стоять накрепко.
И сейчас эта палочная сеча была для Ивана Васильевича всего лишь легкой забавой. Смеясь, государь наносил удары справа, бил влево. Поначалу детина умело изворачивался, выставляя вперед палку, но под натиском государя оступался и падал, а самодержец истошно хохотал, привлекая своим злобным весельем все большее количество зевак.
Спорщиков взяли в тесный круг. Шумно выдыхали, когда удар был особенно коварным, и вскрикивали, когда он приходился по телу.
Иван Васильевич упивался собственной силой. Видно, в драке он находил удовольствие, вот поэтому и не валил детину сразу, даже как будто нехотя отбивал его удары, позволяя приблизиться к себе, а потом, устав от этой назойливости, двумя выпадами прогонял его опять. Иван Васильевич успевал махнуть палкой, подмигнуть красавице, терпеливо поджидающей самца-победителя, и прогоготать над неловким движением детины. Чернь восторженно следила за дракой: она никогда не видела более искусного поединка.
Вдруг государь споткнулся, повалился набок, и в следующее мгновение над его головой застыла суковатая палка детины.
Кафтан разорвался, и парень увидел, как посыпались в грязь самоцветы, украшающие великокняжеские бармы.
— Государь Иван Васильевич, не признал! — каялся верзила. — Видит бог, не признал! Прости меня, государь!
Толпа ахнула, став свидетелем перерождения долговязого дворянина в государя всея Руси.
А Федор Басманов орал:
— Ну чего застыли, ротозеи?! В ноги государю кланяйтесь! В ноги!
Вместе со всеми на колени пал и детина.
Государь хохотал долго. Он пнул ногой рассыпавшиеся каменья, а потом, взяв под руку оторопевшую девку, повел прочь.
Завтра вся Москва будет говорить о поединке детины с царем. И еще долго парень будет сыт и пьян, рассказывая о своем знакомстве с государем.
Калиса
Иван Васильевич привел девку во дворец, и караульщики бесстыдно пялились на новую зазнобу, справедливо полагая, что чином она не так велика, чтобы отворачиваться в сторону.
А девка была и впрямь хороша. Караульщики только пожимали плечами: где он такую стать находит? И, услышав последнюю новость, гоготали дружно всем дворцом:
— Это надо же, девку на палках у холопа отбить!
Избранница царя не делала тайны из своего происхождения, и скоро весь дворец посмеивался над Иваном, из уст в уста передавая, что государь подобрал девку из нищих. А еще — что мать у нее юродивая, а отец вообще тать!
Девица рассказывала мастерицам и караульщикам о том, что была приживалкой у Хромого Яшки, что одну грешную ночь украла у Гордея Циклопа.
Узнав об этом, Иван Васильевич горевать не стал.
— Что ж, теперь я ее буду звать Калисой Грешницей. Никогда не думал, что через бабу с московскими татями породнюсь. Будет мне с ними о чем потолковать, перед тем как их на плаху отведут.
Похождения Калисы еще более подогревали в Иване страсть, и он то и дело расспрашивал о Яшке:
— Ну и как же он? Крепко голубит Хромец?
Калиса девка бесхитростная и отвечала Ивану как есть:
— Поначалу мне непривычно было с ним, слишком грубым казался. У меня мужики-то поласковее были: и поцелуют, и грудь погладят. А этот схватит ручищей и на пук соломы потащит. А потом ничего, прикипела я к нему. А когда случалось с кем-то другим любиться, то мне как будто Яшки Хромого и не хватало. Он когда на мне лежал, так совсем сатанел, а как совершал свое дело, так лежал мертвецом, как будто и вправду из него душа отходила.