А трон между тем оставался шатким, и любая случайность могла прервать некогда сильный род Ягеллонов.
Король пристально присматривался к своему восточному соседу, аппетит которого разрастался с каждым годом и огромная утроба, казалось, могла вместить в себя не только соседнюю Ливонию — жадный рот способен был проглотить и всю Европу, не поперхнувшись ни Польшей, ни Швецией.
Зараз всю Европу — хап! И не подавиться.
Иван Васильевич представлялся Сигизмунду-Августу огромной гусеницей, которая поедала вокруг все, хрустя челюстями, и удобно размещала в своем бездонном желудке все, что поедала, — поселки, города и даже маленькие деревеньки. И сейчас польский король от женитьбы русского короля ждал многого: поначалу нужно вернуть польскому королевству Смоленск, а дальше… Время — мудрый советчик, оно подскажет.
Польский король Сигизмунд Второй Август внимательно наблюдал за тем, как окольничий Сукин в смущении пересек зал. На простоватое полное лицо спадали слипшиеся волосы: король продержал поела в приемной, и Федор Сукин изрядно пропотел и раскраснелся. Даже любезная улыбка окольничего не могла скрыть неудовольствия. Сигизмунд с усмешкой подумал о том, как Федор Иванович будет описывать царю Ивану первую встречу, наверняка расскажет о том, что король посмел продержать его в приемной четыре часа, не уважил его ни вином, ни пивом, будет говорить о том, что пот залил ему всю рубаху, а на челобитие король, напоминая породистого рысака, только слегка мотнул головой, а еще заставил стоять перед королевским троном, как своего холопа.
Сигизмунд-Август уже встречался с Федором Сукиным. Первая встреча состоялась пятнадцать лет назад, когда он появился при дворе Сигизмунда Старого. Восьмидесятилетний польский король терпеливо выслушал русского посла, который передал желание Ивана Васильевича породниться с домом Ягеллонов. Сигизмунд вел себя как добрый хозяин и сильный господин: он настолько могуществен, что позволил себе сойти с трона и пожал окольничему руку, усадил его рядом с собой и сказал:
— Род Ягеллонов силен! Представители нашей фамилии правят в королевствах Чехии, Венгрии, в Великом княжестве Литовском.
Окольничий Сукин неловко чувствовал себя, сидя между молодым Сигизмундом и Старым. Он ежился, вертелся, и если была бы его воля, то разговаривал бы с королем не менее чем на расстоянии нескольких саженей. Старый Сигизмунд видел, что от королевской любезности окольничему становится не по себе, и своим величием он действовал словно огненным жаром, сжигая Федора Сукина, как легкокрылого мотылька. Что королю Польши неокрепшая Русь, когда он сумел добиться присяги на верность у прусского герцога. От брака нужно ждать или мира, или войны, чтобы еще больше укрепить собственное могущество.
Окольничий Сукин понял, что король сжег его дотла. От замужества своей дочери с русским царем он ничего не выигрывал.
— Я не могу не считаться с родственниками, а они вряд ли захотят, чтобы я отдал замуж свою дочь за русского князя, — был ответ Сигизмунда.
Сейчас Сигизмунд Второй повстречался с Федором еще раз. Окольничий не изменился, только в глазах засела какая-то хитринка — долгое пребывание в Посольском приказе не прошло для него бесследно.
— Король польский Сигизмунд Второй, бьет тебе челом царь-государь всея Руси Иван Четвертый Васильевич Второй.
— И я ему кланяюсь, — был ответ, хотя этот кивок совсем не походил на глубокое челобитие. — Что нового при дворе русского государя?
Про дела московского государя Сигизмунд-Август знал не меньше, чем сам окольничий, однако этого вопроса требовал этикет. Он знал, что царь Иван после смерти Анастасии совсем позабыл о приличии, развратничая с челядью и боярышнями, а на пиру отравил князя Оболенского, который трижды возглавлял посольство в Польшу.
Король был в курсе самой последней новости: при дворе московского царя появился черкесский князь Темрюк[828], и царь Иван всерьез увлекся его дочерью.
Посол приблизился на шаг и не почувствовал огня, который некогда исходил от Сигизмунда Старого. Нынешний король — это всего лишь тлеющие уголья огромного пожара, каким был покойный Сигизмунд Первый; Он мало что решал самостоятельно и больше оглядывался на панов, которые действовали от его имени, а уж они-то будут против замужества его сестры.
— Царь Иван Васильевич желает взять в жены твою младшую сестру Екатерину.
— А почему не старшую? — слепил удивленное лицо король. — После моей смерти она будет наследницей.
Окольничий Федор Сукин сделался серьезным.
— Наш царь-государь так богат, что не нуждается в других землях… А если он чего и просит, так совсем небольшого приданого… Ливонской земли!
Король Сигизмунд улыбнулся:
— Это хорошее приданое, оно достойно царя Ивана. Но все дело в том, что я не могу пойти против воли своего отца. В завещании он требовал, чтобы я во всем советовался с императором Максимилианом. Они были большими друзьями, — развел руками король, и это был мягкий отказ, — Но кроме императора существует еще венгерский королевич и мой зять герцог Брауншвейгский, Мне нужно посоветоваться с ними.
