— И это еще обуза на плечах моих! — прошептал Иоанн, коснувшись холодной руки ее. Взял маленькую свечку с шандала, зажег и осветил ею помертвелое лицо своей пестуницы.
— Никак, она в обмороке? — заботливо отозвался монарх вслух. — Эй, кто там?
Вошли дьякон и дворецкий князя Холмского.
— Сомлела, вишь, голубка! — кротко сказал им государь. — Снести бы ее в ложницу, что ль. Да лекаря послать скорей сверху от нас, живее!
Княгиню подняли и понесли. Государь остался перед телом и, видимо, был убит горем.
— Думал ли я, князь Данило, — начал Иоанн, оставшись один, — что тебя мне придется хоронить?! О ты, судьба моя! Судьба моя! Потерял сына, прибираются братья… жена враждует… В семье нет счастья… а дело мое, ответ мой перед Богом, налегает тяжелее… щекотит совесть. Сон бежит от глаз моих, когда все покоятся, а силы докладывают, что их мало. Милые создания, девочки мои, вы грустите в терему своем… тоскуете по нянюшке… Она ведь ближе, чем мать… а княгиня, чего доброго, тоже бы не свалилась… Ее крушит Вася!.. Да, Иван Васильевич, перед собой тебе нечего увертываться… приходится сознаться, что дело нелегкое вести людей, куда хочешь. И сердце у самого болит. А не болеть оно не может, как подчас подстроит судьба тебе разом западню в двух местах.
— Князь Данило! — вновь взывает державный к усопшему, испуская необыкновенно тяжелый вздох, словно сделав над собою отчаянное усилие… — Князь Данило! Не думай, чтобы я не любил тебя, при жизни обременяя службою, все вразгон да вразгон… Друг мой! Никто больше тебя не был мне дорог.
+Я знал твою кротость, скорбел наедине, а ты… горд был, не высказывался ни полусловом… ни на что!.. Я верил твоей дружбе и, как на стену каменную, надеялся на мужественную грудь твою. Теперь кто у меня — Патрикеевы! Холопы! Юлит с нечистою совестью Иван Юрьевич. Ты думал, верю я льстивым словам его? Мамоне служит он… Не мне… власти моей… Ты меня оставил… ос-та-вил… те-пе-рь… и… оди-нок я… — рыданья заглушили слово его. Слезы облегчили, однако, державного страдальца, и он мало-помалу успокоился. Вдали раздался благовест к утрене. Скорбный государь встал и начал молиться. Поклонился телу и вышел.
Спустя четверть часа входил он на свое приспешное крылечко в Кремле, вступая как бы украдкою в свои чертоги. Продолжительное исчезновение государя, впрочем, не утаилось от придворных: успели дать знать князю Патрикееву, и тот, с лицом, вытянутым от страха, встретил в теплых сенях монарха, бросившись снимать с него убеленный рыхлым снегом охабень.
— Прогуливаться изволил, государь, в тиши? — вкрадчиво начал было он, ожидая ответа. Но Иоанн посмотрел мрачно на оторопевшего своего дворецкого и отдал приказ — созвать бояр к выносу!
— Я разослал уже с оповещением.
— Без меня, стало, обошлось? — иронически отозвался Иоанн и ушел к себе.
Из-за углов, скрываясь до того в тени, повскакали бояре и дворские люди партии Патрикеевых и вполголоса начали шушукаться.
— Не ровен час… как видите, бояре… и преданность гнев возбудит! — робко заявлял Патрикеев.
Тут подошел великан Самсон, повышенный теперь уже в московские дворяне и бессменно державший ночную стражу у верхних переходов.
— Прибег с холмского подворья рассыльный… по приказу, молвит, государеву… ищут они лекаря к княгине Авдотье Кирилловне. Повелишь пропустить посланца?
— Пустить скорее… разумеется! Экой олух! Кому из вас влезло в глупую голову останавливать посланца, коли по указу, говорит, пришел государеву?
— Да мы, государь, сомненью дались: откуль государев-от приказ к им произошел!
— Дураки! Разве ваше дело это самое спрашивать? Эки олухи, ей-богу, пропадешь сам с этими неучами. Коли государь велел, говорит, чего же тут?
— Да государь князь иногда изволил приказать, вашество, рачительно испроверить прежь волю государеву, коли называют… Мы так было и порешили… вот я докладывать тебе и прибег…
— Пустая голова! Не говори вздору, не терплю… Пшел! — И топнул ногой на усердного слугу, выполнителя своего же веления.
Бояре переглянулись. Великан без души убежал, вступая легонько на пальчики, так что все бы расхохотались в другое время.
— Вот оно куда метнула нашего владыку нелегкая!.. Тут и разбирай, как знаешь, — отозвался князь Семен Иванович Ряполовский, подлаживаясь под образ мыслей своего патрона Патрикеева.
— Надо, стало быть, к Авдотье Кирилловне примазываться? — ввернул язвительно Косой. Отец взглядом дал ему понять неуместность выходки.
Прошло несколько минут затишья; приунывшая от взрыва неудовольствия государя на предводителя партия Патрикеева, видимо, находилась в затруднении.
Вдруг вбежал опять Самсон и говорит:
— Как угодно, а лекарь отказывается идти без приказа вышнего, потому что постельница Елены Степановны велела ему ждать, как позовут к заболевшему княжичу Дмитрию Ивановичу.
— Что ж молчат, олухи… Надо известить государя, — отозвался князь Иван Юрьевич, обрадовавшись случаю идти к державному.
