е нажились благодаря моему имени, а те, которые придут на их место, будучи беднее этих, начнут торговать… и с народа еще больше будут таскать».
Чтобы привнести хоть какой-то порядок в дело организации паломничества, Иоанн в мае 1891 года заложил Странноприимный дом. По его мысли, учреждение это должно было предоставлять пристанище в первую очередь тем бедным людям, что приезжали в Кронштадт к нему за молитвой и советом. А их число по мере того, как слухи о необычности служения Иоанна, о чудесах и исцелениях, свершаемых по его молитве, распространялись по стране, все возрастало.
Действительно, литургические действия Иоанна отличала новизна. Он сам часто причащался и настаивал, чтобы также поступали и верующие. Для участия в службе с ним он непременно приглашал приезжающее к нему духовенство. Алтарь при этом был доступным и для них, и для некоторых мирян. Сохранилось множество рассказов очевидцев о его служении, которое отличали: дерзновенная манера произносить возгласы; одушевленное чтение канона на утрене; расширение текста евхаристических молитв. Иоанн делал вставки в священнические молитвы Служебника: в просительные ектении, после прочтения Символа веры; в евхаристический канон, перед причащением. Он просил Бога о нищих, о сирых, об убогих, обо всех страдающих, о всех просивших его молитв, особенно молился за молодежь, об утверждении в вере соотечественников, о присоединении отпавших от православия, о невежественных людях, пребывающих в различных заблуждениях и расколах. И это было удивительно, поскольку Иоанн Кронштадтский, будучи человеком строго консервативных взглядов, допускал то, на что не дерзали и самые смелые реформаторы литургической жизни!
Нельзя сказать, что абсолютно все, кто бывал в Андреевском соборе, положительно воспринимали личность и манеру церковной службы Иоанна Кронштадтского. К примеру, очень критичным, если не сказать больше, был известный русский писатель Н. С. Лесков. В письме от 6 декабря 1890 года Льву Толстому он пишет об отце Иоанне: «Слава его и глупость общества все растут, как известного рода столб под отхожим местом двухэтажного трактира в уездном городе. Зимой на морозе это даже блестит, и кто знает, что это такое, — тот принимает это совсем не за то, что есть. Но мерило одурению это верное».
Выведен Иоанн Кронштадтский писателем и в повести «Полуношники»[186]. Сюжет такой. Есть в городе Кронштадте один священник, к которому все ездят на поклон, чтобы узнать его мнение обо всем на свете. И есть гостиницы, где эти люди останавливаются и ждут, когда их примут. Лесков называет это «ажидацией». Иоанн представлен как простоватый и даже глуповатый, консервативно настроенный старичок, на которого волею случая свалилась столь невероятная слава. Своеобразна и авторская лексика, переполненная контаминациями: бабе-ляр (бабник и известный богослов Абеляр); вифлиемция (инфлюэнца и Вифлеем); кутанья (кутить и ектения).
Сам Лесков осознавал «остроту» своей повести и сомневался в возможности представить ее читателю. Как он писал: «Повесть свою буду держать в столе. Ее по нынешним временам, верно, никто и печатать не станет». Но на удивление, он ошибся. «Полуношники» вышли в 1891 году в довольно популярном тогда «Вестнике Европы» и были приняты очень даже благосклонно. Нельзя отрицать, что «Полуношники» строятся на материале, хорошо известном писателю. Известно, что писатель посещал Кронштадт и ту «ажидацию», где собирались паломники (толпучка). Да и тогдашние газеты не однажды описывали нечто подобное, свершавшееся в Кронштадте с середины 1880-х годов. Вот как, например, об этом писала «Неделя»: «В центральной части города раз или два в день образуются огромные скопища… Из какого-нибудь дома или собора показывается священник, известный отец Иоанн. Он окружен толпою и еле движется… Его буквально рвут на части, и огромных усилий ему стоит сесть на извозчика, за которым бежит толпа без шапок»[187].
Конечно, читатели по-разному откликнулись на опубликованную повесть, как и по-разному относились к Иоанну Кронштадтскому. Почитавший отца Иоанна епископ Антоний (Храповицкий) писал: «Рассказ… раздался звонким заушением Православной Церкви… Довольно раскрыть любую проповедь очерненного пастыря, чтобы понять, как далеко от истины обвинение его в непонимании тайн христианских, и в частности о новой благодатной жизни, о возрождении… Православный пастырь, конечно, ничего не потеряет от клеветы Лескова: было бы слишком странно, чтобы такой видный деятель не был бы никем очернен, когда даже о Спасителе «одни говорили, что Он добр; а другие говорили: нет, он обольщает народ».