Окольничий Федор Сукин думал о том, что посольство придется свернуть и возвращаться в Москву. А жаль! Полячки на редкость красивы и куда более доступны, чем русские бабы. Вот когда пригодился бы кувшин с монетами, и Федор еще раз обругал въедливого таможенника.
Но голос его прозвучал достойно:
— Или ты не король, что желаешь слышать мнение своих холопов? Наш государь Иван Васильевич разрешения у своих бояр не спрашивал, когда жениться надумал.
Федор Сукин почувствовал, как дохнуло жаром — это разгорелись тлеющие уголья. Расплескал Сигизмунд Старый свою великую кровь по всей Европе, если и вспыхивала она, то вот таким небольшим костерком, на котором невозможно отогреть даже озябших рук.
— Мой поклон великому князю Ивану. Впрочем, приезжайте месяца через три. Возможно, я и соглашусь отдать замуж сестру.
Сытный двор напоминал потревоженный муравейник. Еще утром стольники важной поступью расхаживали по двору и величаво делали распоряжения многочисленным ключникам и дворовой челяди, заказывая к столу осетрины и баранины, черного смородинного квасу и домашнего пива. Они успевали пробовать брагу и заедали ее копченой гусятиной.
Ничто не предвещало беспокойства. Однако часа два назад безмятежность была нарушена, переполошились все: пришел Федька Басманов и навел страх на Сытный двор. Он прикрикнул на боярина и велел через час нести на стол кушанья душ на триста. Боярин Сытного двора Морозов Михаил Степанович посмел возразить любимцу государя, сказав, что не вычистили всех котлов, что всю ночь поливал дождь и дрова успели отсыреть насквозь, а еще не выщипаны гуси и не освежеваны зайцы; а тут еще, как назло, размыло ливнем дорогу, и два раза опрокидывались кадки с водой.
Федька прикрикнул на Морозова, сказав, что государь ждать не будет, и ушел, сильно хлопнув пятерней по ляжке пробегающую мимо девку, крепко сжимавшую в руках горшок с квашеной капустой. У боярина от такой вести от страха едва не отнялся язык, он мучился поносом, который за последний час только усилился, и боялся, что государь призовет в Большой дворец. Позора тогда не избежать!
Сытный двор мгновенно пришел в движение: челядь скоблила котлы, печники разжигали топки, дровосеки перебирали поленья, выискивая дрова посуше.
А тут еще царь послал на Сытный двор две дюжины бояр, которым за хорошую службу велел выдать по ведру браги. Они заявились все разом, да не одни, а с челядью, которая озоровато поглядывала на снующих девок. Бояре оказались привередливыми: не хотели брать брагу с плесенью, пробовали ее на вкус — чтобы кисло не было и не смердело, оттого переполоху на Сытном дворе только прибавилось. Невозмутимыми оставались только резчики в монастырских палатах. Они поглядывали со своего угла на суету Сытного двора и только хихикали себе под нос. Самое хорошее — это резать для государя половники; сидишь себе на солнышке да точишь стружку. А она получается ломкой и узорчатой, там желоб, здесь зарубка, глядишь, и ложка вышла, которую и боярин не побрезгует в рот сунуть.
Морозов послал окольничего в Большой дворец, чтобы выведал, к чему такая спешка. Скоро тот вернулся и сказал, что в честь своего гостя князя Темрюка Иван Васильевич решил устроить пир, а потому нужно заготовить блюд не менее двух дюжин и удивить диковатого горца пряностями. А тут еще приехал из Польши окольничий Сукин, да не один, а с целым выводком варшавских князей, а уж перед ними Иван Васильевич плошать не хотел.
Скоро раздули огонь под котлами, которые сразу же задышали едким дымом, окутав Сытный двор и Большой дворец. В тереме громко хлопнули ставни, это мастерицы береглись от едкого чада. А скоро запахло сытным варевом, которое напоминало о приближении пира. Стольники уже поставили отдельный стол для государя, дубовый трон; расставили столы для бояр, расстелили скатерти, разложили ложки и миски, в центре выставили тарелки для жаркого и с нетерпением стали ждать, когда будут приготовлены пироги с грибами — одно из любимых лакомств государя. Иван Васильевич любил маслята с луком, до которых поварихи Сытного двора были большими мастерицами.
Страх у боярина Морозова улетучился вместе с ароматными запахами, которыми пропитался не только Сытный, но а Большой дворец. Михаил Степанович с облегчением подумал о том, что живот отпустило, он бы с удовольствием откушал шмоток свиного сала, однако рисковать не спешил. Наверняка царь призовет его на пир. И раньше царя из-за стола никак не встать.
Михаил Степанович Морозов был потомственным боярином. Его прадеды служили еще первым московским князьям, которые были не столь имениты, как нынешние, уступая прочим Рюриковичам и в богатстве земель, и в снаряжении дружины. Однако летописи хранили память о том, что Морозовы всегда верно служили московским великим князьям и никогда не искали чести у других вотчинников. Может, потому московские князья род Морозовых выделяли среди прочих, и нередко служба их начиналась с высоких чинов. А бывало и такое, что прямо из стольников становились боярами.