— Кто там? — раздался голос Иоанна, когда Патрикеев осторожно вошел в горенку перед ложницею государя, еще не могшего заснуть.
— Княжич Дмитрий Иванович недомогает: жар, что ль, вступил. Лекарю велено быть наготове. Так благоизволишь ли, государь, приказать ему идти в дом княгини Холмской с посыльным оттуль?
— Вероятно, дитя простудили мало-маля… пройдет; пусть спешит к княгине. Ясно, не важное дело наверху, когда только велят готовиться… А Авдотья Кирилловна… в беспамятстве, голубчик… ей нужнее помощь. Спроси еще, Иван Юрьевич, что так долго они медлили…
— Лекарь замешкал за приказом о явке к княжичу. А посыльной-от давно уж разыскивает… не скоро пустили и в терем незнакомого.
— Так вели ехать уж…
— Коли изволишь, государь, я и сам с ним поеду.
— Хорошо бы было… Там некому порядка дать, а как воротишься… коли не в труд… забеги, дай мне знать, как и что… Ты у меня хлопотун… я знаю… Спать-то когда тебе? (Последние слова Иоанн произнес, видимо, смягченный, с заботливостью о слуге своем.)
Иван Юрьевич совсем просветлел и веселый вышел сверху, приказав подать лошадей, всегда готовых у крыльца государева. Половина его клиентов последовали за ним.
Хлопоты оказались излишними. Патрикеев застал уже княгиню пришедшей в себя и хотя, конечно, в горе, но — на ногах, распоряжается печальными приготовлениями. Спросив по воле державного о здоровье княгини, князь-дворецкий скоро отправился назад. Переезжая Сретенку, натолкнулись путники наши на обоз изо ста, почитай, подвод, направлявшийся к выезду из столицы.
— Чьи такие?
— Князя Андрея Васильевича…
— А что везешь?
— Скарб княжий с московского подворья его милости.
— Стой! Надо попрежь доложить державному… велит ли пустити?!
— Да чаво не пускать, коли наш не волен ехать в свой удел… домой к себе?!
— Ну, не разговаривать… Стой!
И, оставив своих людей при остановленном обозе под начальством сына, Иван Юрьевич пришпорил коня, сам помчавшись в Кремль.
Государя застал Патрикеев уже в крестовой, оканчивающего утреннюю молитву.
— Что она? — спросил Иоанн вошедшего.
— Здорова! Хлопочет о похоронах.
— Слава богу! Все хорошо… значит…
— Одно неладно, государь… братец твой с чего-то воровски вывозит свое именье все дочиста из твоей столицы… Неспроста… я думаю, это самое!
— Кто!.. Как вывозит?
— Да мы наткнулися на Сретенке на обоз князя Андрея Васильевича… Подвод до сотни… Люди его говорят, вывозит все до синя пороха из московского дома… Видно, государь-от их задумал глаз на Москву не показывать, а куда ни на есть укрыться?..
— Какая-то загадка тут, — отозвался медленно Иоанн, раздумывая. — Люди что молвят, говоришь?
— Да им-то верить не приходится: молвили, что велено привезти старье, чтобы обновить заново хоромы княжие… а хоромы те не тронуты, и не слышно, чтоб припасы требовались.
— Куда же, отвечали, добро им велено доставить?
— Один говорит — в Вязники, а другой — в Вязьму… а Вязьма, сам ведаешь государь, не твоей державы… и не старицкого княженья…
— Попридержать, коли так, их… Да брата… к нам позвать. Ведь он здесь?
— Был, говорят… Верно не знаю…
— Так, людей пустить лучше да следить издали, куда поедут… Коли же брат узнал про остановку… извиниться, что, мол, по ошибке случилось… так и так.
— Сумеем… государь… пошлем Шастунова. Он краснобай ведь, хошь кого разговорит.
— Так возы пустить… сейчас же!.. И утром, если здесь брат, послать Шастунова к нему: ко мне просить… что считаю себя неправым… принимаю вину рабов моих на себя и… готов удовольствовать, чем пожелает…
И Иоанн стал ходить, погрузившись в раздумье.
Скоро стало рассветать… зазвонили к обедне. Государь пошел на отпеванье Холмского и сам не мог удержать слез, когда заголосила княгиня Авдотья Кирилловна свои причитанья.
— Успокойся, княгиня… твоего и моего друга не воротишь, — говорит ласково и сочувственно сумрачный Иоанн своей пестунице.
— Государь… как не плакать мне, одинокой… осиротелой! Был муж… с ним поговорим о своем Васе… теперь же… — она зарыдала и не могла договорить.
Иоанн отошел от Холмской расстроенный, но не гневный. Бросил лопатку земли на гроб вождя своего и, тяжело вздохнув, остановился над могилою, пока предавали земле ее достояние. Княгиня Авдотья Кирилловна тихонько плакала в стороне, поддерживаемая Косым, и Ряполовским.
К государю, стоявшему особняком, подошел князь Андрей Васильевич и что-то стал говорить вполголоса. Иоанн вздохнул при первых словах, оторвавших его от мечтаний, но отвечал ласково; взял под руку брата и вместе с ним воротился в кремлевские палаты поминать почившего вождя.
Давно уже братья не показывались настолько дружными. После стола Иоанн привел брата в терем к жене, где великая княгиня оказывала грустной пестунице своей всю нежность соучастия к ее горю и несчастию. Вечер в разговорах летел скоро, и уже под конец его Иоанн, простившись с женою, прошел с братом в терем невестки.