Известный российский юристА. Ф. Кони свое впечатление от посещения службы Иоанна выразил в следующих словах: «Я увидел… среднего роста священника с довольно длинными русыми, редковатыми волосами, с худощавым, но румяным лицом и светлыми, точно прозрачными глазами, которые быстро бросали ни на чем не останавливающиеся взгляды вокруг. Острый нос его и бесцветная линия рта не придавали его лицу никакого выражения, но голос его был звучен и приятен, а движения быстры, непрестанны и порывисты. Служение его было совершенно необычное: он постоянно искажал ритуал молебна, а когда стал читать Евангелие, то голос принял резкий и повелительный тон, а священные слова стали повторяться с каким-то истерическим выкриком: «Аще брат твой спросит хлеба, — восклицал он, — и дашь ему камень… камень дашь ему! Камень! И спросит рыбы, и дашь ему змею… змею дашь ему! Змею! Дашь ему камень и змею!»… — Такое служение возбуждало не благоговение, но какое-то странное беспокойство, какое-то тревожное чувство, которое сообщалось от одних к другим»[188].
Будущих священников наставляли в семинариях и академиях максимально убирать личностный момент во время совершения литургии и из чтения канонических текстов. От них требовалось, как можно точнее передавать содержание прочитываемого, идя размеренным темпом и не выделяя какую-либо часть фразы. Об этом очень точно в свое время написал митрополит Антоний (Храповицкий): «Размеренное чтение, исполнение духовных песнопений, благоговейные поклоны сообразно с установленным порядком, правильное и неторопливое наложение крестного знамения — все это уже само по себе отрывает душу от земного и возвышает до небесного… С другой стороны, любое проявление самодовольства даже благочестивым священником во время общей молитвы неизбежно ввергает в прелесть, то есть в духовный самообман; это, в свою очередь, подталкивает священника к следующему соблазну, когда прихожане начинают благоговеть не перед службой, а перед его собственной персоной; и пастырь из организатора общей молитвы превращается в актера»[189].
Вот это определение службы и поведения Иоанна как «актерства» имело хождение в среде более образованных посетителей Андреевского собора. Приведем два свидетельства вроде бы отдаленных друг от друга людей. Первый — довольно популярный в те годы поэт-публицист Константин Фофанов, стоявший однажды в алтаре во время службы Иоанна, записал: «И слова выговаривал он резко, отрывисто, точно убеждал, точно приказывал, или, вернее, — настаивал на своей просьбе: «Держава моя! Свет ты мой!» — восклицал он, поднимая руки со слезами в голосе, и вдруг, мерцая драгоценною митрою, падал ниц»[190]. Об этом же, экспрессивности чувств и поведения священника, писал и синодский чиновник, присутствовавший на литургии: «Вдруг во время исполнения песнопения о воплощении Христа — «Единородный Сыне и Слове Божий» — он стремительно схватил крест с престола и поцеловал его, трепетно стискивая крест обеими руками и глядя на него нежно и в то же время возбужденно, затем снова поцеловал его три или четыре раза подряд, прижимая ко лбу»[191].
По воспоминаниям лечащего врача Александра III Н. А. Вельяминова, Иоанн Кронштадтский произвел на него впечатление актера. «Думаю, — писал он, — что это был человек по-своему верующий, но прежде всего большой в жизни актер, удивительно умевший приводить толпу и отдельных более слабых характером лиц в религиозный экстаз и пользоваться для этого обстановкой и сложившимися условиями… Вот почему я позволил себе сказать, что он прежде всего был большой актер».
На фоне устоявшейся традиционной, несколько отстраненной, строгой, сухой манеры совершения церковных служб глубоко личный подход Иоанна, не скрываемые им эмоции, новации и порой импровизации, не могли не изумлять, не приводить в священный трепет одних и в растерянность — других. Например, в то время как церковный устав предписывал священнику и диакону читать молитвы лицом к алтарю и спиной к прихожанам, Иоанн нередко поворачивался лицом к прихожанам во время таких воззваний, как «Станем добре», «Горе имеим сердца» и «Благодарим Господа». Всякий раз при упоминании в молитве паствы священник либо указывал жестом на часть прихожан, либо проводил рукой над всеми. И если прежде прихожанину легко можно было оставаться лишь незаметным зрителем литургии, внутренне и внешне отгородившись и от службы, и от окружающих, то теперь, внезапно встретившись со взглядом священника и услышав, как он обращается, как казалось, прямо к тебе и стоявшему рядом, молящиеся чувствовали, что от каждого из них священник ждет подлинного приобщения к церковному действу.
Но так уж случилось, что более всего и тогда, и сегодня с именем Иоанна Кронштадтского связывается свершавшаяся им общая исповедь, которая поражала современников, производила глубокое впечатление, хотя восприятия людей от присутствия на ней окрашивались порой в противоположные тона.
Общая исповедь и ежедневное причащение не есть «изобретение» Иоанна. Они были характерны для древней христианской церкви. По крайней мере так было в некоторых церквях. В Североафриканской церкви существовало обыкновение: вдень воскресный по принятии причащения христиане брали частицы евхаристии с собою домой и причащались ежедневно по утрам во время утренней молитвы, освящая себя таким образом на целый день. К участию в этом домашнем причащении допускались и дети.